Здесь была трава — так много травы, что казалось, стоишь по щиколотку в инопланетном, мягко волнующемся, зеленом море, в котором почему-то нельзя утонуть. Маан знал, что трава раскачивается не сама собой, специальные машины, скрытые под землей, имитируют движения ветра, но Бесс об этом говорить не стал. У нее впереди еще много лет, за время которых она поймет — в этом мире все устроено не так, как кажется поначалу. Они втроем шли по узкой тропинке, сходить с которой было запрещено, и любовались деревьями, настоящими деревьями с Земли, растущими в настоящей же почве. Деревья были редкие, невысокие, и из-за неровных крон с выпирающими сухими и колючими ветвями походили на уродливых болезненных детей, но Бесс все равно подолгу простаивала у каждого, читая пояснения на информационном щитке.
— Здесь написано, что орех может вырасти до сорока метров! — восклицала она, пытаясь представить себе, насколько это много и машинально закидывая голову — прикинуть, влез бы такой орех под купол жилого блока, если бы вдруг оказался здесь? — Это правда?
— Наверно, они чуть-чуть преувеличивают, — Маан покачивал головой, — Правда, Кло? Сорок метров — это слишком даже для Земли.
И они спорили про высоту деревьев, про Землю, про тысячи разных вещей, о существовании которых Маан давно забыл. Но, как оказалось, эти вещи вовсе не пропали с того момента, когда он перестал обращать на них свое внимание, лишь терпеливо ждали, когда он вспомнит про них. И он вспоминал.
Память возвращалась к нему и теперь уже не походила на бессмысленную мозаику с перепутавшимися кусочками. Маан вспомнил, как этими же тропинками когда-то ходили они с Кло, молодые, влюбленные друг в друга, и запах свежей травы имел для них свой особый смысл, как и колючие деревья, как бетонная целостность искусственного неба. Маан с грустью подумал, что пока он спасал чьи-то жизни, его собственная просочилась сквозь пальцы, уплыла, но грусть эта была легкой, теплой и приятной, как дуновение искусственного ветерка, сейчас он вовсе не ощущал себя старым, напротив, он казался себе неловким двадцатилетним юнцом с сединой в редеющих волосах.
Потом они долго сидели на скамейках и ели мороженое, соевое мороженое с клубничным сиропом, и вкус у него тоже был особенный, вкус детства, беззаботности, счастья. Маан обнимал Кло за плечи и она тоже смеялась, помолодев вместе с ним. Он смотрел в ее глаза, два светло-карих проема, ведущих в другой мир, и думал только об одном — как хорошо, что он успел схватить за хвост ускользавшую столько лет жизнь. И еще о том, что теперь никогда ее не отпустит.
Он знал — теперь так будет всегда.
Они вернулись поздно и Бесс, набегавшаяся за день, сразу же уснула в своей комнате. Маан подхватил Кло на руки и отнес в спальню. Остаток вечера принадлежал лишь им двоим, он был их маленьким мирком, который они заполнили собой. В нем была только темнота, дыхание двух человек, подчиненное единому ритму, и ничего кроме. Они тонули в этой темноте, наслаждаясь друг другом, и каждая минута была вечностью, а может и мгновеньем — в их мире, ограниченном лишь пространством, не было времени.
Потом Кло заснула. Маан лежал неподвижно, ощущая на груди ее мягкую тяжесть, вдыхая запах ее волос, и чувствовал себя огромной пульсирующей живой клеткой.
Сейчас, в темноте, отступило все, не было видно даже знакомых предметов обстановки, и оттого ничто не мешало ему сосредоточиться на собственных ощущениях. Эти ощущения были так необычны, что Маан застыл, пытаясь полностью слить сознание с собственным телом.
Это было новое состояние, незнакомое ему прежде, состояние почти полной прострации, соединенное с чувством неожиданного, овладевшего им спокойствия и радости. Ровный гул счастья, такой мощный, что зудели веки. С темнотой исчезло все, что когда-либо тревожило его. Ушло беспокойство, ушел страх, ушла растерянность. Он чувствовал себя обновленным и каким-то необычайно свежим, сильным, способным смять целую Галактику и разорвать ее вспышкой Сверхновых. Он был новым Джатом Мааном, родившимся на смену старому, и ощущавшим себя настолько хорошо, что становилось даже немного боязно этого ощущения.
Счастье. Маан иногда произносил это слово, но редко задумывался о его настоящем смысле. Чистая вода, чистый воздух — это счастье. Служба, которая стала частью жизни — тоже счастье. Любящая жена и дочь… Все это было у него уже не один год, заслуженное, заработанное ценой упорного труда, свое. За все эти годы он много раз испытывал удовольствие и радость, но все эти ощущения сейчас казались мимолетными, скомканными, фальшивыми. Что-то новое произошло с ним сейчас, после чего он стал смотреть на жизнь другими глазами. Какой-то новый дар, который преподнесла ему жизнь, обнаружив, что не сломает его одним движением.
Маану захотелось зажмуриться и лежать так бесконечно. В эту минуту он был бесконечно счастлив, и счастье переполняло его, текло в его теле извилистыми золотыми реками, погружавшими плоть в приятную жаркую негу. Эйфория своим призрачным мятным дыханием коснулась его мозга и по ее полупрозрачным волнам понеслись мысли, ровные и гладкие.
Словно все нервы его тела обратились одной огромной платиновой струной, по которой скользнул палец самого Господа Бога.
И лежа на влажных прохладных простынях, Джат Маан, пятидесятидвухлетний старший инспектор двадцать шестого социального класса, признался себе, что впервые за всю свою жизнь счастлив по-настоящему.
И поняв это, он отчего-то почувствовал страх.
Страх тонкой паучьей лапкой коснулся его щек, отчего те покрылись инеем. Абсурдный, но очень настойчивый, он заскребся в груди. Маан, все еще охваченный эйфорией и пытающийся не замечать этого нового ощущения, был вынужден сдаться.
Страх счастья? Как глупо.
«Глупо, — повторил он себе, — Действительно глупо. Какой-то рефлекс. Наверно, я приучил себя к тому, что жизнь инспектора Контроля — это бездна отчаянья и лишений, а теперь, стоило судьбе подкинуть мне золотую монету, я уже начинаю бояться этого. Как будто счастье может быть грузом, который доставили по ошибке и немедленно отберут, как только удостоверятся в имени получателя».
У него не было никаких причин опасаться чего бы то ни было. Он заслужил жизнь, вернул ее себе и теперь наслаждался ею, как законным трофеем. Он, новый Маан, знал, чего хочет от жизни, и брал это. Только и всего.
Но страх, каким бы глупым он ни был, успел поселить внутри неуверенность. Маан слушал ровное дыхание Кло в темноте и пытался вернуть былое расположение духа, умиротворенное созерцание человека, которому не надо ничего и который вдруг понял, что безапелляционно и полностью счастлив. Но это было трудно. Как камешек в обуви, не ранящий, но досаждающий, эта неуверенность свербела в нем, вызывая на поверхности безмятежности жгучие пузыри.
Он не привык к этому. Вот и все. Слишком много ему пришлось пронести сквозь годы, сперва во время голодного детства, потом в армии и в СК чтобы он мог назвать себя счастливчиком. И вот теперь, на пороге пенсии… Незваное неожиданное счастье начало тревожить его, гнести, как что-то чуждое, незаслуженное. Глупее этого и придумать нельзя. Когда, как не сейчас, наслаждаться жизнью, точнее, теми ее годами, которые остались у него?
А может, все это — нарушение психики? С чего ему быть счастливым, особенно сейчас? Одной ногой на пенсии, уже забытый всеми сослуживцами, едва не лишившийся жизни. Может, то, что он сейчас ощущает, пугает именно оттого, что оно нерационально? Нерациональное счастье, не имеющее объективного права на существование — Маан вздохнул — с кем еще о таком можно поговорить? Уж точно не с доктором Чандрама, он лечит тело, но не бесплотные внутренности черепа.
Ему просто надо отдохнуть. Слишком много событий в последнее время. Переменить обстановку. Жаль, что на Луне это практически невозможно. Все жилые блоки похожи друг на друга как братья-близнецы, переедешь из одного в другой и не ощутишь никакой разницы. Но как и всякий лунит, он настолько к этому привык, что не считал серьезным неудобством. Конечно, живи они на Земле, это было бы куда проще устроить. Взять отпуск на службе и махнуть куда-нибудь… Туда, где люди почти не встречаются, в какую-нибудь непролазную глушь. Например, в джунгли Бразилии. Или на Юкон. Но кого он пытается обмануть, разве выжить ему там, где некому принять соцкарту, указать столик и принести кофе…
И опять он ощутил нечто. Мысль, скользнувшую слишком быстро чтоб он успел ее заметить или определить форму. Просто мимолетнее ощущение, как угол мягким детским ноготком. Что-то, имеющее отношение к нему, Маану. Даже не мысль, а крошечную часть, занозу мысли. Она была важной, и то, что он ее упустил, в сочетании с этим беспокойным, тревожащим счастьем, тоже начало тяготить.
«К дьяволу. Завтра пойду к Чандрама. Пусть выпишет таблеток или еще какой-нибудь дряни. Кончится тем, что я разбережу сам себя до такой степени, что стану настоящим параноиком. Завтра, завтра…»
Он начал засыпать, чувствуя щекой соленое дыхание Кло. Рассудок его еще бодрствовал, но постепенно утрачивал контроль над телом, которым овладевало оцепенение глубокой дремы, тяжелое, как толстое шерстяное одеяло. Мысли стали дробиться, налезать друг на друга, готовясь стать крошечными звездами на черном небосводе сна.
Чандрама… Кло… Сорокаметровый орех… Завтра… Юкон…
Наверно, так ощущаешь себя, когда сидя за рулем быстрого спортивного автомобиля вроде «Кайры» Геалаха, несущейся ночью по засыпающему городу, врезаешься в выросшую из темноты преграду. Ослепляющие пятна света перед глазами, несущиеся мимо лица куда-то в сторону, скрежет, пронизывающий удар тока сквозь все тело…
Юкон.
Маан проснулся резко, как в последний раз просыпался в казарме, разбуженный гнусавым ревом дежурной сирены. Пробуждение было настолько неожиданным, что он не сразу понял его причину, лишь ощущение жестоко столкновения еще гудело в костях.
Юкон.
«Я хочу вновь оказаться на Юконе. Вспомнить, что такое настоящая трава и настоящий ветер» — сказал как-то один человек. Старый неуклюжий человек в смешном старомодном костюме из тяжелого твида. Который лежал на полу, уткнувшись лицом в пол. Вероятно, пуля, отшвырнувшая его, заставила тело повернуться вокруг своей оси…
Маан сел в кровати, простыни вдруг показались ему тяжелыми и раскаленными добела. Наверно, он сделал это слишком резко — Кло во сне что-то неразборчиво пробормотала.
«Юкон, — стучало в мозгу ровными семафорными вспышками, — Юкон. Юкон. Юкон. Конечно же, это так просто. Объяснение. Юкон».
Маан поднес руку ко лбу чтобы вытереть внезапно выступивший обжигающий пот, и, несмотря на почти полную темноту, обступившую кровать, увидел, как мелко и гадко дрожат пальцы. На какую-то секунду этот приступ ужаса вдруг показался ему смешным и он затрясся в беззвучном приступе нервного смеха, похожего на судорогу.
Вздор. Чистый вздор.
«Мне просто стало легче. Совсем немного. Как будто старость забыла про меня на один месяц». Так сказал старик, которого звали Бэнт Менесс, перед тем как вытащить пистолет и принять последний в его жизни бой. И умереть с пулей в позвоночнике, лежа на грязном полу скверного ресторана.
Маан встал с постели и, как был, нагишом, вышел в гигиенический блок. Несмотря на то, что Кло спала, он зачем-то запер за собой дверь и проверил замок. Затем он включил все освещение — и стенные панели тотчас залили крохотную комнатушку неживым венерианским голубоватым светом. Эти действия были так глупы и незнакомы ему, что возникла иллюзия, точно его телом управляет кто-то другой. Маан даже удивленно уставился на себя в зеркало, точно пытаясь узнать у человека, чье лицо отразилось в прозрачной поверхности, что же он, черт возьми, вытворяет.
«Ты рехнулся, — сказало ему отражение человека с короткой сероватой щетиной на впалых щеках, — Вот теперь ты точно рехнулся, парень. Иди-ка обратно и залазь под одеяло, пока жена не обнаружила тебя тут. Иначе она упрячет тебя в подходящие для таких парней место, и хрен ты вылезешь оттуда до конца своей жизни».
У этого человека были уверенные черты лица и жесткая линия подбородка, но глаза его не понравились Маану — они блестели, как у пьяного, и казались в отражении маслянисто-черными. Глаза испуганного человека.
Маан положил руку на замок двери, но почему-то не смог открыть его, мышцы отказались повиноваться. Он почувствовал себя глупо — голый, освещенный ровным светом панелей, замерший в одной позе…
— Проклятый идиот, — сказал он вслух.
Как будто старость забыла про меня на один месяц.
Так просто. Странно, что это не пришло ему в голову раньше. Основы, то, что любой инспектор, даже стажер, знает с первого дня. Строки, которые вбиваются в память на уровне рефлексов, неосознанных движений. Сколько раз он сам цитировал их? Тысячу? Пять тысяч?
Просто нервы. Он улыбнулся Маану в отражении и тот ответил оскалом. Спокойнее, дружище. Ты нагнал сам на себя страху, но его не сложно побороть. Особенно когда ты знаешь, что этот страх нереален. На сто процентов. Даже на сто десять. Тебе просто надо придти в себя и загнать твое разбушевавшееся воображение в рамки, пока оно не спалило тебе мозг очередной такой вспышкой паники. Вот и все. Это же просто? Давай. Осмотри себя. Это позволит твоим рукам заняться чем-нибудь, и заодно проветрит голову. Валяй, приятель, учини себе настоящий досмотр! Покажи, как работает профессионал!
Сперва он чувствовал себя очень неудобно — это выглядело так нелепо и жалко, что он старался не смотреть в зеркало. Он действовал почти вслепую, как зомби. Касался своего тела, так напряженно, словно оно было чужим и прикосновение к нему могло причинить боль.
«Или что-то в тысячу раз хуже боли», — подумал он, разглядывая свой живот.
Кожа в искусственном свете казалась синеватой, Маан мял ее до боли, оставляя под пальцами красные пятна, собирал в складки, тянул, точно пытаясь сорвать с костей. Как неопытный врач, он ощупывал свое тело, каждый его сантиметр, стыдясь в этот момент себя, как школьник, совершающий что-то недозволенное в гигиеническом блоке.
Грудь, покрытая коротким плотным волосом. Плечи с их немного обвисшими, но все еще крепкими мышцами. Живот, плоский, в складках, с аккуратным отверстием пупка. Пах, мошонка. Маан старался делать все механически, нарочито равнодушно, как диагностический автомат проверяет исправность механизма. Это позволяло не думать, сосредоточиться на работе.
«Ты закончишь и успокоишься, — сказал он себе, — И пойдешь наконец спать. Впрочем, я разрешу тебе выпить бокал джина, кажется ты заслужил, проклятый параноик».
Он рассмотрел с помощью зеркала спину, шею, ягодицы, тыльные стороны рук и ног. Это было похоже на унизительную процедуру у врача. Ему приходилось осматривать те уголки своего тела, которых он не видел многие годы, и не сожалел об этом.
Просто осмотр. Успокоить мнительность. Ничего опасного. С таким же успехом ребенок может искать под кроватью кровожадного дракона. Процесс поиска упрощается, если тебе доподлинно известно, что ты ничего не найдешь, не так ли?
С каждой минутой сердце билось все ровнее и спокойнее. Он осмотрел почти все и не нашел ни малейших признаков. Одеревеневшие от напряжения губы позволили ему по-настоящему улыбнуться. Вот так и сходят с ума, парень. Эти старые, выжившие из ума бывшие работники Контроля, они же все психи до мозга костей, разве ты не знал? Сегодня тронется умом один, завтра другой… Обычное дело.
На все у него ушло минут десять. И когда он закончил осмотр, оказалось, что спина покрыта крошечными льдинками пота. Маан набрал воды и несколько раз плеснул себе в лицо, с наслаждением смывая с кожи липкую адреналиновую слизь, выступившую через поры. Он чувствовал себя выжатым, точно несколько часов к ряду толкал многотонную вагонетку где-нибудь в технических тоннелях под землей. Правду говорят, страх съедает силы. Особенно такой, невозможный, неконтролируемый.
Маан с облегчением вытерся полотенцем, отпер дверь и вышел из гигиенического блока. После пережитого тело казалось невероятно легким, в голове слегка шумело. Как легкая степень опьянения. Сейчас пропустить стаканчик чтобы вымыть адреналин из тела, и под одеяло…
Вспоминая приступ пережитого ужаса, тягучего, словно ночной кошмар, Маан с неудовольствием подумал, что мог поседеть куда серьезнее. Воистину, никто не может напугать так, как собственное воображение. Он ухмыльнулся, представляя, как расскажет эту историю кому-то из ребят в отделе. То-то будет смеху. Старый опытный Маан, и тут…