– А это… горячее, – сориентировалась жена Конотопского.
– Но что же мне делать?! Что делать?! – Колокольников заметался по комнате, подпрыгивая на каждом шагу от зубной боли. – Поликлиника откроется только завтра. В «Скорой помощи» мне положили мышьяк, но он меня не берет!
– Ничего удивительного, – прошептала за моей спиной жена Конотопского. – Если б уже мышьяк брал фининспекторов… Так мы бы в Одессе горя не знали…
– Господи! – взмолился измученный Колокольников. – У меня уже просто сил нет терпеть эту боль! Хоть бы мне кто-нибудь этот проклятый зуб… я уж и не знаю… хотя бы выбил!..
– А вот это любопытная мысль! – заинтересовался врач. – Я вам больше скажу, уважаемый: если бы речь шла о том, чтобы выбить вам глаз или, допустим, оторвать ухо, то здесь вы могли бы рассчитывать даже на меня. В конце концов, вы это заслужили! Но выбить вам зуб на дому – при моей специальности это может быть квалифицировано как незаконная трудовая деятельность. То есть десять лет с конфискацией имущества. Вот, может, товарищ военнослужащий согласится. Ну как, – обратился он к офицеру, – выбьете зуб этому товарищу? Вы же у нас, кажется, артиллерист, так что вы в домашних условиях не имеете права только стрелять по нему из пушки.
– Вообще-то да, – согласился военный. – Хотя выбивание зуба… Драка… Тоже может быть расценено как ведение боевых действий в нерабочее время…
– Хватит, Илья! – выступила вперед жена Конотопского. – Перестань издеваться над больным человеком. Ты же видишь, ему таки хорошо плохо! Придется вырывать.
– Ты понимаешь, что говоришь? – занервничал Конотопский. – Как только ему станет лучше, он на нас сразу же донесет!
– Не донесу! – угасающим голосом заговорил фининспектор. – Вы думаете, я не вижу, что происходит? Профессор Бердников – наш сосед слева – по вечерам ремонтирует зажигалки. Балерина Шляпникова держит на балконе козу и продает этому профессору молоко чуть ли не целыми стаканами. Но я закрываю глаза на эти вопиющие беззакония! Надо же людям на что-то жить! Для меня соседи по нашему первому этажу – как близкие родственники. Разве я на них донесу? Я вообще благороднейший человек! И потом, что, в нашем доме второго этажа, что ли, нет? Или, допустим, третьего… Ой, мне совсем нехорошо… – И он закатил глаза.
– Вырывай! – скомандовала жена Конотопского. – Ну и пускай донесет. Мне уже надоела такая жизнь. Как говорится, лучше ужасный конец, чем этот бесконечный ужас.
И Конотопский вырвал Колокольникову зуб.
…Конечно, такую историю хотелось бы закончить каким-нибудь эффектным финалом. Типа: Конотопского арестовали уже на следующее утро. И в тот же день в газете появилась заметка о героическом подвиге инспектора Колокольникова, который пожертвовал единственным здоровым зубом, чтобы вывести на чистую воду подпольного рвача-миллионера…
Но жизнь оказалась мудрее наших умственных построений. На самом деле Колокольников не донес на Конотопского. Просто через четыре дня их арестовали обоих. Одного за нетрудовые доходы, а второго – за недоносительство. Была и такая статья в нашем уголовном кодексе.
И сделал это не кто иной, как та самая старушка с челюстью, перевязанной шерстяным платком, которую мы так вежливо пропустили без очереди. Потому что оказалась она не кем иным, как работником районной прокуратуры, выполнявшим в тот день специальное задание по установлению в нашем городе законности и полного правопорядка…
В общем, как говорил один мой знакомый, бывший владелец подпольной собачьей парикмахерской: вот так-то, дорогие дети! В суровые времена жили ваши родители, каждый день героически зарабатывая незаконные деньги, чтобы иметь возможность потом каждую ночь их героически перепрятывать. Так что откуда вы у нас появились, дорогие дети, – я, честно говоря, просто ума не приложу…
Грация
Монолог одного пострадавшего
Живу я хорошо. Недалеко от города. Один в девятиэтажном доме. Ну не во всем, конечно, а только в одной квартире. Однокомнатной. На седьмом этаже. А так все удобства: там, плита газовая, туалет, совмещенный с умывальником… Хорошо…
Вот только белье сушить негде.
Короче, на балконах мы его сушим, это белье, будь оно трижды неладно!.. Из-за него все и случилось.
А дело-то как было? Выхожу я, значит, на свой балкон – и вижу: лежит там какая-то вещь. Ну явно, что не моя. То есть какие-то трусики женские сиреневого цвета, а сверху к ним еще и бюстгальтер пришит. Уже потом, в больнице, когда ко мне туда милиционер приходил протокол составлять, он мне сказал, что вещь эта грацией называется. А вначале я вообще ничего не понял. Откуда взялось? С неба, что ли, упало? Потом наверх посмотрел – точно… Прямо надо мной балкон восьмого этажа, а там на веревке какие-то женские вещички болтаются. Ну ясно, думаю. Значит, ветром снесло. Так, интересно, соображаю, и что же теперь мне с этой вещью делать? Как поступить? С одной стороны, вещь, конечно, красивая. С кружевами. И, видно, цены немалой. Но с другой – мне-то она к чему? Куда мне ее, к примеру, надеть? Если на работу к себе в котельную, так она слишком маркая. А на выход… Так я, кроме как в котельную, из своей квартиры никуда и не выхожу.
И тут вдруг меня как громом ударило! А что, думаю, если ее вернуть? Законным владельцам. Вот так… безвозмездно. Просто пойти и отдать!
И так у меня хорошо на душе от этой мысли сделалось! Нет, точно, думаю, вот пойду сейчас и отдам! И пусть люди знают, что вокруг не только бандиты и алкоголики ошиваются!.. А есть еще и такие граждане, у которых, как это там говорили по телевизору, «души прекрасные позывы». И всякое такое…
Вот с этими благородными мыслями поднимаюсь я на восьмой этаж, звоню в дверь – не открывают. Тогда я стучать начал. Сначала рукой. Потом ногой. Потом уже сильно. То есть двумя.
Слышу, зашевелились. Наконец появляется. Видимо, муж. Здоровый такой хмырь. В одной руке тарелка борща, в другой – ложка. Значит, дверь, видимо, тоже ногой открывал.
– Ну, – говорит, – чего тарабанишь? Шляются тут бомжи всякие. Пожрать не дают!.. Чего тебе надо?!
И такая меня злость почему-то на него взяла!.. Я к ним, можно сказать, со всей душой, а они…
– Да мне, – говорю, – как раз от вас, гражданин, вообще ничего не надо! А вот вы бы супружнице своей сказали, чтоб она за своими трусами да лифчиками следила получше!.. А то я вот, как честный человек, принес. А другой какой-нибудь у себя дома найдет, так вы с него и через суд не получите!
И протягиваю ему свою находку.
Смотрю, этот с борщом аж осел на задние лапы. А тут жена его из кухни подгребает. И тоже с борщом.
– Что тут за шум, – говорит, – Мусик? Кто к нам пришел?
– Это ты, – он ей говорит, – у меня спрашиваешь, кто к нам пришел?! Это я у тебя хочу спросить. Откуда это у него твое исподнее?!
Она присмотрелась…
– О-о, – говорит, – Мусик, так это же наш сосед! Под нами живет. А вещичка эта… Ну слава тебе, господи! Теперь все понятно. А то я уже обыскалась совсем. На веревке, смотрю, нету. На себе – тоже нету. А она, значит, у вас находилась!.. Спасибо, что занесли. Так, может, в гости зайдете? Мы сейчас с мужем покушаем быстренько и потом уже можем вместе чаю попить!..
Тут ее муж, гляжу, совсем ошалел.
– Ах ты, – говорит, – Леля, такая-разэдакая! Даже не знаю, – говорит, – как тебя и назвать при чужом человеке, чтобы тебе мало не показалось!.. И я еще после всего должен с ним чаи распивать?! Ну теперь все понятно! Пока я, значит, дома сижу, так ты меня – Мусик-Пусик! А как за порог – так ты сразу к соседу бежишь! Еще и панталоны свои у него на квартире оставляешь, как будто бы у тебя, кроме них, еще какие-нибудь имеются!..
Тут уже и она завелась.
– Ты меня извини, – говорит, – Пусик, но только ты у меня совсем придурок какой-то! Не оставляла я у него на квартире никаких панталон! Объясняю ж тебе! Я на балкон вышла, чтобы их снять, а они…
– Ну правильно! – он кричит. – В квартире у него тебе раздеваться уже недостаточно. Тебе у него на балконе обязательно нужно с себя все сымать! Чтоб уже, значит, весь город видел, какая ты…
– Да не снимала я с себя ничего!! – орет она. – Их просто ветром сдуло!
– Конечно! – орет он. – Как супружеский долг исполнять, так тебя часами нужно упрашивать, чтобы ты хоть что-то с себя сняла! А сосед какой-нибудь только подмигнет, так с тебя все аж ветром сдувает!..
Тогда уже и я не выдержал.
– Слушай, – говорю, – ты действительно ненормальный какой-то! Тебе в дурдом обратиться нужно. Там тебе уже, наверное, года два как прогулы записывают! Русским же языком тебе объясняют: не сымала она у меня ничего! Ни в квартире, ни на балконе. Зачем же ты женщину-то оскорбляешь? Ну, допустим, моя физиономия тебе подозрительна. Так ты ж на ее лицо посмотри! А?! Да на кой ляд она мне нужна, такая красивая! Она эту вещь у себя дома постирала и на свой балкон повесила! Усекаешь?! А потом ее ветром сдуло! И она на мой балкон перелетела. Понял наконец?!
– Ах вот оно что! – он говорит. – Так вы меня и вправду за дурака принимаете!.. Значит, перелетела… Ясно. Ну тогда мы сейчас будем проводить летные испытания. То есть сначала я эту штуку буду с балкона сбрасывать, а если она куда-нибудь не туда полетит – тогда уже вас!
Жена его – в слезы:
– Умоляю, – кричит, – Степочка, только не это! У нас же восьмой этаж! Я и так эту вещь целый день искала, аж извелася вся, а ты опять хочешь ее отправить куда-то там в неизвестность… Давай я тебе лучше поплоше что-нибудь дам для твоих научных экспериментов!
И начинает таскать ему из шифоньера какие-то майки заштопанные, носки. А он все это с балкона сбрасывает. А тут – то ли ветер не в ту сторону подул, то ли что, но только все это барахло, как назло, мимо моего балкона летит – и прямо на землю шлепается. Там уже и народ собираться стал. Разбирает все это, примеривает. Потом крики всякие в нашу сторону раздаваться начали. Типа «Давай еще скидавай!», «А поновее у вас ничего нет?», «А из мебели?! Из мебели что-нибудь скиньте!»
В общем, смотрю я на это дело и думаю: все, Петро! Вот до чего тебя довело твое свинячее благородство! Сейчас у них в шифоньере старые шмутки закончатся, а вместе с ними и твоя молодая жизнь…
И тут вдруг жена этого придурочного как заверещит из своего шифоньера:
– Ой, Степочка, ой! Ты посмотри, что я нашла!
И достает оттуда точно такую же вещь, как я им уже принес, но только совсем другую!
– Так вот она, оказывается, где была, лапушка моя ненаглядная! – кричит эта самая жена. – Оказывается, она просто за полочку завалилась!
Мы с ее охломоном аж остолбенели оба. А потом он мне тихо так говорит:
– Ах ты…
Ну, в общем, вы понимаете, что он мне говорит. Типа: что же это вы… ну, типа, товарищ, чуть не разрушили сейчас нашу здоровую семью? И на кой же это вы, ну, типа, хрен принесли в наш мирный дом эту совершенно не принадлежащую нам, ну, типа, хреновину? Мы тут с женой жили, можно сказать, душа в душу!.. Слова громкого никогда!..
И тянется уже, гад, за табуреткой…
Но только вдруг эта самая жена ему и говорит:
– Нет, подожди, Степан. Что-то я не пойму… Эта вещь, которую я сейчас в шифоньере нашла, она, конечно, моя… Но только и та, вторая, которую сосед принес… Я же ее тоже вчера, когда из магазина пришла, на диване увидела. Ну и постирала, конечно, сушить повесила. Так вот она-то у нас откуда вчера в квартире взялась, а? – и смотрит на своего супруга как-то без большого доверия.
Гляжу, этот Степан стушевался. И даже вроде бы с лица начал спадать.
– Ну, – говорит, – Лелечка, мало ли… Откуда я знаю…
Э, думаю, плохи его дела. Надо выручать мужика.
– Я, – говорю, – знаю! Тут, видимо, вот какая история получилась. Над вами же еще один балкон имеется? Девятого этажа. Вот оттуда, наверное, она к вам и прилетела. Вы ее за свою приняли. Постирали, повесили, а потом она уже полетела ко мне!..
– Точно! – говорит этот самый Степан. – Ну правильно. Просто она балкон перепутала! Видишь, Леля? А у тебя сразу какие-то подозрения!..
– Хорошо! – говорит эта самая Леля. – Тогда давай поднимемся сейчас на девятый этаж и выясним. И вы, сосед, с нами пойдемте. Вы у нас свидетелем будете. А может, и понятым…
Вот тут бы мне и упереться рогом. Мол, не пойду – и все! Тогда, может быть, эта история и закончилась бы для меня как-нибудь безболезненно. А я что-то слабину дал…
В общем, поднимаемся мы на девятый этаж, звоним. Открывает нам дверь старичок какой-то сморщенный, как сухой перец. В руке – костыль. Степан ему эту штуковину показывает:
– Не твоя, – говорит, – дед? Хотя откуда она у тебя такая может быть?..
А дед ему вдруг:
– Ошибаетесь, – говорит, – товарищ! У меня как раз таких много. Нам, ветеранам гражданской войны, их сейчас вместо пенсии выдают. У государства нашего денег временно не хватает, а товар этот у них на каком-то там складе еще с прошлых времен затоварился. Так что я их уже, считай, года два получаю. У меня их сейчас ровно двадцать четыре штуки накопилось. А вчера было даже двадцать пять. Только тут племянница моя прибежала. «Дедуль, – говорит, – дай мне эту твою фиговину поносить. А то я здесь с мужиком одним познакомилась. В вашем доме на восьмом этаже живет. Он меня в гости к себе пригласил, пока его жена в магазин отлучилась. Так чтобы выглядеть как-то пообразованней…»
Только он это проговорил, как тут, значит, Леля своего благоверного коленом под дых – шарах! Чтобы верность ей сохранял. Тот, в свою очередь, деда кулаком, чтобы много не разговаривал. А тот уже меня костылем – за компанию. Хотя я-то при чем?.. Но сильно они там разбирались в гражданскую…
Потом, конечно, соседи всякие повыскакивали. Как же не поучаствовать?!
Короче, лежим мы сейчас все в травматологии, и я вот думаю: поставят меня наши медики на ноги, выйду я отсюда на инвалидность – и больше уж из своей квартиры ни на шаг! Ну разве за пенсией там. Или за бутылкой. Ну, в общем, только то, что необходимо для жизни. Потому что с благородными какими-нибудь целями в наше время из своего помещения выходить – чистая смерть.
Аркадийская идиллия
Этюд с натуры
Прохладным октябрьским вечером, когда в свинцовом и вздыбленном море уже не купаются даже пришмаленные курортники, на пляжном топчане в Аркадии сидит и вкушает недоеденный за лето кислород приличная одесская семья: папа лет тридцати – слегка полноватый мужчина с почти что интеллигентным лицом, еще более полная и еще более интеллигентная мама и флегматичный мальчик примерно семи лет, явно страдающий ранней склонностью к полноте и умственной деятельности.
На соседнем топчане – другая семья, примерно такого же возраста, хотя и менее интеллигентная на вид, и мальчик из этой семьи, худой как молодая акула, явно устраивает своим родителям «вырванные годы»…
– Ну папа… Ну мама… Можно я возле воды побегаю, а?
– Сиди, тебе говорят, – шипит на него папа. – Кто это сейчас бегает возле воды? Смотри, какой холод! Ни один дурак сейчас туда не подойдет. Ни за какие деньги. Мне вон хоть миллион заплати – не пойду!
– Ну папа, пожалуйста!.. Я на минуточку…
– Да что же это такое, в конце-то концов? Вон, смотри, мальчик рядом сидит. Тихий, спокойный… А ты? Да на кой черт тебе эта вода, когда ты и так целый вечер пьешь как верблюд… кровь из родителей?!
– Па-па!.. Я только туда и обратно!..
– А чтоб ты уже… только туда… Как ты мне надоел!
– Типун тебе на язык, Фима! – вступает в разговор его жена. – Такое сказать своему сыну… Ты что же, ему смерти желаешь? Иди, Ленчик, иди… Но только запомни, паразит, я потом с твоим горлом возиться не буду. Заболеешь – убью!..
Но Ленчик уже не слышит. Вздымая пляжный песок и чаек, гуляющих по нему, он галопом несется к воде.
– Какой непослушный ребенок! – говорит мальчик из первой семьи. – Он видел, что родители не хотят его отпускать, но все-таки настоял на своем. Нехорошо.
Родители непослушного мальчика смущенно разводят руками, а родители послушного поощрительно гладят его по голове.