— Нет, я помню… Первое впечатление — вокруг Высоцкого всегда люди… Например, Валя Никулин предпочитал быть один. Сидит где-нибудь в уголке, думает или читает, а Володя органически не мог быть один. И очень остроумный человек, голос немного хрипатый… Вы знаете, что из-за хрипоты Володю не брали в студию, и он принес справку от врача, что это у него временное и с возрастом пройдет, — вот тогда его зачислили.
— Есть мнение, что Высоцкий специально «сделал» себе голос.
— Нет, это у него от природы. Мне кажется, что у Володи было хроническое несмыкание связок.
— В Школе-студии вы вместе с Высоцким играли сцену из «Преступления и наказания». И эта ваша работа запомнилась многим сокурсникам.
— И не только сокурсникам. Мы играли этот отрывок и в Музее Достоевского, и на концертах. Вот тогда Володя впервые раскрылся как артист драматического плана. Ведь когда нас брали в студию, то, как обычно, навешивали ярлыки по старым театральным канонам: это — комик, это — трагик… И Володя первые года два «проходил» как комик. А тут на Достоевском он раскрылся как человек с большой внутренней глубиной, как актер с большим драматическим накалом. Ставил эту сцену Виталий Сергачев, молодой педагог, человек нашего поколения. И именно Сергачев помог Володе раскрыться в новом качестве.
— Выделялся ли Высоцкий на курсе своими актерскими данными?
— На курсе Володя актерски особенно не выделялся. Тогда у нас были свои корифеи. А он отличался тем, что был очень остроумным человеком, великолепным пародистом и инициатором всех наших капустников. Володя писал для них тексты начиная с первого курса.
— А какой из этих капустников запомнился вам?
— Запомнился такой — пародия на все виды искусства. Исходили мы из того, что однажды Станиславский на репетиции показывал, как этот кусок сыграл бы один актер, другой, третий. А как это сделали бы в «Комеди франсез», а как в Театре Вахтангова… И мы пошли по этому пути, взяли какой-то сюжет, уже не помню какой, и сделали его в стиле оперы, оперетты, театра «Ромэн», МХАТа…
— Вы жили в общежитии на Трифоновке. Бывал ли там Высоцкий?
— Конечно, бывал. Иногда таскал нам жратву, когда особенно было голодно. Нина Максимовна нажарит противень картошки, а Володя притащит. Часто говорил мне: «Роман, пойдем ко мне, попьем чайку». И всегда накормит как следует.
— А вы бывали на Большом Каретном?
— Я же приехал из Ленинграда и говорю Володе: «Ты введи меня в курс дела. Где у вас тут «места»? У нас — Лиговка, Измайловский сад… А у вас что?» Володя говорит: «А у нас — «Эрмитаж». Пошли».
— А когда начались первые поэтические опыты Высоцкого?
— Где-то на втором курсе. А с гитарой я его помню курса с третьего. Могу привести четверостишие, которое я запомнил:
Вначале Володя пел не свои песни — про Колыму, про сроки, а где-то году в 60-м или в 61-м он сказал: «Все, чужие не пою! Только свои». И хорошо помню, что постоянно приставал: «Вот, Роман, послушай это. А как тебе нравится эта вещь?»
— А как проходило распределение?
— Мы не стали ждать распределения, еще на четвертом курсе поехали в Ленинград устраиваться. Поехали целой компанией: Валя Никулин, Володя Высоцкий, Камратов и я. Товстоногов нас просто принял. Сказал, что очень рад тому, что к нему стремятся молодые актеры, но свободных мест сейчас нет. В Театре Ленсовета мы показывались Кондрашову, тогдашнему главрежу театра, и он предложил работать только мне. В Театре комедии — Акимову — показались с тем же результатом, что и Товстоногову, но ему понравился инсценированный рассказ Чехова «Жених и папенька», в котором были заняты я, Валя Никулин и Володя Высоцкий. А после Ленинграда в Москве бегали по театрам, тоже показывались.
— Высоцкий распределился в Театр Пушкина. Вы не знаете, почему у него не сложилась работа в этом театре?
— Мы с Володей распределились в разные места, и поэтому о начале его работы в Театре Пушкина я знаю со слов Вали Бурова, тоже нашего однокурсника. Это связано с Равенских — он очень сложный человек. Равенских мог наобещать, а потом неожиданно его намерения менялись. Володя репетировал в спектакле «Свиные хвостики», репетировал главную роль, но пришел другой актер, который Равенских подходил больше. Режиссер говорил Володе: «Ты подожди, это временно, потом введем тебя в солидные роли». А Володя был человек нетерпеливый, ему хотелось играть, жить, гулять, веселиться. Володя стал исчезать, не выходил на работу. А Равенских, несмотря ни на что, в общем хорошо к нему относился. Он отчислил Высоцкого, когда по всем нормам давно надо было это сделать.
— Роман Мичиславович, расскажите, пожалуйста, о Московском молодежном экспериментальном театре.
— Два года, часто по ночам, мы репетировали в клубе Дзержинского Сделали три довольно интересных спектакля. Все было на мази, в «Вечерке» появилась доброжелательная статья, вот-вот должно было последовать официальное признание. Мы шли по стопам «Современника» и, конечно, хотели стать самостоятельным театром. У нас был даже свой худсовет, в который входил и Володя. И вот в 65-м году худсовет собрался, решался вопрос обо мне. Я тогда ушел из МХАТа и думал: ждать официальной организации нашего театра или искать работу. На худсовете решили: раз тебя зовет Равенских, иди, год-два поработай. Вот так я временно пришел в Театр Пушкина и уже тридцать лет здесь работаю.
А своего театра у нас не получилось, и в этом виноваты мы сами. Стали делить шкуру неубитого медведя, стали спорить, кто будет главным режиссером, а кто не главным… Глупо, конечно, что театр распался, потому что начинали мы очень интересно.
— Ваши сокурсники говорят, что Вильдан с Высоцким были неразлей-вода?
— Года два-три мы действительно общались очень часто. Это было время, когда я работал во МХАТе. У Володи тогда была сложная ситуация: семья, двое детей, а ни квартиры, ни настоящей работы тогда не было. Я жил во мхатовском общежитии, и Володя просто приходил ко мне ночевать, чем вызывал нарекания моих товарищей по комнате. Приходил поздно, по ночам, во всяких видах, я его принимал, укладывал.
— В те годы Высоцкий часто бывал в квартире Георгия Епифанцева, а что за люди там собирались?
— Да, это была знаменитая компания. Каких людей там только не было — и известных и неизвестных. И квартира сама по себе была необычная: все стены были расписаны, и везде висели Жорины картины. В Жориной компании можно было встретить кого угодно. В общем, это было богемное место.
— Ив этой компании, в этом общении первое место принадлежало Высоцкому?
— Конечно. В этих застольях Володя не терпел конкуренции. Если кто-то появлялся новый и интересный, то Володя делал все — он на голову становился! — но своего первого места не отдавал. Боролся до конца. Один раз у Гены Яловича мы даже устроили соревнование Высоцкого и Фреда Солянова. Солянов тогда был довольно известным автором и исполнителем своих песен. Они начали петь: Володя песню, потом Фред… Через полчаса Солянов сдался: «Нет, Володя, будешь петь только ты».
А еще в компаниях Высоцкий гениально рассказывал. Очень точно воспроизводил звучание речи. Хорошо помню, как он копировал свою соседку Гисю Моисеевну: «Володя, вы что из себя делаете?..» И когда я пришел к ним в гости и услышал Гисю Моисеевну, поразился: Володя воспроизводил ее речь абсолютно точно.
Высоцкий был очень способен к языкам, он сразу же схватывал произношение. И наша преподаватель-ница французского языка его очень ценила не столько за знания, сколько за произношение.
— Среди ваших преподавателей, конечно, выделялась графиня Волконская, которая преподавала у вас манеры.
— Волконская сразу же нам сказала: «Сколько вы ни пытайтесь, дворян из вас не получится… Дело не в том, как вы будете ходить, садиться, вставать, а дело во внутренней культуре». Хорошо помню, что она сказала Высоцкому: «Володя, не пытайтесь делать из себя графа, постарайтесь стать Высоцким, может быть, тогда у вас и появится благородство». Волконская была в старинных кольцах, всегда с папиросой, сидела нога на ногу… И, кажется, вела себя не как графиня, но в этом было такое достоинство!
— А как складывались ваши отношения после того, как распался экспериментальный театр?
— После 70-го года мы виделись довольно редко. Но Володя почему-то любил меня как актера, выслушивал мои мнения… Может быть, потому, что на курсе я считался талантливым, по нашим тогдашним студенческим меркам.
Виделись мы редко, но на Таганку он меня тащил. Раздевал в своей гримерной, усаживал на хорошее место. Я, к сожалению, не очень часто откликался на его предложения и посмотрел тогда только один спектакль — «Десять дней, которые потрясли мир». Володя к этому времени стал очень известным и популярным, и я не особенно стремился к личным встречам. Да ему, видно, было тогда уже не до меня. Запомнилось, что Володю очень любили на Таганке. Начиная от уборщицы и билетеров и кончая актерами. «Володенька, Володечка» — другого обращения не было.
Наша последняя встреча была за два года до его смерти, в 1978 году. Мы были приглашены на юбилей Школы-студии МХАТ. Володя был с гитарой, много пел. Мы вышли вместе, я говорю: «По старой памяти, надо бы отметить». — «Нет, старик, мне нельзя. Но встретиться надо». — «Да, но как же, ты теперь знаменитый». Володя без всякого юмора согласился со мной: «Да, но тебе я телефон дам». И тут же на капоте своего «мерседеса» написал номер… «Обязательно звони». Я звонил раза два, но никто не подходил к телефону.
Вообще, теперь, по прошествии многих лет, начинаешь понимать, до чего же обидно мало было у нас встреч. И это относится не только к Володе, но и ко всем ребятам с нашего курса. По общему мнению, курс был необыкновенно талантливым и также очень недружным. Жаль — рвутся контакты, нарушаются связи, и в результате приходим к старой истине: «Что имеем — не храним…»
В июле 80-го года мы были в концертной поездке по Польше. Утром прилетели — вдруг звонок: «Володя умер. Сегодня похороны…» Я, не переодеваясь, сразу поехал на Таганку… Столпотворение, громадное количество людей. В театре были практически все наши однокурсники… Это было настоящее горе.
Он жил с громадной жизненной отдачей. И ничего не делал наполовину. Поэтому так быстро сгорел…
ГЕОРГИЙ СЕМЕНОВИЧ ЕПИФАНЦЕВ
С Владимиром Высоцким мы учились вместе в Школе-студии МХАТ и сначала все были одинаковыми. Володя был старше нас на год и чуть взрослее. Он, пожалуй, легче ориентировался в жизни, причем в самых разных ее слоях.
У нас были замечательные преподаватели. А вот французский язык у нас вела одна очень интеллигентная дама. И я честно скажу, что мы ее интеллигентностью пользовались… «Можно выйти?» — «Да, пожалуйста». Поднимается второй: «А мне разрешите выйти?» — «Идите»… Она, в силу своей интеллигентности, просто не могла отказать, хотя, наверное, знала, что мы не выходили, а уходили с занятий. И когда в аудитории оставалось уже совсем немного людей, она обращалась к Высоцкому: «Ну а вы, Володенька, я надеюсь, останетесь?» И он занимался один, как будто предчувствовал, что французский язык ему еще пригодится.
Студенческие спектакли?.. Могу привести одну любопытную деталь. В спектакле по пьесе Митрофанова «Пути, которые мы выбираем» было очень сложное шумовое оформление. Его делал Высоцкий, и делал это с удовольствием. Он очень полюбил эту работу.
Первый капустник — первое в нашей жизни представление, режиссером которого был наш однокурсник Геннадий Ялович, который впоследствии и стал профессиональным режиссером. Он тогда с нами знакомился, узнавал, кто из нас что умеет. И выяснилось, что я с детства пишу стихи, а Высоцкий знает несколько аккордов на пианино. И Ялович поручил мне написать слова песни, а Высоцкому подобрать музыку. Мы гуляли по Москве с Володей; я — с листком бумаги и карандашом, советовался с ним и никак не мог решить, о чем писать. Были такие творческие муки. Наконец мы пришли в сад «Эрмитаж», выпили бутылку пива на двоих, больше денег не было у нас. И вдруг Высоцкий отобрал у меня бумажку, взял карандаш и написал, может быть, первое в своей жизни стихотво рение, первую песню. Вот ее слова:
И вот тогда на скамейке, как когда-то Бурлюк Владимиру Маяковскому, я повторился… Я знал эту историю, просто повторил эти слова: «Володя, да ты же гениальный поэт!» И после этого Высоцкий у нас на курсе уже стал непререкаемым авторитетом, если нужно было писать, как он выражался, «художественные слова на белом листе бумаги».
Этот капустник прошел с успехом. И мы тогда на курсе организовали шуточный цыганский ансамбль, в котором появилась впервые гитара. Высоцкий раньше не умел играть на гитаре. Сейчас шесть моих однокурсников оспаривают первенство, что именно они первые показали три аккорда Высоцкому на гитаре, в том числе и я. Но мы так и остались на всю жизнь с тремя аккордами, а Высоцкий научился играть на гитаре почти профессионально.
У нас была в этом ансамбле цыганка Аза, теперь это диктор Центрального телевидения Аза Лихит-ченко. И вокруг нее крутилось все действие. Все тексты сочинял, конечно, Высоцкий…
А у Володи гитара появилась еще в Школе-студии. Хорошо помню, как он пел уличные песни. Как говорил сам Высоцкий, «дворовые» песни, которые некоторые почему-то называли блатными. И этих песен Володя знал великое множество. А потом появились и первые авторские песни Высоцкого Но тогда самой популярной песней в нашей компании было «Бабье лето» Кохановского Кстати, эту песню и Высоцкий часто и с удовольствием пел.
В 64-м или в 65-м году, когда было уже довольно много песен, мы с Володей были у Евгения Евтушенко. Да, точную дату можно определить так — только что была написана песня «На границе с Турцией или с Пакистаном…». Евтушенко пригласил каких-то комсомольских работников, и Володя пел. Женя тогда пытался, так сказать, протолкнуть его песни.
Я первым из ребят стал сниматься в кино, моей женой тогда была балерина Большого театра Лидия Ушакова; в общем, мы первыми построили кооперативную квартиру. Это квартира номер двести шесть, дом пять дробь десять в Каретном ряду. Двери этой квартиры для наших друзей не закрывались, а если теряли ключ, что бывало довольно часто, то лазили через окно. И с 61-го по 67-й год этот дом был для Володи вторым его домом. В любое время, в любом состоянии он мог прийти к нам как к себе домой. Квартира была однокомнатная, поэтому Володя иногда ночевал на кухне. Там у него была раскладушка, по-стель — и всегда белоснежные простыни, за этим строго следила моя жена. И все было под рукой: и холодильник, и еда, и чай. Володя часто работал на кухне, И там были написаны многие его песни. На одном из моих дней рождения Володя спел песню «Ведь в Каретном ряду…»: