Когда Джелеки изъяснялись на языке Джагутов, выговор был грубым, одни углы, но вполне понятным уху Кории, пусть в душе и затаилось презрение. Посетители ели мясо сырым, да и сам От вскоре присоединился к ним: длинные пальцы покрылись сукровицей, когда он рвал плоть, резцы при жевании как бы отделялись от массивных клыков - такого Кория еще не видывала. Прежде в доме потреблялись продукты копченые и сушеные, их приходилось размачивать в вине и бульоне. Наставник деградировал на глазах; девушка ощущала себя сбитой с толку, словно От стал незнакомцем.
И все же она, пусть вино затуманивало взор, пыталась и пыталась замечать каждое слово, каждый жест, отчаянно узнавая смысл сборища.
Гости.
Гостей у них никогда не бывало. Купцы просто заезжали, а если оставались на ночь, то за стенами. Гораздо реже появлялся кто-то из Джагутов, чтобы провести некий темный спор с Отом - неохотный, болезненный обмен словами - и тут же убыть, зачастую в разгар ночи. Настроение Ота многие дни бывало хуже обычного.
Джелеки игнорировали ее, рассевшись где хочется и устроив пир. Вино лилось, словно было водой из колодца. Летали взад-вперед замечания на двух языках. Каждый глоток сопровождали отрыжка и ворчание. Среди Джелеков не оказалось женщин и Кория гадала, не была ли это какая-то секта, братство жрецов. У Тел Акаев бывают монахи, присягнувшие оружию, которое изготовляют из сырого железа; возможно, Джелеки связаны сходной клятвой - они ведь не отложили клинков, хотя От избавился от воинственного наряда, едва вошел в зал.
Сидевший слева воин наваливался на нее, снова и снова толкая мускулистым плечом. Джелек напротив вроде бы забавлялся ее недовольством, когда вообще обратил внимание на творящееся. - Саграл, - рявкнул он внезапно, - следи за собой, огрызок, иначе закончишь у нее на лоне.
Хриплый смех был ответом на замечание, но сам От просто хмыкнул, протягивая руку за кувшином. Налил себе кубок и сказал: - Бойтесь пробудить ее темперамент.
Тот, что говорил, поднял кустистые брови: - Ты от него пострадал, капитан?
"Капитан?"
- Я нет, но она Тисте и юная женщина. Я ожидаю гнева с первого дня, вот так жду и жду... Уверен, темперамент в ней существует, но сколько бы обид я не доставлял, разбудить не удается.
Саграл привалился к ней, обратив широкое, покрытое шрамами лицо. - Гнев есть знак острого ума, не, этого самого - интеллекта. - Черные глаза впились в нее. - Так? Годы джагутовой чепухи погасили все искры? Ежели считать, что в тебе они были?
Кория изучала его, пытаясь не выказать отвращения, и молчала.
Глаза Саграла расширились, он оглянулся на Ота. - Что, немая?
- Она мало говорит, - отвечал От.
Скоты снова загоготали. Ей уже хотелось стать незаметной, как раньше - но нет, теперь она служила мишенью для каждой шутки. Кория повернулась к Оту: - Учитель, прошу меня простить...
- Невозможно, - сказал От. - Они, в конце концов, здесь ради тебя.
Обыкновенно От не спешил разъяснять свои слова, так что она осталась наедине с толпой осадивших разум вопросов. Они дали ему титул, они назвали его капитаном. Это воинское звание, принятое в Легионе Урусандера или у Форулканов. Однако заложников солдатам не дают никогда, ведь армия благородством не отличается. Неужели ее народ ошибся? Неужели ее отдали в руки незнатному?
Нет, бессмыслица. Если она...
- Капитан, - сказал воин напротив, резким голосом спутав и без того сконфуженные мысли, - без доверия не будет мира. Ты лучше нас всех знаешь эту истину. Дар поможет нам отыскать имя, и это будет имя чести.
От неспешно кивнул - а весь стол замер, вслушиваясь. - И вы усилить свой жест чем-то, что в моем распоряжении. В обмен на что?
- Мир.
- Здесь царит мир, Раск.
Главарь ухмыльнулся, показав подпиленные зубы. - Ничто не вечно.
От крякнул, снова протягивая руку к кубку. - Поражение от рук Тисте ничему вас не научило?
Улыбка Раска пропала, но ответил за него Саграл. - У вас нет погран-мечей. У вас нет Легиона Урусандера. Нет дом-клинков, которые имеют Высшие Семьи. Чему мы научились, капитан? Ваша армия пропала. Вот что мы знаем.
- Никогда у нас не было армии, Саграл. - Вертикальные зрачки Ота сузились, словно от яркого света. - Мы Джагуты. Армии - проклятие, мы не находим вкуса к войне. Встретившись с глупцами, готовыми назвать себя нашими врагами, мы попросту их уничтожаем. Тщательно. Многие столетия вы испытывали нас, и всегда оказывались отброшены.
- Мы приходили малыми стаями, - прорычал Саграл. - Но сейчас нас будут тысячи.
- Когда вы приходили малыми стаями, ради набегов, мы удовлетворялись, отгоняя вас и убивая немногих. Придите тысячами - и наше терпение будет отброшено.
Раск рассасывал кристаллы сахара, один за другим, не сводя крошечных глаз с Кории. Теперь он подал голос: - Мы вернемся домой без вреда, капитан.
- Не так работает система заложников, - ответил От, медленно покачав головой. - Договор с Тисте требует от вас заложников вашей крови. Нельзя занять его у кого-то, отменить жертвоприношение. Тисте примут лишь заложников-Джелеков.
- Нам они своих не предложили! - гаркнул Саграл.
- Потому что вы проиграли войну. Вам поставили ясный выбор: уступки или истребление. Вы здесь, и мы понимаем, какой выбор вы сделали; теперь либо смиритесь, либо снова ударяйтесь в войну.
- Джелеки не рабы!
От оглянулся на Корию. - Заложница, ты видишь себя рабыней?
Она знала, какого ответа он ожидает, но мысль о путешествии в компании этих животных заставила ее ответить: - Нет, конечно. Я Тисте, урожденная Дома Делак. Я заложница Джагутов; единственная заложница, которую получили Джагуты, и другой они не получат никогда. Через два года я вернусь в семью. Джагуты сказали нам, что они более не народ. Сказали, что они отрекаются от всех претензий.
Саграл ударил по столу, удивив ее. - Даже претензии на тебя, дитя! Лишь самолюбие Ота удерживает тебя у его ног! Мы доставим тебя домой, и уйдем на заре! Тебе не хочется? Неужели От выдавил из тебя все живое? Сделал рабыней во всем, кроме звания? - Он отпрянул и встал на ноги. - Даже Тисте научились презирать Джагутов. Отныне клыкастые дурни - никто. Они отреклись от будущего и обречены вымереть. Их город лежит в пыли, им правит безумец! Эй, заложница! Ты тратишь здесь жизнь. Еще два года! Ради чего?!
Кории пришлось изогнуть шею, чтобы на него посмотреть. Она изучала покрасневшее от гнева лицо, блеск оскаленных острых зубов, бросающие вызов глаза. Затем повернулась к Раску. - Не пора ли надеть ему поводок?
Внезапный смех унес из комнаты напряжение, и сидевшие вдоль стола Джелеки потянулись за винными кувшинами. Саграл шлепнулся на сидение, замолчав от стыда. Быть превзойденной Тисте, которую едва можно назвать женщиной - она до сих пор телосложением больше походит на мальчишку - это как снова стать щенком. Саграла будто пинками выгнали на мороз, заставив ежиться. Джелеки бросали комментарии на своем языке, но нельзя было усомниться, что ее хвалят. Кория глянула на Ота, встретив взгляд блеклых глаз. Никогда ей не удавалось прочесть его взор, угадать одобрение или осуждение; он просто смотрит, сурово и не отводя глаз.
Капитан. Никогда у Джагутов не было армии. Никогда он не был ничьим капитаном. Уважительное прозвище? Нелепость...
Некий незаметный сигнал заставил буйное веселье угаснуть. Раск сказал: - Капитан, Тисте просят пятьдесят заложников. Пятьдесят наших юнцов. Мы не отдадим жизни пятидесяти Джелеков, молодых ли, старых.
- Едва ли это означает отдавать жизни, Раск...
- Тисте идут к гражданской войне.
- Такое говорят уже давно, - отозвался От. - Чепуха. Да будь и так, даже во вспышке гражданской розни жизнь заложников останется священной; я даже ожидаю, что каждая семья отошлет вам своих детей, хотя бы ради заботы о сохранении своих Домов.
Раск фыркнул: - Если ты так думаешь, капитан, то ничего не знаешь о гражданских войнах. Откуда бы тебе? Джагуты о таком и помыслить не способны, в отличие от нас, Джелеков.
Третий Джелек, седовласый и покрытый шрамами, сказал: - Наши южные родичи когда-то были едины с нами. Были во всем нам подобны - мы все звались Джелеками.
- Отлично помню вашу гражданскую войну, - медленно кивнул От. - И видел, как один народ стал двумя. Варандас писал о рождении культуры Жекков, о мириадах отличий от ваших обычаев.
Раск низко зарычал. - У Варандаса нет права.
Пожимая плечами, От ответил: - Неважно, Раск. Дурак сжег все свои записи в Ночь Несогласия. К чему история, если никому она не нужна? Тем не менее я настаиваю на своем. Из личного опыта вы предсказываете Тисте аналогичную участь. Но Тисте - не Джелеки и не Жекки, и в сердце Харкенаса не лежит дикая сила ваших рожденных Витром Солтейкенов, а Мать Тьма не заключала сделок со зверобогами. Нет, Премудрый Харкенас - черный бриллиант в сердце народа Тисте, и пока пылает его внутренний огонь, никакой меч не рассечет единство.
- Мы не отдадим жизни пятидесяти юнцов.
- Тогда, Раск, вам придется воевать снова. Хотя, может, вы верите, что внешний конфликт сможет воссоединить народ Тисте, избавив от гражданской войны?
- Их гражданская война нам не опасна, капитан. Мы ее ждем с радостью, ведь все земли Тисте станут легкой добычей завоевателей. Но жизнями юных мы не рискнем.
- Кория не решит вашей проблемы.
- Отошли же ее домой! Освободи! Тебе она не нужна!
- В нужное время я так и сделаю, в точности. Обучение, Раск, есть долгосрочное вложение. Не жди плодов в первый год. Не жди ни во второй, ни в последующие. Нет, награда придет через многие годы. Так будет и с Корией. Я готовлю путь ее жизни, и это почти сделано. Но не совсем.
- Ты ничего более сделать для нее не сумеешь, - возразил Раск. - Мы можем ощущать сущность ее души. Она темна, пуста. В ней нет силы. Она не дитя Матери Тьмы, не душой, потому что там пребывает не темнота Куральд Галайна. Это простое отсутствие.
- Да, идеальный случай.
- И что ее ждет? - удивился Раск.
- Говоря языком Бегущих-за-Псами, я создал майхиб. Сосуд. Защищенный, запечатанный и, как ты сказал, пустой. Что остается? Как же, заполнить его.
Заложница.
Пораженная, испуганная Кория думала о куклах в своей комнатке: каждая ждет жизни, каждую ожидает судьба, даруемая лишь богиней. Они не шевелились уже годы. Они сгрудились в темноте за стенками каменного сундука.
- На заре, - сказал Джелекам От, - вы уйдете. Одни.
- Ты пожалеешь, - заскрипел зубами Раск.
- Еще одна такая угроза, - отвечал От, - и хозяин этого дома познает гнев. Он может изгнать вас на ночевку под светом звезд, как подобает грубым собакам, ничего не знающим о чести. Или, решив, что вы за пределами спасения, может просто убить всех.
Кория заметила, что Раск побледнел под всей своей грязью. Он встал, махнул рукой, и остальные воины вскочили с кресел, потянулись за сложенными вещами. - За отдых, - зловещим голосом ответил Раск, - мы тебе благодарны, капитан. Но в следующий раз мы будем обедать в этом зале, грызя твои кости.
От тоже поднялся. - Мечтая, почешись во сне, Джелек. Вон отсюда. Я с вами закончил.
Едва они вывалились наружу, Кория начала готовиться к уборке объедков; однако От рассеянно взмахнул рукой и сказал: - Нынче ночью я пробужу колдовство Омтозе Феллака. Кория, возвращайся в комнату.
- Но...
- Колдовство ценно. По крайней мере, я очищу зал от вшей. Ну-ка, в комнату. И не надо бояться Солтейкенов.
- Знаю, - ответила она. - Учитель, если вы сделали меня сосудом... ну, я не чувствую этого я не пуста изнутри. Я не ощущаю покоя.
Слово заставило его вздрогнуть. - Покой! Я не говорил о покое. Отсутствие, Кория, это томление. - Необычайные глаза впились в нее. - Ты не чувствуешь томления?
Она чувствовала. Она познала истину, едва он заговорил о внутреннем. Она была богиней, уставшей от детей своих, она видела, что каждое лето становится короче, пылая нетерпением, но не поняла еще, что может прийти на смену утраченной эпохе.
- Нынешней ночью тебе надо поспать, - сказал От тоном, никогда прежде ею не слышанным. Почти... нежным. - Наутро, Кория, уроки начнутся с новой силой. - Он отвернулся. - Мое последнее задание касается нас обоих, и мы будем достойными. Это я обещаю. - Он снова махнул рукой, и девушка поспешила к себе. Разум ее бурлил.
Карету подали к величественному некогда входу Дома Друкорлас. Одинокая лошадь стояла в упряжи, мотая головой и кусая удила. Путь ей должен выпасть трудный, ведь карета тяжела и в былые годы гуж тащила четверка. Неподалеку, едва видимый оттуда, где стояла на ступенях леди Нерис Друкорлат, маленький мальчик играл в развалинах сгоревших конюшен. Она заметила, что руки у него в саже, да и коленки уже выпачканы.
Здесь, в угасающем поместье, Нерис ведет борьбу безнадежную. Но детство коротко, и в нынешние тяжелые времена она постарается изо всех сил, чтобы оно стало еще короче. Мальчику нужны уроки. Его нужно оторвать от забав воображения. Благородство рождается в суровых ограничениях, в структуре долга, и чем скорее внук будет связан обязанностями взрослого, тем скорее найдет он себе место в древнем Доме; при должном руководстве он однажды вернет кровной линии славу и власть, которыми та некогда обладала.
Она больше не услышит мерзкого слова, жестокого титула, что навис над Орфанталем будто крыло насмешницы-вороны.
Бастард.
Дитя не выбирает. Подлая тупость матери, низкородное ничтожество пьяницы-отца - не преступления мальчика, и не окружающим осквернять его невинность. Свет бывает злобным. Жадным до суровых суждений, скорым на презрение.
"Раненый будет ранить". Так сказал поэт Галлан, и слов более мудрых не бывало. "Раненый будет ранить, И всякая боль отольется". Это строки из последнего сборника, многозначительно названного "Дни Свежевания", опубликованного в начале сезона и продолжающего вызывать пену гнева и разгоряченного осуждения. Разумеется, самые культурные среди Домов умеют видеть неприятные истины, не моргнув глазом, и если Галлан осмелился коснуться культуры Тисте лезвием, сдирая кожу - разве вся эта ярость не стала доказательством его правоты?
Много презренного есть и в собственном ее роду, и банальность увядающей славы поистине нелегко выносить. Однажды наступит возрождение. Если ты видишь ясно и планируешь все заранее, в лихорадочном начале новой эры твоя кровная линия взорвется к новой жизни, став сердцем безмерной силы. Возможность придет, но не на ее веку. Все, что она делает ныне - служит грядущему, и однажды это увидят все; однажды все поймут, какие жертвы она принесла.
Орфанталь нашел какой-то расщепленный дрын и крутил им над головой, крича и бегая. Она смотрела, как он вскарабкался на невысокую кучу мусора, сияя торжеством. Вонзил конец палки в щель между кирпичами, словно водружая знамя, и тут же застыл, словно пронзенный невидимым оружием. Выгнул спину, смотря в небо - на лице потрясение, он полон воображаемой муки - и сбежал с кучи, упав на колени, рукой хватаясь за живот. Еще миг, и он повернулся и лег как мертвый.
Глупые игры. И всегда в войну и битвы, героические, но кончающиеся трагедией. Хотелось бы ей увидеть, что он воображает смерть лицом к лицу с врагом. Но он снова и снова изображает измену, удар ножом в спину, удивление и боль туманят глаза. И намек на негодование. Мальчишки глупы в таком возрасте. Делают себя мучениками, веря в несправедливость мира, видя труд, мешающий играть, уроки, отнимающие свет и бесконечные грезы лета, слыша окрик из кухни, что разом завершает целый день.
Всё это нужно вытравить из ума юного Орфанталя. Великие войны окончены. Победа купила мир, юные мужчины и женщины должны повернуться к иному - время носителей меча прошло и все эти ветераны, бродящие из селения в селение как бездомные псы, напиваясь и плетя дикие сказки о доблести, оплакивающие павших товарищей - они яд для каждого, особенно для юных, коих так легко совратить сказками и волнующими, гнусными инсценировками горя.