— Едва ли. Он иначе стучал.
— Больно ты знаешь… — проворчал Бальдульф.
Его раздражение можно было понять — сушеная треска как раз поспевала, и минута отвлеченного внимания могла дорогого стоить.
Он протопал к двери и с силой ее распахнул. Так, что стоящего на пороге могло бы смести порывом ветра, не окажись он достаточно стоек.
— До обедни не подаем! — рявкнул он, и от его рыка задребезжала железная посуда на кухонной полке.
С улицы ему ответили. Так тихо, что я не разобрала слов. Но хорошо видела, как окаменел, точно врос в дверной косяк, сам Бальдульф. Я знала его достаточно долгое время чтобы понять — в этот раз ему пришлось увидеть нечто и в самом деле невероятное. Видимо, перед нашим домом разверзлась адова дыра, из которой выбрался Бегемот собственной персоной. Впрочем, и в этом случае Бальдульф сперва бы огрел его, прежде чем удивиться.
— А… — у него даже полоска кожи над воротником побелела, — Да… Добр… Почтите своим… так сказать… Премного извиняюсь, святой отец. Не со зла. Район тут хлопотный, оно всякое бывает… Конечно. Не серчайте, это я через невоспитанность свою и глупость. Покорнейше прошу.
Святой отец? Вот тебе и гости с утра…
Гость зашел в дом неслышно, и только когда под его каблуком скрипнула половица, я поняла, что это не обман зрения. Высокая фигура в чистой черной сутане. Вокруг нее сразу распространился ореол, перебивший даже привычную уличную вонь. А может, это у меня от удивления парализовало в придачу и обонятельные рецепторы.
— Мир дому сему, — мягко сказал священник, улыбнувшись, и перекрестил дверной проем, легко и уверенно, точно отрабатывал какое-то заученное фехтовальное движение невидимой рапирой, — И мир рабам Божьим, проживающим под сенью этой крыши.
Самое сложное в попытке составить представление о человеке, когда находишься прикованной к кровати — это определить его рост. Высокие люди и низкие люди разняться между собой, но для человека, взирающего на мир с высоты одного локтя вроде меня, эти различия не очень существенны. Вошедший был не очень высок, это я заключила из того, что окаменевший неподалеку Бальдульф был выше него на добрых полголовы. Он был не молод, лет пятидесяти. Мне приходилось видеть двадцатилетних, выглядевших на полста, но тут все выглядело честно. Аккуратно подстриженные седые волосы, очки в простой металлической оправе, уверенный и спокойный взгляд темных глаз под набрякшими, уже старческими, веками. Впечатление складывается из фрагментов, но в этот раз фрагменты, соединяясь один с другим, лишь путались. Вот, например, этот нос, мощный выраженный нос с подобающими крыльями, давным-давно сломанный и немного неровно сросшийся. Совсем не похож на нос священника, скорее он подошел бы вышибале в каком-нибудь подпольном борделе. Но к нему прилагаются тонкие, едва ли не женственные губы, судя по складкам вокруг них, привыкшие складываться в мягкую вежливую улыбку. И взгляд тоже непростой. Не тяжелый, но давящий, обдающий холодцой — не встречала я такого взгляда у священников. И вообще не встречала священников, которые считали бы само собой разумеющимся предпринимать визиты по окрестным развалинам.
— А… Э… Отец Гидеон, — пробормотал Бальдульф через силу, видимо с трудом совладав с собственным языком.
— Вы, конечно, Бальдульф. А вы, разумеется, госпожа Альберка?
— Точно не уверена. Но, если вы не видите в комнате других парализованных девушек, то, видимо, да, скорее всего я и есть Альберка.
Бальдульф сделал попытку испепелить меня взглядом. Но отец Гидеон лишь едва заметно кивнул, легко принимая это.
— Надеюсь, не оторвал вас от трапезы, — сказал он, так легко и спокойно, точно мы были его давними знакомыми, — Сам-то я на пустой желудок и вовсе думать не могу.
— О, что вы, святой отец. Извините премного, что нечем вас угостить, оказать, так сказать, эту… — забормотал Бальдульф, зачем-то пряча руки за спину, как провинившийся аколит перед диаконом, — Мы не предполагали, что вы соизволите… То есть, даже и не думали, значит…
— Как нечем? — удивился отец Гидеон, и стекла его очков блеснули, — Совсем нечем? Неужели этот славный аромат готовящейся трески мне померещился?
Аромат, по неудачному выражению священника, разошелся по дому так, что на него можно было вешать топор. И по своей силе он мог соперничать с ударом конского копыта промеж глаз. Но нежданный гость, кажется, не шутил. И уже это заставило меня заинтересоваться. Видимо, я достаточно мало грешила в этом году чтобы Господь соизволил поставлять мне интересных гостей ежедневно.
— Это… Вы серьезно ли? — опешил Бальдульф, бледнея еще более дозволенного природой цвета, — Я, может, не понял или… Уж простите раба Божьего, на войне пол-головы оставившего…
— Я более чем серьезен, — подтвердил отец Гидеон, — Давненько не приходилось мне пробовать ее. Да не переживайте вы, Бальдульф, несите лучше треску. Нет, что вы, не всю, конечно. Кусочек. О, благодарю. Да воздастся хозяевам от Господних благ за их щедрость к голодным путникам и за их добродетель.
Глядя, как отец Гидеон в его чистой черной сутане, лишенной и малейшей пылинки, спокойно уминает из железной миски разваренную рыбину, Бальдульф только шевелил губами. Кажется, лишь церковный сан едока не давал ему размашисто перекреститься.
— Превосходная треска, — сказал отец Гидеон, подбирая пальцем остатки, — И сварена умело. Знаете, однажды нам на позицию целый месяц ничего кроме сухой трески не завозили. На завтрак — сухая треска с водой, и на ужин — треска с водой, а на обед — огонь да свинец. Ох мы там ее костерили, на чем свет стоит. Так богохульничали, что сам Святой Петр, должно быть, вниз посматривал. Думал, после этого видеть ее в жизни не смогу, проклятую. А нет, аппетит ничуть не подорвал, как видите. Почувствовал запах — и сразу вспомнилось.
Для меня это прозвучало тарабарщиной, но Бальдульф даже в лице переменился, по крайней мере нездоровая бледность в его лице растворилась без остатка.
— Святой отец! — ахнул он, — Да вы, никак, из нашего брата?
Отец Гидеон подмигнул ему.
— Вторая Конфланская сотня, магнус-принцепс Его Императорского Величества, к вашим услугам. За долгую беспорочную службу награжден двумя серебряными крестами на грудь и зарядом шрапнели в живот.
— Реннская кампания? Семьдесят второй?
— Так точно, — священник шутливо козырнул, — Неужели и вы воевали в тех же краях?
— А как же! Мы стояли в обороне Жосселина!
— Тогда мы вряд ли с вами встречались там. Наша сотня прикрывала отступление на Майенн.
— Я слышал, вы дали жару недоноскам!
— Слабо сказано. Когда мы громили их под Фужером, в Бретонии матери оплакивали своих еще не родившихся сыновей! А вы где служили, позвольте осведомиться?
— Шестая Нантская! — Бальдульф треснул себя в грудь, — Нас еще называли Шестая Нантская Бронеголовая. Ох, не одному гробокопателю задал я работы в то время, уж можете мне поверить, святой отец!
— Охотно верю. И уже жалею, что мы не были знакомы прежде. Уверен, нам есть, что рассказать друг другу.
Кажется, разговор мог затянуться.
— Ваша беседа очень мила, — сказала я, — Но, быть может, вы объясните мне, чем вызван поток столь заразительного старческого гоготания?
— Охотно, — отец Гидеон ничуть не утратил благого расположения духа, — Как выяснилось, у нас с Бальдульфом много общего. Впрочем, боюсь, что эти подробности будут интересны только старикам вроде нас, вам же они ничего не скажут.
— Да уж конечно! — отозвалась я, — Вы же говорите про кампанию семьдесят второго года, известную как Собачья Бойня или Второй Реннский Поход. Ту самую, по результатам которой Бретонская марка прекратила свое и так затянувшееся существование, а Его Сиятельство господин маркграф Авгульф был столь разочарован произошедшим, что не нашел ничего лучше, чем дополнить содержимым своего черепа собственный герб на стене в парадном зале?
— Вы… Неплохо подкованы в истории, — сказал отец Гидеон, — Ламберт сказал мне, что вы весьма сведущая особа, но я все равно приятно удивлен.
— Ламберт?
— Господин капитан Юго-Восточной башни. Мне пришлось разговаривать с ним вчера и сегодня. По поводу одного дела, которое, думаю, уже вам известно.
Ламберт. Можно было догадаться.
«Можно было догадаться, что не худо бы держать свой проклятый язык за зубами! — прикрикнула я мысленно на себя, — Хотя бы в тех случаях, когда он подставляет твою тощую шею!».
И Бальдульф тоже хорош. Говорил, что клерикалы с сеньорами не снюхаются, а гляди — не прошло и дня, как господин капитан уже разболтал все, что знал.
— О, не сердитесь на него, — отец Гидеон трактовал мое молчание по-своему. И, в общем, был недалек от истины. Приятно иметь дело с человеком, который понимает тебя без слов. Но не очень приятно, если это церковник, — Он не говорил ничего предосудительного, напротив, восхищался смелостью ваших суждений и проницательностью. Более того, это все выпытал у него я, он лишь случайно упомянул ваше имя в разговоре. Кстати, по поводу имени, под каким именем вас крестили?
— Ни под каким.
— Позвольте… — его брови поплыли вверх.
— Я не крещена, святой отец.
Приятно было увидеть на его мягком и гладком, как промасленный блин, лице удивление. Пожалуй, даже граничащее с испугом.
— Вы не воцерковлены? — надо отдать ему должное, он справился со своими чувствами быстро.
— Как видите. Можете посмотреть на мое предплечье, там нет метки.
Отец Гидеон уставился на мою руку, точно впервые ее заметил. Будь у меня возможность, я бы помахала ему. Но у меня была возможность лишь наблюдать за его реакцией, и пока мне этого было довольно.
— И в самом деле… Подумать только! Извините, я никак не ожидал. Ламберт не говорил, и я даже мысли не мог допустить, что… Так как получилось, что вы не крещены?
— Сложная история.
— Я бы выслушал вас, дочь моя.
— Вы не поняли, она сложная для меня, а не для вас. По крайней мере достаточно сложная чтобы у меня не возникло желания ее пересказать. Да, я не крещена.
Отец Гидеон заволновался, поправил очки своими тонкими ловкими пальцами с аккуратно подстриженными ногтями.
— Если вы… Если вы желаете, я могу провести обряд прямо здесь. Послать за экзорцистом, это займет несколько минут. Таинство миропомазания — одно из важнейших в нашей жизни, и мне очень прискорбно, что оно вас не коснулось, дочь моя.
— Спасибо, я вполне довольна своим теперешним положением, — сказала я, — Между крещенным бревном и некрещеным бревном разница не очень-то существенна.
— Не говорите так! — с жаром сказал он, — Крещение — это путь во врата нашей души. Некрещеный человек не может познать Царство Божие!
— Там подобралось довольно скучное общество, насколько я могу судить. Даже вина выпить не с кем. Нет, святой отец, пожалуй я отклоню ваше любезное предложение. Кроме того, мне всегда нравился жаркий климат. А наверху, должно быть, сплошные сквозняки. У меня есть приглашение позаманчивее.
— Ваш скепсис огорчает меня, дочь моя.
— Тогда советую привыкнуть к нему.
— И вы не хотите спасти свою душу?
— Боюсь, ее уже поздно спасать, святой отец. Видите ли, она у меня тоже парализована, как и тело.
— Никогда не поздно спасти душу, даже на пороге смерти!
— Но я не собираюсь умирать, как минимум на этой неделе. Наверно, я повременю до последнего момента.
— Слушайте… — если он сперва и растерялся, то быстро взял себя в руки. Вновь сделался спокоен, благожелателен и мягок, — Если вам безразлично Царствие Небесное, подумайте хотя бы о себе. Если вы не крещены, ни один священник не может вам помочь в чем бы то ни было. Вы не можете исповедаться…
— О, это не страшно. Я согласна грешить без лишней огласки, как и прежде. К тому же, как мне кажется, в этом половина удовольствия. Грешить и каяться — в этом есть что-то от работы на публику…
— Вы не сможете выйти замуж!
Я позволила себе смешок.
— Печальная новость для всех видных женихов Нанта.
— А соборование?
— Как я уже сказала, не собираюсь умирать в ближайшем времени.
— Хорошо… — отец Гидеон потер руки друг о друга, точно они озябли и, сделав небольшой круг по комнате, вновь устремился в бой, — Я понимаю, у вас сложный характер, и не могу вас в этом винить. Испытание, которое ниспослал вам Господь, и в самом деле тяжело, но именно от того, как вы выдержите его, и зависит ваше будущее. Вы делаете вид, что вам безразлична ваша бессмертная душа и Царствие Небесное, хорошо же! Но у вас, в конце концов, есть телесная оболочка, у которой есть свои нужды и потребности. Вы хотите заставить ее страдать из-за вашего упрямства? Ведь это выходит какое-то самобичевание…
— Ерунда. У меня есть все необходимое.
— Без метки Церкви вы фактически не являетесь подданным Империи!
— У нас с Империей уговор, она не мешает мне, а я не препятствую ей. И пока все было честно.
— У вас прав не больше, чем у безмозглого сервуса! — отец Гидеон покосился на стоящего в углу Клаудо, — Нежели и это вас не тревожит?
— Ничуть, святой отец. По своим свойствам я скорее отношусь к вещам, нежели к людям. Если наделять вещи теми же правами, получится нечто глупое, вам не кажется?
— Вы не можете снимать жилье!
— Этот дом купил Бальдульф. Потратив на это все свои сбережения. Я тут даже не числюсь.
— Вы не можете делать покупки!
— Бальдульф ходит на рынок и готовит.
— Он ваш отец?
— Кто, Бальдульф что ли? Ох, не смешите меня. Он… просто мой опекун.
— Вам повезло с опекуном, дочь моя, — отец Гидеон улыбнулся замершему у стены Бальдульфу и тот потупился, — Но… Простите Бальдульф, вы ведь тоже не вечны. Рано или поздно каждого из нас призывает Господь.
— Это верно, — пробасил Бальдульф, — В последний раз, когда он прислал мне личное приглашение, костоправы потратили два дня чтобы выковырять его из моей печени.
— Конечно, призывает. Но я предпочитаю жить сегодняшним днем, предпочитая не задумываться о таких вещах. Нам, бездушным грешникам позволительно подобное. Святой отец, я понимаю, что будущее моей бессмертной души заботит вас сейчас более всего, но давайте не станем углубляться в этот вопрос. Вы ведь пришли не за этим?
Бальдульф страдальчески поморщился от этой бестактности, но отец Гидеон воспринял вопрос более чем спокойно. Кажется, судьба послала мне самого терпеливого и вежливого клирика всего графства.
— Что?.. Ах, да. Действительно, я пришел по совершенно другому поводу. Это касается…
— Одного мертвеца, который стащил у вас тряпку, — подсказала я. Наверно, стоило употребить другие слова, потому что у отца Гидеона дернулась губа.
— Да, да… Ужасная история. Я помолился за несчастную душу этого бедолаги. Надеюсь, Дьявол еще недостаточно глубоко запустил когти в нее. Ужасная история, до сих пор не верится, что подобное могло случиться.
— Не печальтесь, все мы время от времени теряем вещи… Так значит, этот манипул был самый обычный?
— Альби! — рявкнул Бальдульф, — Извините, святой отец, сами видите, у нее характер как у дикого осла. Не обращайте на нее внимания.
— Ничего, Бальдульф, ничего. Самый обычный манипул, уверяю вас, дочь моя. Мне бы и в голову никогда не пришло, что кому-то он может понадобиться.
— Капитан Ламберт так ничего и не узнал?
— Боюсь, что нет. Ни манипула, ни сообщников этого бедолаги он не нашел.
— А вы сами что думаете? — я прищурилась, ощутив охотничий азарт, — По-вашему, это был обычный вор?
— Я думаю, это был бедняга, которого Господь лишил рассудка, — убежденно сказал отец Гидеон, и стекла его очков подтверждающе сверкнули, — Иначе и быть не может. Кто еще решит красть у священника ненужную мирянину вещь?
— А сами вы были дома в момент кражи?
— Да, но я уже спал. Накануне я отслужил службу в честь праздника Пятидесятницы в своем соборе и, вернувшись домой в уставшем состоянии, раньше обычного лег спать.
— И у вас нет каких-нибудь недругов, которые готовы были осложнить вам жизнь, пусть и таким странным способом?