Примечание к части
*В нашем мире вместо стратегического бомбардировщика Т4МС ОКБ Сухого, зашифрованного здесь под именем "Су-72", предпочтение было отдано проекту ОКБ Туполева с их Ту-160. В мире "Не чужих" выбор оказался иным.
**Боевые отравляющие вещества.
***Радиолокаторы обнаружения и радиолокаторы подсвета и наведения.
****В нашем мире на ЧАЭС было построено и работало четыре реактора, строилось еще два. Существуют неподтвержденные данные, что со временем их число планировалось довести до двенадцати. В мире "Не чужих" это намерение было, судя по всему, осуществлено с опережением графика.
*****Чистая правда, кстати.
«Алиса». Глава 3. Человек в шляпе
Я познакомился с ней ровно накануне официального представления. После ежедневных лечебных процедур, призванных что-то там отрегулировать в непослушных моих конечностях и уже мало чего соображающей голове, я сидел на лавочке в единственном на весь центр небольшом запущенном сквере и рассматривал голые весенние ветки с набухающими на них радостными зелеными почками. Недавно прошел дождь, в воздухе невесомой пылью все еще висела тонкая влажная свежесть, деревья редко-редко роняли вниз тяжелые медленные капли.
Сзади послышались торопливые шаги, в спину уткнулось что-то неживое и жесткое, и резкий голос звякнул на ухо:
— Воздушная тревога, вспышка справа!
Расстройства нервной системы бывают разными и проявляются неодинаково. В моем случае — периодической потерей координации и неработающей, отказавшей ногой. Врачи чего-то там еще колдовали два раза в неделю и рассказывали, что «прогноз стабильный» и «надежда есть», вот только у меня самого надежды не было уже давно, со школы. Но рефлексы, намертво вбитые в подкорку инструкторами, сдавались куда хуже, чем тело и сознание. В общем, я дернулся, попытался вскочить, чертова негнущаяся нога поехала по скользкой грязи, и с размаху свалился на влажную, темную — сплошной чернозем, никакого суглинка — землю.
Свалился, сообразил, что никакой тревоги нет, и ошеломленно уставился на виновника всего этого торжества. Точнее — виновницу, невысокую рыжеволосую девчонку в короткой голубой куртке, дорогих фирменных джинсах «Вранглер» и красном шарфике. Девчонка вовсю хохотала, раскачиваясь на широко расставленных ногах и тыча пальцем в мою сторону.
— Ахахах… ой, не могу… ой, держите меня… как ты это ловко… прямо солдат кремлевского полка… ну калека же, ей-богу, натуральный же… ахахахаха…
А вместо правой руки у нее был тускло блестящий металлический протез.
Зрелище было настолько диким и немыслимым — железная, как Терминатор из этого нового фильма, девчонка, весело ржущая над таким же, как она, инвалидом — что невозможно было не заразиться. Я тоже заржал, прямо там, в грязи, не вставая, и следующие пару минут мы просто хохотали, тыча друг в друга руками и подбирая подходящие прозвища. К слову, она оказалась изобретательнее.
Это, наверное, был самый правильный подход к Алисе — не сочувствие или жалость, не готовность понять и помочь, а постоянная, неприкрытая насмешка над всем. Подчеркнутая грубость, постоянное чудовищное сквернословие, полное отсутствие тормозов. Какая-то защитная реакция организма, как мне кажется — для нее она, видимо, работала, а я… просто привык, и довольно быстро, надо сказать.
…Я открыл глаза. Перед ними не было ничего, только колыхалась волнами подвижная беспросветная тьма, но это меня не пугало. Я жив — вот что главное. Я жив, потому что я думаю и помню. Я не умер от страшного удара о дно шахты, мою голову не пробила какая-то случайная летящая арматурина или обломленный в крошащемся железобетоне рельс. Я не чувствую своего тела, не чувствую рук, но я могу думать — а значит, смогу выжить.
И я ухватился за эту мысль, как за спасительную ниточку, как за цепь, что бросают свалившемуся в колодец работяге. До спасения еще далеко, но надежда есть. Посмотрим, насколько глубока кроличья нора. Кстати, за прошедшие минуты я, кажется, начал что-то различать — тьма рассеивалась. А может, ее и не было вовсе, этой кромешной, навевающей отчаяние тьмы. Может, она всегда была только у меня в голове.
Я лежал, раскинув безвольные руки, словно на кресте, на самом дне аварийной шахты, глубоко под тем местом, где раньше была индивидуальная боевая капсула оператора комплекса ПВО, только заваленной теперь тоннами разного хлама. Взрыв все-таки прогремел, значит, мне это не привиделось — возможно, комплекс получил серьезные повреждения или был разрушен. А может, и нет, и чтобы разъяснить этот вопрос, мне придется предпринять меры по «самостоятельной эвакуации в случае экстремальной нештатной ситуации», как это называлось в руководстве. А первым пунктом там числилась оценка активов и пассивов, рисков и возможностей.
Потерявшие чувствительность руки, которые для точности замеров пришлось прижать к лицу, оказались все-таки на месте, хотя и ходили ходуном — тремор от шока и плещущегося в крови адреналина? Нет, вероятнее — невротические нарушения. Нужны препараты, но их нет и в ближайшее время не предвидится. Отложим.
Голова была вся в бетонной крошке, пыли и крови, липкой, как подсыхающий клей, свернувшейся. Сотрясение наверняка я себе заработал — подташнивало, и на лоб что-то будто несильно давило изнутри, но в целом голова, можно сказать, отделалась легко. Спина ныла, крестец саднил при любом движении просто адски, но это было скорее похоже на сильный ушиб. Наконец, руки тоже были в общих чертах целы, хотя кончики и костяшки оказались ободраны. Надо полагать, до крови — но ее на мне и так было слишком много, точно определить не получилось.
Но руки — тьфу и растереть. Без рук идти легко, без ног — куда сложнее. А вот с ногами было совсем худо. Больную, правую, я, начиная с колена, не чувствовал совсем, а левая глухо тянула, как десна после удаленного зуба, когда отходит анестезия. Я знал, что это было. Это кончалось действие наркотиков, наглухо отрубающих болевые ощущения на время боя, и, раз боль уже пробивается сейчас, через полчаса-час она станет нестерпимой, в буквальном смысл оглушающей. Сначала я буду выть и орать, ползая на руках по заваленному обломками бетонному полу, потом отрублюсь. А когда снова приду в себя, буду настолько слаб, что так и останусь здесь.
Если, конечно, не смогу заставить себя двигаться прямо сейчас.
Осторожные касания подтвердили нехорошие первоначальные догадки — все, что было ниже колен, представляло собой кашу из крови и мышц, проткнутых острыми краями сломанных и раздробленных в щепки костей. Ступни были как ласты, расплющенные и неподвижные. Черт, ну как же так, не уберег, теперь уже навсегда… Отчаяние окутало плотным, удушливым пологом. Как же мне теперь? Ноги мои, ноги…
Я сжал челюсти до упора, так что заскрипели-застонали зубы, душа в глотке рвущийся наружу вой. Соберись, идиот. Соберись, иначе сдохнешь. Вспомни школьные рассказы из потрепанной хрестоматии, про пионеров-героев, про полярного летчика Маресьева, две недели ползшего по льдинам*, и даже про сибарита Джека Лондона с его жеманным дружком Мартином Иденом вспомни. Любовь к жизни. Сила сильных. Белое безмолвие. Нет, вот это последнее не надо, там персонаж умирал долго и очень, очень нехорошо. А у меня тут черное безмолвие, и всякие неприятные ассоциации — сейчас просто абсолютно не к месту.
Теперь безымянная могила на покатых гранитных склонах Днепра не казалась таким уж плохим выбором; тех ребят, по крайней мере, сумели найти и похоронить. А мне, с раздробленными ногами, нужно будет проползти минимум километр, чтобы заслужить хотя бы эту честь. А это значит что? Значит, двигаться нужно медленно и очень осторожно. Но неотвратимо.
…В конце концов, Алиска помогла мне подняться, мы познакомились и решили закрепить этот приятный факт в только что открывшемся новомодном американском гриль-баре, да и на улице, несмотря на весну, стояла промозглая холодрыга. Алиса даже вызвалась поддерживать меня под руку, за что немедленно удостоилась титула «Рыжий костыль». Каталку же мне в центре выдавать не стали, во-первых, не положено за пределами помещений, а во-вторых — я же не на две ноги инвалид, а только на одну. Так что помощи Алисы вполне хватило.
В баре было почти пустынно — день же, да и денег все равно ни у кого нет — играла какая-то веселенькая музыка, и меня это неприятно удивило. Мне казалось, что в американских барах должно звучать что-то медленное и печальное — блюз, например. В моем баре все было бы именно так — негромкий и грустный гитарный перебор, приглушенный свет, бильярдный столик в одном углу, стойка в другом, тесный круг завсегдатаев, разговоры и вечный, не прекращающийся ни на секунду, дождь за окном. И человек, который всегда рядом.
Такое уж свойство воображаемых идеальных мест — их в повседневной жизни практически не бывает.
Официантов здесь, конечно, отродясь не водилось — местная специфика — а за стойкой скучала немолодая женщина, задумчиво выдувающая пузыри из розового «бубль-гума» с запахом синтетической клубники. На нас она смотрела не с уважением, и не с вежливой опаской, хотя и моя хромота, и алискин металлический кулак были отлично видны, и то, что мы из специнта, было неясно разве что слепому, а будто бы с легким отвращением. Как на двух алкоголиков, ввалившихся в уважаемое заведение — прогнать вроде бы и нельзя, но лицо кривится. Неприятный взгляд.
Обслужить нас она, правда, не отказалась, и мы даже чего-то выбрали из меню, совершенно неамериканское, наподобие мороженого… не помню. Сладкое что-то. Память подводит. За столиком в кабинке — настоящей, с креслами — было хорошо. Внутри наливался теплом и выбрасывал электрические протуберанцы приятный ком предвкушения. Я чувствовал себя счастливым. Она — не знаю.
— Это что там такое? — кивнула в противоположный угол Алиса, когда я вернулся, уже с заказом (ну, пускай будет мороженое). — Если бы это был настоящий американский салун, было бы пианино с тапером в ковбойской шляпе… или нет, в костюме. А так…
— Это музыкальный автомат, я такие уже видел, — сообщил я. — Американский, без обмана. Весь этот сумбур вместо музыки — он откуда, думаешь?
Из колонок в кафе и вправду сочился какой-то сладкий диско-сироп — то ли «Шизгара», то ли что-то из «Модерн Токинга», я в этом не очень хорошо разбираюсь. Я поднялся было, чтобы кинуть в автомат монетку и поставить песню поинтереснее, но Алиска покачала головой.
— Не надо, пусть будет. Мне нравится.
…За первые пятнадцать минут я одолел примерно двадцать шесть метров — это если считать за метр четыре «шага» на локтях. Я старался беречь ноги, так что они просто волочились за мной, но звуки, которые они издавали, соприкасаясь с щебнем и бетоном, мне очень не нравились. Какие-то они были вязкие, мокрые. Хорошо еще, что я с утра додумался натянуть куртку — хорошую, кожаную, с дополнительно пристроченными нашлепками на локтях, так что хотя бы здесь травм можно было пока не ждать. Хотя это не имело значения — последние минуты, когда истончившийся лекарственный барьер еще удерживал боль, были на исходе.
Конечно, я двигался не наобум — глупо было бы позволять себе подобную роскошь. Но все эти дурацкие шахты и тоннели были построены по типовой схеме, которую нас в свое время заставили заучить наизусть. И как раз в восточной части должно было находиться технологическое отверстие подходящего диаметра. Техотверстие же — это совсем просто. Когда техникам в процессе сборки нужно получить доступ в какое-то хитрое место, или, скажем, разово проверить внутреннее состояние шахты или ствола, в прилегающей стене вырезается сваркой достаточных размеров дырка. Человек вылезает в шахту, делает свои технические дела и залезает обратно, после чего отверстие заваривается. Просто и примитивно — как и все, спасающее жизни. Если повезет, сварка с последнего осмотра достаточно проржавела, и ее можно будет выбить кулаком. Если повезет, этот туннель выведет меня в обслуживающие коммуникации, откуда можно будет связаться со штабом. Если повезет, в штабе остался кто-то живой.
Сплошное непрекращающееся везение, как видите.
Был только один минус. Нужная мне дырка располагалась на высоте пятнадцати метров над уровнем пола. Если учитывать всю эту груду бетона, изломанных и перекрученных стальных балок… ну, все равно верных метров двенадцать будет. Правда, имелись и хорошие новости — судя по схеме, до самого пола должны были вести металлические скобы. Правда, схеме было как минимум двадцать лет, и за это время вся эта импровизированная лесенка могла уже тысячу раз проржаветь и обвалиться. Что еще радостнее — она могла обвалиться под моим весом уже сейчас.
— Единственный надежный способ узнать — это попробовать, — сообщил я самому себе, и мертвое эхо в заброшенной шахте согласно повторило мои слова.
—…Интересно, какой здесь наполнитель, — нахмурившись, Алиса рассматривала принесенную порцию мороженного, чуть ли не окуная в него рыжую челку. Под потолком неспешно вращался большой и, по-моему, чисто декоративный вентилятор. — Я заказывала персик, но тут персиком, по-моему, и не пахнет.
— Единственный способ узнать — попробовать, — изрек я вековую мудрость собственного сочинения. — Из тебя тоже в институте пилота будут готовить?