Прямо впереди Илгаста Ренда скакали капитан Хунн Раал и Оссерк, сын лорда Урусандера. Ни тот, ни другой Илгаста не вдохновляли. Капитан пуст и нагл. Самозваный принц - бледное отражение отца, тонкокожий и склонный к злобе. Честно сказать, удивительно, что лорд Урусандер произвел для Дома такого наследника. Но Илгаст отлично помнил мать Оссерка, ее цепкость. Не будь между отцом и сыном телесного сходства, он поверил бы, что Оссерк порожден от семени другого мужчины. Видит Бездна, в нынешние годы Тисте бешено разбрызгивают себя. Жены лгут, мужья блудят; не одна Мать Тьма взяла себе любовника.
Нынче отпрыски падают на пол, словно недозрелые плоды. Илгаст не был рад тому, во что превратились Тисте. Выигранный мир запятнан нечестием, добродетель вянет на глазах.
Мысли перешли на Урусандера. Владыка показал себя отличным вождем солдат, но окончание войны его подкосило. Он тоже сошел с пути, заблудившись в загадочных излишествах, что более к лицу морщинистым святошам с кляксами на ладонях.
Урусандер станет королем беспристрастным, а нежелание дарить милости - неослабная вера в правосудие - вскоре оттолкнет сторонников. Такие, как Хунн Раал, не найдут улучшений. Никаких богатств, никаких новых земель и чинов. Весы придворных интриг не перекосятся в пользу выскочек. Скоро ли они начнут плести заговоры против любимого владыки? Илгаст слишком хорошо понимал этих дураков. Предел их грез - повысить собственное положение.
Сильнее всего тревожит, что возвышение Урусандера может привести к кровопролитию. Даже великое удовлетворение от неудач Драконуса и его деревенских прихвостней не способно утишить в Илгасте страх. Дом-клинки большинства Великих Домов станут сопротивляться возвышению лорда Урусандера и его клики. И причина не сведется к удержанию власти. Он знает свой народ. Политические махинации солдат вроде Хунна Раала оскорбляют их до глубин души: все слишком ясно видят за этими усилиями наглые амбиции. Знать будет поражена, оскорблена, потом придет в ярость. Приличия - вещь хрупкая. Недолгое время понадобится, чтобы ее сломать. В море крови тонут все.
Но он скачет в компании этих солдат, хотя почти болен от вида спесиво-плутоватого Хунна Раала и его скучных кузин, от лихорадочного самолюбия Оссерка - тот все еще обманывает себя, делая вид, будто руководит отрядом. А позади Илгаста - Кагемендра Тулас, до сих пор глядящий на прошлую войну и, похоже, будет так до смертного дня, да Шаренас Анкаду - согласимся, она наименее отвратительна в трио капитанов Легиона, объявивших себя сестрами по духу... но он и ее присутствием недоволен. Он-то считал, что она умнее, слишком сообразительна, чтобы попасть в компанию глупцов и плестись за ними, ожидая, пока ее отбросят словно грязь.
Но отчего он сам в такой ужасной компании?
Он понимал, что Хунн Раал считает его присутствие своего рода личной победой. Нет сомнений, капитан рассчитывает на союз с целью склонить Калата Хастейна и Хранителей на свою сторону. Ну, честно говоря, в прошлом Илгаст самоизолировался, чрезмерно радуясь отставке. Однако кажущийся равнодушным мир не застыл на месте. Пусть никто не искал его совета, ныне он оказался в прочной позиции, встав между двумя лагерями. В жилах кровь Великого Дома, в прошлом командир когорты в Легионе Урусандера - он стоит над расселиной. Ни одна из сторон не может притянуть его сильнее, потому он стоит прочно. Положение, иногда склоняющее к самонадеянности праведника.
Совсем не сразу осознал он свое одиночество и многие опасности такого положения. Он отметает призывы, особенно со стороны Легиона, однако события ускоряют бег, и он уже не страшится призывов. Он страшится отталкивания.
Много есть ему подобных. Для него нет более точной меры глупости, нежели представление о мире как о всего лишь двух силах, стоящих лицом к лицу с оскаленными зубами, размахивая оружием и бросая оскорбления ненавистному врагу. Дела совсем не так просты. Илгасту не нравилось аморальное положение Консорта - если Мать Тьма его любит, черт дери, могла бы выйти замуж. В набирающем силу культе Матери есть явственная примесь сексуального напряжения. Он тоже не лишен аппетитов, но он чувствует бурлящий под экстравагантными обличьями тайный поток гедонизма, гниль в самом ядре.
Если религиозный экстаз не обрести без палки в дырке, сделайте храмом любой публичный дом и довольно. Если благо спасения - всего лишь бездумные содрогания, кто сумеет вернуть чистоту? Однако Мать Тьма, похоже, влечет к горечи самоотрицания. Любая вера, побуждающая разум отречься от величайших даров - от мысли, от скептицизма - ради пустой простоты и ореола бездумия... что ж, он к этому не прикоснется. Не ослепит себя, не заткнет уши, не закроет рот и не лишится рук. Он не зверь, чтобы впрячься в ярмо ради чужих представлений об истине. Он найдет свою правду или умрет на пути.
Консорту пора уходить. Матери Тьме нужен достойный брак или безбрачие. Разврату двора пора положить конец. Но эти соображения не затянут его в тень Урусандера, как не удалось заманить его назад, в ряды родственной знати. Всё это мнения, не укрепления.
Он знает Калата Хастейна. Муж сей абсолютно предан... своему Дому. Хунн Раал провалится и, провалившись, внесет в список личных врагов имя Хастейна.
Илгаст Ренд намеревался потолковать со старым другом. Глубокой ночью, при подъеме Стражи, когда глупцы давно будут пьяны, отупело валяясь на полу главного зала. Они обсудят новые смертельно опасные течения и, возможно, перед рассветом найдут способ пройти по бурным водам.
На это он уповает.
Однажды кто-то перережет горло Хунну Раалу, и тосковать Илгаст не станет. Оставим Урусандеру интеллектуальную мастурбацию - он безвреден и вполне заслужил годы покоя, сколь бы сомнительными ни были его удовольствия. Мать Тьма рано или поздно утомится Драконусом. Или зайдет так далеко в волшебство Бескрайней Ночи - так это называет ее культ? - что телесные влечения останутся позади. Разве не говорят, что ныне она укутана ледяной темнотой и день и ночь?
Когда Консорт погрузится в темноту, что он там найдет?
Илгаст помнил времена, когда Мать Тьму знали по настоящему имени; когда она была просто женщиной - прекрасной, живой, обладающей невообразимыми силами и неожиданными слабостями - то есть женщиной как все прочие. А потом она нашла Врата. Тьма многолика, но прежде всего себялюбива.
Быстро сгущались сумерки, а впереди Илгаст Ренд видел полуночно-темную линию трав Манящей Судьбы; вон там стоят, словно присев на краю, каменные ворота - начало Северной дороги. По той дороге они вскоре прибудут к лагерю, в котором Калат расположил свой штаб.
Хранители были странным народом, сборищем чудаков. Это и делало их столь ценными. В достойном обществе должно быть место для странных, место, свободное от предубеждений и издевательств. В правильном обществе таких не бросают в переулках, в тенях под мостами, канавах и на свалках. Их не выгоняют в пустоши, не перерезают им горло.
У чудаков есть место в мире, их нужно уважать - ибо в один прекрасный день они понадобятся.
Факелы светились на воротах. Стража стояла на постах.
Хунн Раал впереди повернулся, оглядываясь, но было слишком темно, чтобы понять, на кого устремился его взор. Он снова посмотрел вперед и что-то буркнул; услышав, Оссерк поглядел через плечо. И, повернувшись к спутнику, засмеялся.
Над головами показались звезды, бурлящий водоворот размерами во все небо.
ПЯТЬ
Барефово Одиночество оказалось обширной равниной, пересеченной древними обрывами, повсюду отесанные водой известняковые валуны; гребни эти тянулись лига за лигой, довольно невысокие - доказательство, объяснял наставник Сагандер несколько месяцев назад, существования внутреннего моря. Морю понадобились тысячи лет, чтобы умереть. Отпуская разум свободно блуждать, Аратан мог вообразить, что они скачут сквозь тончайшую воду, воду прошлого, воду тусклой памяти, и морское дно под копытами коней - эти полосы сметенного ветрами песка и кочки желтой травы - глубоко погрузилось под поверхность иного мира.
Позволив разуму блуждать свободно, он почти ощущал, как взлетает, избавляясь от грубого, жесткого седла; он мог скакать на мыслях, уходящих ввысь от измученного усталого тела. Мысли одинокие, мысли необузданные способны найди для странствий тысячи миров. И никто из скачущих рядом с ним по равнине не узнает; тело не выдаст ничего. Есть много видов свободы, и самая драгоценная среди них - свобода тайная.
Сагандер не оценил бы такого времяпрепровождения. Ибо если есть много видов свободы, то есть и много тюрем. Осознав эту истину в первый раз, Аратан даже испытал потрясение. Каменные стены повсюду, им не нужно принимать облик высокой серой башни - они могут таиться за веками или сдавливать горло, не выпуская наружу слова. Могут внезапно возникать в голове между мыслями, удушая разум. Могут мешать появлению иных мыслей - чуждых мыслей, пугающих мыслей, дерзких мыслей. В любом случае есть одно общее у зловредных стен: они враждебны свободе.
Аратан видел серые стены всю жизнь.
А теперь он скачет под открытым небом, небом слишком широким и слишком пустым. В черепе тупая ломота; задница болит; между ног сплошные потертости. Шлем, который приходится носить, неловко и неприятно давит на шею. Доспехи, что считаются легкими - вшитые в кожу бронзовые полосы - оттянули плечи. Пластины на предплечьях, усыпанные клепками рукавицы стали тяжелыми и горячими. Даже простой меч у бедра тянет вбок.
Усталость стала привычной спутницей, но воздух по-прежнему сладко гладит лицо; даже вид отца, едущего впереди с сержантом Расканом, не производит особого впечатления.
Много есть, снова и снова напоминал он себе, видов свободы.
В день отбытия его наполнил страх, за страхом пришел стыд. На холодной заре он, протирая сонные глаза, встал, дрожа, посреди двора, следя за суетой: готовят скакунов, различные припасы приторачивают к седлам. Слуги бегали повсюду, отвечая на резкие приказы наставника Сагандера. Два походных сундука, уже заботливо уложенные, были раскрыты, содержимое лихорадочно перекопано - в походе не будет грузовых лошадей, это привело Сагандера в состояние столь возбужденное, что он начал выкрикивать оскорбления слугам, конюшим мальчишкам и всем, кто проходил мимо.
Но не Раскану, разумеется, и не четверым погран-мечам, что стояли около ворот и поглядывали на все с равнодушием.
Лорд Драконус еще не показывался, хотя два его коня стояли наготове. Грум держал поводья Калараса, могучий боевой скакун казался неуязвимым для окружающей паники, недвижно стоя около камня для посадки в седло. Остальные кони казались Аратану нервными. Краем глаза он заметил другого грума, выводившего из конюшни его лошадей. Кобыла Хеллар мотала головой, выходя из тени, за ней шагал Бесра, мерин, на котором Аратан и решил ехать - солидный, чалый, со шрамами на шее. Оба животных показались огромными, они словно выросли за ночь; Аратан пытался вернуть себе уверенность, дарованную уроками конной езды.
- Аратан! Сюда, скорее!
Вздрогнув от внезапной команды, он оглянулся, увидев, что Сагандер стоит на коленях у сундука. Старик бешено махал рукой, лицо потемнело.
- Сюда, я сказал! Учеником ты был и учеником остаешься! Слушайся меня!
С тоской подумав, что лучше бы оказаться в своей комнатке, под толстыми мехами - и впереди обычный, такой же как прежние, день - Аратан заставил себя зашагать. Ноги словно окоченели на холоде, сонные мысли расползались, страх оказаться вне привычного мира вызывал тошноту.
- В путешествии не будет сундуков! Я зря потратил полночи, их пакуя. Имел глупость тебя послушать и смотри, как мне плохо! Давай, найди место в своем багаже. - Он указал на кучку вещей. - Для этого. Понял?
- Да, учитель.
- И торопись, пока твой отец не появился!
Аратан подошел к предметам, быстро оглядел, гадая, можно ли поместить в скатку весы, гирьки и лабораторные пробирки. Если для хранения гирек предназначался ящичек, его тут не было. Он насчитал дюжину разных гирек из чистого металла, самая большая тяжело легла в ладонь, а самая маленькая казалась скорее камешком или необычно толстой монеткой. Ее он затолкал в кошель на поясе.
Услышав оскорбительно резкое замечание Сагандера, он торопливо собрал остальное и пошел к коню.
Грум, мальчик примерно того же возраста, как сам Аратан, уже приладил тюк к седлу мерина; увидев приближающегося Аратана, он состроил недовольную гримасу и потянулся за вещами.
- Положи сюда, - велел Аратан. - Нужно засунуть вот это.
Грум выполнил приказ и отступил, словно не желая оставаться близко от странных инструментов.
- Можешь идти, - сказал Аратан. - Я сам сделаю.
Коротко кивнув, мальчик поспешил прочь, исчезнув в сумраке конюшни.
Аратан начал ослаблять тщательно затянутые узлы скатки. Он уже поместил внутрь смену одежды, а также пару сапог из кожи хенена. Сапоги были тяжелыми, и ему нужно было позаботиться о балансе (Раскан как-то сказал, что лошади легко раздражаются от неравной тяжести, особенно в долгом пути). Развязав ремешки, он раскатал одеяло. Положил внутрь гири и грузики, однако весы оказались слишком большими. Стоя на коленях, размышляя, что же сделать с неуклюжим инструментом, он внезапно заметил наступившую тишину - только тяжело звучали приближающиеся шаги. Сверху упала тень, Аратан поднял голову.
- Почему ты не готов? - спросил Драконус.
Вопрос заставил Аратана подавиться словами. Он лишь молча смотрел кверху.
И увидел, как взгляд отца смещается к весам на земле. Он нагнулся и подобрал их. Выставил в сторону. Слуга явился, принимая инструмент, и торопливо отнес в дом. - На это нет времени, - бросил Драконус, отворачиваясь.
Аратан следил, как отец идет к Каларасу. Все слуги во дворе склонили головы. Наставник Сагандер был уже рядом со своим конем, гневно сверкая глазами на Аратана.
Он поспешно скатал одеяло, оставив гирьки и стекло. Небрежно затянул ремни, упаковывая скатку, и бросил на седло. Не сразу справился он с привязью: руки стали неуклюжими, почти бесполезным, лишенные ногтей пальцы мягкими и слишком податливыми. Наконец он закончил дело и отошел назад. Оглянулся: отец был уже на Каларасе, поводья в скрытых перчатками руках. Раскан садился на своего скакуна, Сагандеру помогали влезть в седло двое слуг. Погран-мечи исчезли за воротами, поджидая снаружи.
Аратан взял поводья Бесры, успевшие спутаться. Подскочил, чтобы вставить ногу в стремя, и подтянулся, оказавшись в седле.
Драконус первым выехал через ворота, за ним Раскан и Сагандер, который учтиво пригласил Аратана следовать.
Глянув назад за миг до того, как на него упала тень ворот, Аратан заметил сводных сестер на ступенях дома. Они были в ночных сорочках, свободных, колышущихся, черней чернил. В сравнении с темными облачениями лица казались мертвенно бледными. Зрелище вызвало в нем легкий трепет, а затем он отвернулся и выехал со двора, ведя запасную лошадь на длинной шлее.
Погран-мечи восседали на лошадях тусклого окраса, более легких и длинноногих, нежели выращиваемые в имении лорда. Кроме седоков, кони несли сложенные палатки и посуду, тюки с сушеной пищей и фляги с водой.
Ощущая себя неуютно под весом доспехов и тяжелого шлема, Аратан направил коня за Сагандером - но учитель внезапно остановился. Бесра умело обогнул препятствие, но Сагандер протянул руку и взялся за уздечку. - Оглянись, ученик. Давай, делай что я говорю.
Погран-мечи поехали вслед Драконусу и Раскану, выбираясь на кривую, ведущую на запад дорогу.
Аратан изогнулся в седле, поглядел на ворота и стену имения.
- Скажи, что ты видишь, - произнес Сагандер внезапно охрипшим голосом.
- Великий Дом лорда Драконуса.
- Весь твой мир, ученик. До сего дня.
- Да, сир.
- С ним покончено.
Аратан кивнул.
- Твои сестры не желали видеть, как ты уедешь. Но отец приказал. Эти девчонки тебя презирают, Аратан.
- Знаю.
- А за что, знаешь?
Он чуть поразмыслил и кивнул: - Я рожден не от той матери.