"Спасибо, Перкинс. Свободен,"- добавил он быстро, пока Перкинс не успел удрать сам. Он еще понаблюдал, как рядовой исчезает в зыбкой массе тумана и тел, затем покачал головой и отправился в роту, передать бразды правления капралу Эвансу.
***
МЕРИНУ ТУМАН НЕ НРАВИЛСЯ. Уильяму он не нравился тоже.
Туман оставлял у него странное чувство неловкости, как будто кто-то дышал ему в шею.
Правда, туман был морской: тяжелый, промозглый и холодный, но не душный. Он то рассеивался, то сгущался, и все время находился в движении.
Тропинку Уильям видел всего на несколько футов вперед, и мог разглядеть лишь смутные очертания холмика, указанного ему Перкинсом, хотя его вершина продолжала то появляться, то исчезать, словно по какому-то фантастическому заклинанию из волшебной сказки.
Чего мог хотеть от него сэр Генри? - подумал он. Был ли он единственным, за кем послали, или целью встречи было проинформировать офицеров колонны о некоторых изменениях в стратегии?
А может, люди Патнэма наконец сдались. Они должны были это сделать, разумеется; в нынешних обстоятельствах у них не было никакой надежды на победу, им самим это должно быть ясно.
Однако он полагал, что Патнэму, вероятней всего, потребуется провести консультации с Вашингтоном. В ходе сражения, в старом каменном доме, он заметил на гребне отдаленного холма небольшую группу всадников, над которыми развевался незнакомый флаг; кто-то указал ему на одного и воскликнул: "Вот он, Вашингтон! Позор, что у нас нет двадцати четырех мест - уж мы бы его научили, как надобно на такое глазеть/из кустов!" И расхохотался.
Некое чувство подсказывало ему, что те еще сдадутся.
Но у него оставалось неприятное ощущение, что с туманом они ничего поделать не смогут.
Во время того месяца, проведенного им в дороге, он имел возможность наслушаться мнений от многих американцев. Большинство из них пребывали в затруднении, не желая конфликта с Англией, и особенно они не желали оказаться где-нибудь поблизости от места военных действий - точка зрения вполне разумная.
Но те, кто решился на восстание... были действительно настроены решительно.
Возможно, Рэмси передал часть этих соображений генералам; правда, казалось, ничто из информации, представленной Уильямом, не произвело на него решительно никакого впечатления, не говоря уж о его личных мнениях, но все же...
Лошадь споткнулась, и он покачнулся в седле, случайно дернув поводья. Мерин, раздраженный, повернул голову и укусил его за ногу, большие зубы скрежетнули по сапогу.
"Ублюдок!" Он ударил коня по носу концами вожжей и с силой оттянул голову мерина назад, пока тот не выкатил глаза и не вывернул губу чуть не до колен. Затем, добившись своего, он медленно ослабил давление. Гнедой зафыркал, яростно встряхнул гривой, но все же возобновил продвижение вперед, уже без возражений.
Ему казалось, что ехали они довольно долго. Но время, а также расстояние в тумане обманчивы.
Он взглянул на пригорок, который был его целью, и обнаружил, что тот снова исчез. Что ж, несомненно, скоро ему все равно придется вернуться на прежнее место.
Только этого не случилось.
Туман вокруг него продолжал тихо скользить и перемещаться, он слышал, как с листьев деревьев капает влага, да и сами деревья, казалось, вдруг наступали на него из тумана и так же внезапно отступали снова.
Но пятнистый холмик упорно оставался невидимым.
Ему пришло в голову, что он давно уже не слышал никаких звуков, издаваемых мужчинами.
А должен был.
Если бы он приближался к штабу Клинтона, он должен был не только слышать привычные звуки лагеря, он давно уже должен был столкнуться хоть с кем-то из бойцов, лошадей, костров, фургонов, палаток...
Но рядом не было слышно никакого шума, только журчание бегущей воды. Он проехал мимо чертова лагеря.
"Будь ты проклят, Перкинс,"- сказал он себе под нос.
Он встрепенулся и наскоро проверил, заряжен ли пистолет, принюхался к пороху в пороховнице; если бы тот отсырел, он и пах бы иначе. Тем не менее все было в порядке, подумал он; пахло остро и едко, даже нос защипало, никакой вони, как от тухлого яйца или запаха серы, какими обычно несло из пороховницы, если порох был влажным.
Пистолет он держал в руке, хотя до сих пор не видел ничего угрожающего. Туман был слишком тяжел, чтобы видеть дальше, чем на несколько футов вперед, но кто-то мог выйти из него внезапно, и тогда он должен принять решение мгновенно - стрелять в них, или нет.
Было совсем тихо; их артиллерия молчала; никаких случайных мушкетных выстрелов, как накануне. Враг отступил, сомнений у него уже не было.
Но если он все же наткнется на каких-нибудь шальных Континенталов, потерявшихся в тумане, как и он сам, должен он будет в них стрелять? От одной этой мысли руки у него вспотели, и он решил, что должен; Континенталы, скорее всего, не колеблясь откроют по нему стрельбу, как только увидят красную униформу.
Сейчас его как-то больше беспокоила унизительная возможность быть застреленным собственными войсками, чем реальная перспектива смерти - но о ней он тоже не забывал.
Между тем проклятый туман становился все гуще. Он тщетно искал солнце, чтобы иметь хоть некоторое представление о направлении, но даже неба не было видно.
Уильям с трудом подавил паническую дрожь, щекотавшую ему копчик.
Правильно, сейчас на этом чертовом острове были сосредоточены 34 тысячи британских солдат; и в данный момент он мог находиться на расстоянии пистолетного выстрела от любого из них.
Черт, да тебе достаточно быть в пистолетном выстреле от одного единственного американца, напомнил он себе, мрачно продираясь сквозь заросли лиственниц.
Он услышал поблизости какие-то шорохи и треск ветвей; чаща была обитаема, никаких сомнений. Но кем?
Британские войска ни за что не станут передвигаться в таком тумане, это во-первых. Проклятый Перкинс!
Если он вдруг услышит движение, как от человеческих тел, он тут же остановится и постарается остаться незамеченным. А иначе... все, на что он мог еще надеяться, это припуститься в обход, к своим войскам, да и то, если услышит что-нибудь, носящее безошибочно военный характер - например, как выкрикивают приказы...
Некоторое время он медленно продвигался вперед, и наконец отложил пистолет в сторону, найдя его вес утомительным.
Боже, как долго он уже отсутствует? Час? Или два? Может, пора повернуть назад? Но ведь он даже не имел возможности узнать, где находится это "назад" - все это время он вполне мог ездить кругами; земля везде выглядела одинаково, мутным серым пятном деревьев, и скал, и травы...
А ведь еще вчера, в поле, он каждую секунду был лихорадочно взвинчен и готов к атаке.
Сегодня его боевой энтузиазм существенно поубавился.
Кто-то выступил из тумана прямо перед ним, и лошадь взвилась на дыбы, да так резко, что Уильям успел только смутно понять - человек.
Но даже этого оказалось достаточно, чтобы заметить - британской формы на нем нет, - и он успел бы выхватить пистолет, не будь обе его руки заняты, в попытке хоть как-то справиться с лошадью.
Мерин, поддавшись истерике, запрыгал вороной, вертясь на месте безумными кругами и с каждым новым приземлением сотрясая Уильяму позвоночник до самого основания. Все вокруг завертелось, слившись в одно серо-зеленое пятно, но он, чуть не теряя сознания, успел услышать голоса, что-то ему кричавшие, то ли насмешливо, то ли поощрительно.
Уильяму казалось, прошло столетие, а на самом деле, должно быть, всего с пол-минуты, или около того, когда ему наконец удалось заставить мерзкое создание встать, задыхаясь и раздувая ноздри, по-прежнему вращая головой и выкатив белки глаз, мокро блестевших в полумраке.
"Ты, чертов кусок кошачьего мяса!"- сказал ему Уильям, покрутив головой.
Конское дыхание влажно и горячо сочилось сквозь оленью кожу его штанов, его бока ходили под ним ходуном.
"Не самая благонравная лошадка из тех, что мне доводилось видеть,"- согласился голос, и чья-то рука поднялась, схватив ее под уздцы. "Хотя с виду здоровая."
Уильям рассмотрел человека в охотничьем платье, толстого и смуглого, а потом кто-то сзади ухватил его за талию и стащил его тело с лошади.
Он свалился на землю и растянулся на спине во весь рост; дыхание от удара перехватило, но он еще мужественно попытался добраться до своего пистолета. Кто-то надавил ему коленом на грудь, и большая рука вырвала пистолет из его рук.
Бородатое лицо усмехнулось.
"Не слишком-то вы общительный,"- с упреком сказал человек. "Я думал, вы должны быть более цивилизованным, все-таки англичанин."
"Вы только дайте ему встать, Гарри - думаю, он живо вас цивилизует, даже не сомневайтесь." Это был еще один мужчина, покороче и сложением пожиже, с мягким голосом образованного человека, как у школьного учителя - он заглядывал через плечо того, кто уперся коленом в грудь Уильяма. "Однако вы могли бы позволить ему немного подышать, я полагаю."
Давление на грудь Уильяма немного ослабло, и тонкая струйка воздуха просочилась в легкие. Но очень скоро была изгнана снова - когда человек, стащивший его с седла на землю, ударил его кулаком в живот. Чьи-то руки быстро обшарили карманы, с него через голову стянули офицерский горжет, мучительно обдирая нос. Кто-то его перевернул и расстегнул ремень, аккуратно снял - и даже присвистнул от удовольствия, при виде прилагавшегося к нему снаряжения.
"Весьма приятно,"- сказал второй, одобрительно поцокав языком. Он взглянул на Уильяма, лежащего на земле и задыхающегося, словно вытащенная на берег рыбина. "Благодарю вас, сэр; мы вам чрезвычайно обязаны. Все в порядке, Аллан?" - крикнул он, обращаясь к человеку, державшему лошадь под уздцы.
"Да, я ее держу,"-- ответил гнусавый шотландский голос. "Пора сваливать!"
Мужчины отошли, и на мгновение Уильям подумал, что они ушли вовсе. Но тут чьи-то мясистые руки схватили его за плечо и перевернули снова.
Усилием воли он встал на колени, та же рука ухватила его за косичку и отдернула ему голову назад, обнажив беззащитное горло.
Он еще успел поймать короткий блеск ножа, и широкую ухмылку мужчины - но ему не хватило ни дыхания, ни времени для молитвы... или проклятия.
Нож полоснул вниз, и он почувствовал на затылке рывок, от которого на глаза навернулись слезы.
Человек недовольно хмыкнул, взмахнул ножом еще раз и наконец торжествующе удалился, с косичкой Уильяма, зажатой в руке размером с хороший окорок.
"Сувенир,"- сказал он Уильяму, широко ухмыляясь - и крутанувшись на каблуках, удрал вслед за своими товарищами.
Сквозь туман к Уильяму донеслось лошадиное ржание - довольно насмешливое, надо сказать.
***
ЕМУ ХОТЕЛОСЬ СРОЧНО, НЕМЕДЛЕННО, СИЮ ЖЕ МИНУТУ как-нибудь исхитриться - и убить по крайней мере одного из них.
Но они скрутили бы его легко, как ребенка, ощипали бы, точно гуся, и оставили валяться здесь, на земле, как какое-нибудь чертово вонючее дерьмо!
Гнев был так велик, что он вынужден был остановиться и cо всей силы ударить кулаком по стволу дерева...
...И задохнулся от боли, убийственно свирепый и неподвижный.
Он зажал травмированную руку между бедер и шипел сквозь стиснутые зубы, пока боль не утихла.
Шок смешался в нем с яростью; он чувствовал себя более чем когда-либо дезориентированным, у него сильно кружилась голова. Грудь тяжело вздымалась - он схватился за голову здоровой рукой, нащупал там жалкий щетинистый обрубок - и в новом припадке ярости изо всех сил начал пинать дерево ногами.
Ругаясь на чем свет стоит, он захромал по кругу, наконец рухнул на каменный выступ и, тяжело дыша, опустил голову на колени.
Постепенно дыхание выровнялось, и способность мыслить рационально стала к нему потихоньку возвращаться.
Правильно. Он все еще блуждал где-то в дебрях Лонг-Айленда - но теперь без лошади, еды и оружия. И без волос.
Это заставило его сесть прямо, сжать кулаки и с некоторым трудом попытаться побороть в себе ярость.
Так. Сейчас у него просто не было времени злиться.
Попадись ему когда-нибудь на глаза Гарри, Аллан, или тот маленький человечек с ученым голосом...
Что ж, времени у него было достаточно, когда еще это произойдет...
Сейчас главной его задачей было найти хоть какую-то армейскую часть.
В то же время единственным его желанием было сбежать, немедленно дезертировать, сесть на корабль до Франции и никогда сюда больше не возвращаться, бросить армию ко всем чертям, чтобы все думали, что он убит.
Но он не мог этого сделать, по разным причинам, не в последнюю очередь из-за отца - который, вероятно, предпочел бы, чтобы он был убит, чем трусливо бежал с поля боя.
Ничего не поделаешь...
Он безропотно поднялся на ноги, заставив себя почувствовать благодарность за то, что бандиты, по крайней мере, оставили ему плащ.
Туман слегка поредел, тут и там - но по-прежнему сыро и холодно лежал на земле.
Но не этим он был обеспокоен; его собственная кровь до сих пор кипела в жилах.
Он оглянулся вокруг, на темные силуэты скал и деревьев. Они выглядели точно так же - как и все прочие чертовы скалы и деревья, возникавшие у него на пути в ходе этого позорного дня.
"Правильно,"- повторил он вслух и, ткнув пальцем в воздух, покрутился вокруг своей оси, как делал когда-то в детстве.
"Эни-мени-минни-мо, поймать француза за гузно, если он заверещит - ох, да черт с ним!"
Слегка прихрамывая, он отправился дальше. Он понятия не имел, куда идет, но должен был куда-то двигаться, иначе взорвался бы непременно.
Какое-то время он развлекал себя переосмыслением недавнего столкновения, с удовлетворяющими его самолюбие видениями - в них он захватывал толстяка по имени Гарри и ломал ему нос в кровавую кашу, прежде чем разбить его голову о камень. Потом, схватив лежавший поблизости нож, он потрошил того высокомерного маленького ублюдка... вырывал из него легкие наружу... это был так называемый "кровавый орел", прием, который использовали дикие германские племена - они делали на спине человека надрезы и вытягивали его легкие через щели таким образом, что они хлопали, как крылья, пока тот не умирал...
Постепенно он успокоился, потому что вынести такого уровня кровожадной ярости было уже невозможно.
Нога чувствовала себя лучше; костяшки пальцев на руках оказались ободраны, но боль была не пульсирующая, значит, поранился он не так уж сильно - и собственные фантазии о мести показались ему довольно нелепыми.
Неужели это и было то, что называется "яростью битвы"?- подумал он.
Но разве ты сам не хотел бы просто стрелять и наносить удары налево и направо, потому что такова твоя обязанность, убивать - или это должно еще и нравиться?
Или ты должен желать этого нестерпимо - так же, как хочешь женщину?
И разве не почувствуешь себя полным дураком, после того, как все это совершил?
Ему уже приходилось думать об убийстве в бою. Не всегда, но довольно часто, время от времени отвлекаясь.
Он приложил немало усилий, чтобы все это себе представить, когда решился идти в армию.
И еще тогда понял, что к этому действию могут прилагаться и сожаления.
Однажды отец рассказал ему, честно и без попыток самооправдания, об обстоятельствах, при которых он убил своего первого человека.
Не в открытом бою, но после одного такого... Тогда он добил шотландца, раненного и брошенного на поле в Каллодене.