– То, что приятно есть, приятно и сохранить.
Мы отошли с Зебеде в сторону и начали есть, запивая водкой. Клипфель, почуяв запах спиртного, крикнул мне:
– Эй, Жозеф, подсаживайся к нашему котлу. Товарищи всегда остаются товарищами! Чего там!
– На мой взгляд, сосиски – самые лучшие товарищи, – заметил Зебеде.
Потом он сам уложил мой ранец и добавил:
– Вот уже целый месяц, как я не подкреплялся так здорово!
Через полчаса после этого протрубили сбор. Пехота выстроилась. Офицеры вскочили на лошадей, и мы двинулись.
Глава XXVI. «Вся Европа против нас!»
Мы шли рядом с Зебеде, и он рассказывал мне, что произошло после битвы при Лютцене. Сперва – две больших победы при Баутцене и Вурцене, форсированные марши в погоню за отступавшим неприятелем, потом – перемирие и приход ветеранов из Испании, этих ужасных людей, которые грабили крестьян и учили тому же молодежь.
К несчастью, к концу перемирия все жители стали против нас. Они ломали мосты, сообщали врагу о всех наших передвижениях и при любой нашей неудаче старались еще более ухудшить положение дел. Вдобавок начались ливни. В день битвы при Дрездене был такой дождь, что поля треуголки императора обвисли ему на плечи.
Когда одерживаешь победу, то даже и при дожде тебе тепло и весело. Но скверно, если ты разбит, удираешь по грязи и тебя преследуют по пятам гусары, драгуны и тому подобный народ.
Зебеде описал, как после одной битвы дивизия брела через поля как попало, потому что все генералы, маршалы и офицеры, боясь плена, ускакали вперед, как можно дальше.
Зебеде рассказал, что даже маршал Ней и Удино были разбиты неприятелем. При отступлениях молодые солдаты сотнями умирали от болезней и истощения. Только ветераны из Испании и старые германские солдаты, закаленные в боях, могли выдерживать тяготы переходов.
– Все теперь против нас, – говорил Зебеде. – Население, беспрерывные дожди и даже наши собственные генералы. Одни зовутся герцогами и князьями и предпочитают сидеть в мягких креслах, чем шлепать по грязи; другие спешат поскорее получить звание маршала. A мы, несчастные, можем дождаться только того, что нас искалечат в конце концов. Мы – дети крестьян и рабочих, которые боролись, чтобы уничтожить знать, теперь снова погибнем ради того, чтобы появилась знать нового сорта!
Я увидел тогда, что даже самые загнанные и несчастные люди, в конце концов, начинают понимать свое печальное положение и его причины.
Мы находились теперь между тремя армиями, которые собирались раздавить нас. Северной армией командовал Бернадот, силезской – Блюхер, a богемской – Шварценберг.
То говорили, что мы перейдем Эльбу и нападем на пруссаков и шведов; то, что мы со стороны гор нападем на австрийцев. Мы проводили время в маршах и контрмаршах. Солдаты, утомленные переходами и вечным ожиданием, ворчали:
– Это уже слишком! Надо кончать так или этак! Дольше ждать нельзя!
По вечерам приходилось быть настороже, потому что некий Тильман возбуждал против нас крестьян и, как тень, следовал за нами по пятам со своими партизанами. Их было достаточное количество.
В это же время нам объявили войну баварцы, баденцы и вюртембергцы. Вся Европа была против нас.
Скоро вражеская армия стала собираться в одно место, как для большой битвы. Это утешало нас. Вместо казаков Платова и партизан Тильмана мы увидели теперь гусар, егерей и драгун. Дождь лил, как из ведра. Некоторые, выбившись из сил, садились в грязь около дерева, покоряясь своей жалкой участи.
Когда на мгновенье дождь прекращался и среди туч блестели лучи осеннего солнца, мы могли видеть неприятельскую армию, как на ладони. К ней не подошли еще только русские и австрийцы.
Четырнадцатого октября наш батальон был послан на рекогносцировку к Аахену. Там оказался неприятель. Он встретил нас пушечными выстрелами. Всю ночь мы провели под дождем, не решаясь разводить костров. На утро мы форсированным шагом ушли оттуда. Все почему-то повторяли:
– Битва близка!
Сержант Пинто утверждал, что в воздухе чувствуется приближение императора. Мы двигались по направлению к Лейпцигу, и я думал: «Хорошо бы благополучно выбраться из битвы, чтобы снова свидеться с Катрин».
В следующую ночь погода была лучше. В небе поблескивали звезды. Мы продолжали маршировать. Наутро, часов около десяти, нам скомандовали:
– Стой!
Мы сделали привал. Во время него мы внезапно услышали странный гул в воздухе. Сержант Пинто сказал:
– Битва началась!
Почти тотчас же офицер, не слезавший с коня, поднял саблю вверх и крикнул:
– Вперед!
Мы бросились бежать, ни на что не обращая внимания. Ранцы, ружья, патронташи – все подпрыгивало. Через полчаса мы заметили впереди хвост бесконечной колонны – там находилась артиллерия, кавалерия, пехота, обозы. Сзади нас была видна другая колонна войска. Вся эта масса мчалась, не разбирая дороги.
Справа и слева поднимались большие облака дыма, сверкали молнии. Гул все нарастал. Мы были еще в четырех верстах от поля битвы, но уже приходилось кричать, чтобы нас слышали.
– Вот это настоящая битва! – говорили мы.
– Это посерьезней, чем при Эйлау, – согласился сержант Пинто.
Никто не смеялся. Мы мчались вовсю, a офицер повторял:
– Вперед! Вперед!
В нас говорила любовь к родине, но еще больше – желание драться.
Около одиннадцати часов мы увидели поле битвы – оно находилось в миле от Лейпцига. Мы видели колокольни города и старые укрепления, по которым я когда-то бродил.
Тылом к городу стояли дивизии Рикара, Домбровского, Суама и других. Совсем вдали, на холме, около старой фермы с большими сараями блестели мундиры генерального штаба. Это была резервная армия, которой командовал маршал Ней. Левое ее крыло соединялось с армией, руководимой Мармоном, справа находилась армия, которой предводительствовал сам император. Мы стояли таким образом около Лейпцига, a враги взяли нас в кольцо еще большего размера и заперли в городе, как в ловушке.
И разыгрались здесь три битвы сразу. Одна с русскими и австрийцами у Вахау, другая – с пруссаками у Мокерна, по пути в Халль, третья – на дороге к Лютцену – здесь шла борьба за мост у Линденау, который атаковал австрийский генерал Гиулай.
Я узнал все это уже после.
Глава XXVII. На волосок от смерти
Наш батальон стал спускаться в долину, чтобы соединиться с дивизией. В это время мы увидели мчащегося к нам во весь опор офицера генерального штаба. Через две минуты он был около нас. Офицер Лоррен подъехал к нему навстречу. Они обменялись несколькими словами, и прискакавший офицер поехал дальше. Сотни офицеров скакали так через равнину и разносили приказания.
– Поворот направо! – скомандовал нам офицер, и мы направились к лесу, тянувшемуся вдоль дороги. Это была буковая роща. На опушке леса мы проверили, исправны ли наши ружья, и, разбившись на эшелоны, вошли в лесную чащу.
Разумеется, мы шли насторожившись, и сержант Пинто приговаривал каждую минуту:
– Идите под прикрытием!
Ему незачем было нас убеждать. Мы чутко прислушивались, и прежде чем перебежать от одного дерева до другого, долго всматривались.
Мы шли таким образом минут десять. К нам вернулось прежнее спокойствие, как вдруг послышался выстрел… другой… третий… Со всех сторон раздалась пальба, и я увидел, как слева упал мой товарищ. Падая, он старался удержаться за дерево.
Я взглянул в другую сторону. И что же я увидел в пятидесяти-шестидесяти шагах? Старого прусского солдата, с большими усами. Согнув руку и щурясь глазом, он целился в меня из ружья. Я стремительно приник к земле. В ту же секунду грянул выстрел, и что-то хрустнуло над моей головой. В своем кивере я носил щетку, гребень, платок и разную мелочь. Пуля пруссака все это исковеркала. Я так и обмер.
– Еще счастливо отделался! – крикнул мне сержант и бросился бежать.
Я не хотел оставаться один в таком опасном месте и бросился за ним следом.
Лейтенант Бретонвиль, сжимая саблю, повторял:
– Вперед! Вперед!
Стрельба справа не прекращалась.
Скоро мы очутились около поляны, где валялось пять-шесть толстых стволов спиленного дуба, маленькое болотце, заросшее высокой травой, и ни одного дерева, за которыми можно было бы укрыться.
Многие выскочили на эту поляну, но сержант сказал:
– Стойте! Пруссаки, наверное, находятся где-нибудь в засаде. Нужно осмотреться!
Не успел он произнести этих слов, как в ветвях просвистала дюжина пуль и загрохотали выстрелы. В это же время группа пруссаков бегом кинулась в лесную чащу.
– Они удрали! Вперед! – крикнул Пинто.
Пуля, пробившая кивер, сделала меня осторожнее. Я стал замечать больше других. Когда сержант уже собрался идти через поляну, я удержал его за руку и указал на ружье, которое высовывалось из густого кустарника, по ту сторону болотца, в ста шагах от нас.
– Ты, Берта, оставайся тут! – приказал Пинто. – Не теряй его из вида. A мы пойдем в обход.
Солдаты разошлись направо и налево, a я стоял за деревом, насторожившись, как охотник. Через две-три минуты ничего не подозревавший пруссак встал. Он был совсем юный, с маленькими белокурыми усиками, худой и высокий. Я мог попасть в него без промаха. Но мне было так жутко убивать этого беззащитного человека, что я невольно вздрогнул. Он заметил меня и бросился в сторону. Я выстрелил и с радостью увидел, что промахнулся, а пруссак, как олень, уже бежал через кустарник.
В то же мгновение справа и слева загремели выстрелы. Пинто, Зебеде, Клипфель и другие стреляли пруссаку вслед. Шагов через сто мы нашли пруссака на земле. Рот его был полон крови. Он глядел на нас испуганно и поднимал руку, словно желая защититься от штыковых ударов.
Сержант веселым тоном сказал ему:
– Не бойся, с тебя и этого довольно!
Никто и не думал его убивать.
Выйдя из леса, мы обратили внимание, что дальше, шагов на двести тянется густой кустарник. Пруссаки, которых мы преследовали, спрятались здесь. Одни вставали, стреляли в нас и потом снова исчезали в зарослях.
Мы хорошо укрылись за деревьями, так что пули врагов не причиняли никакого вреда. Был приказ – занять рощу, и нам не было дела до кустарника. Из-за своего прикрытия мы слышали ужасный гул битвы, которая происходила на другом склоне холма. Пушечные выстрелы гремели один за другим; иногда слышалось сразу несколько залпов и это напоминало ураган. Пальба вынуждала нас не двигаться дальше.
Наши офицеры, посоветовавшись, решили, однако, что кустарник составляет часть леса и мы должны прогнать из него пруссаков. Это решение погубило много народу.
Чтобы выбить пруссаков из кустов и не дать им времени стрелять в нас, мы атаковали их внезапно. Мы думали, что на вершине холма кустарник кончится и тогда мы перебьем пруссаков дюжинами. Когда мы, едва дыша, добежали до верха, старик Пинто крикнул:
– Гусары!
Я поднял голову и увидел отряд всадников, как вихрь, мчавшихся на нас.
Глава XXVIII. «Нас только двое»
Не раздумывая долго, я повернулся и, несмотря на усталость и на тяжелый ранец и ружье, бросился бежать назад гигантскими прыжками. Я видел перед собой Пинто, Зебеде и других. Они неслись как угорелые. Гусары неслись за нами с такими жуткими воплями, что кровь стыла в жилах. Офицеры выкрикивали команды, лошади храпели, ножны сабель гремели, земля дрожала.
Я бежал к лесу самой кратчайшей дорогой и был уже совсем близко, как вдруг перед опушкой увидел громадную яму – из нее крестьяне брали глину для построек. В ней было футов двадцать ширины и сорок-пятьдесят длины. От дождя края ямы сделались скользкими. Сзади все громче слышался лошадиный храп; от страха у меня волосы встали дыбом, и, не раздумывая долго, я сделал прыжок. Прыгая, я поскользнулся и упал, шинель завернулась почти что мне на голову. Когда я поднялся, то увидел, что в яме находится еще один солдат. Он тоже пытался перепрыгнуть и упал.
В это мгновенье два гусара на всем скаку влетели в яму. Один из них, весь красный, с проклятиями ударил саблей моего товарища. Он размахнулся для второго удара, но я вонзил ему в бок свой штык. Другой гусар нанес мне удар по плечу, и не помешай погон, он рассек бы меня надвое. Он хотел пронзить меня, но, к счастью, в это мгновенье раздался выстрел и пуля пробила ему голову.
Я оглянулся и увидел одного из наших, стоявшего по колено в глине. Он слышал крики гусар и храп лошадей и, чтобы понять, в чем дело, подошел к самому краю ямы.
Он протянул в яму ружье, чтобы помочь мне выбраться. Я вылез и пожал солдату руку:
– Вы спасли мне жизнь… Как ваше имя!
Он отвечал, что его зовут Жан-Пьер Венсан. После я много раз мечтал встретить этого человека, чтобы оказать ему какую-нибудь услугу. Но более я его не видел.
Скоро подбежали Пинто и Зебеде. Зебеде мне сказал:
– Нам еще раз повезло с тобой, Жозеф. Теперь нас, пфальцбургцев, осталось всего двое. Клипфеля только что изрубили гусары.
– Ты видел это? – спросил я, бледнея.
– Да. Он получил больше двадцати ударов и все время кричал: «Зебеде! Зебеде!»
Через минуту он добавил:
– Ужасно слышать, как старый товарищ детства зовет на помощь, a ты не можешь ему помочь… Было уже поздно, они окружили его…
Нам стало грустно. Вспомнилась родина. Я подумал о старухе-матери Клипфеля и об ее горе.
До самой ночи мы сидели, спрятавшись в лесу, и отстреливались от пруссаков. Мы не позволяли им войти в лес, но они не дали нам выйти из-за деревьев. Наша перестрелка напоминала жужжанье пчелы среди бури. Ведь в это же самое время палило полторы тысячи пушек и сражалось несколько сот тысяч человек.
Поздно вечером мы получили приказ отступить. В этот день наш батальон потерял шестьдесят человек.
Была уже ночь, когда мы двинулись. Мы должны были перейти на другую сторону реки. Небо было покрыто тучами. Битва уже закончилась, хотя вдали еще гремела канонада. Говорили, что мы разбили австрийцев и русских у Вахау. Те же, кто шел от Мокерна, были настроены мрачно и не говорили о своей победе.
Всю ночь двигались войска, переезжала артиллерия и обозы. Мы стали лагерем около Шёнфельда. Сколько раз я бывал здесь с Циммером! Мы гуляли по лесу, пили вино, любовались летним солнцем!
Я прислонился к кладбищенской ограде и заснул как убитый. Скоро Зебеде разбудил меня и позвал погреться у костра.
Я поднялся, как пьяный. Шел мелкий дождик. Товарищ привел меня к костру и дал выпить водки, чтобы согреть мое озябшее тело.
По ту сторону реки виднелись бивуачные огни.
– Там, в нашем лесу, греются пруссаки, – сказал Зебеде.
– Да, и бедняга Клипфель тоже там! Ему-то уж не холодно!
У меня зубы стучали. Воспоминание о Клипфеле снова навеяло на нас грусть.
– Помнишь, Жозеф, как во время набора Клипфель надел себе на шляпу черную ленту? Он кричал: «Мы все приговорены к смерти и должны носить по себе траур. Я хочу надеть черную ленту!» A его братец твердил: «Нет, нет, не надо черной ленты». Он плакал, но Клипфель все-таки купил черную ленту. Он уже тогда предчувствовал свою смерть.
Эти воспоминания и ужасный холод, пронизывающий до мозга костей, причиняли мне тяжелые страдания.
Глава XXIX. «Что ждет нас завтра?»
Рано утром нам раздали порции хлеба, мяса и водки. Мы сварили суп. Дождь почти прекратился, но я все никак не мог согреться. Мне было холодно, хотя все тело горело. Я, очевидно, простудился. Да и, наверное, три четверти солдат страдали теперь от лихорадки. Некоторые были уже не в силах двигаться и лежали на земле, рыдая и призывая свою мать, как дети.
Когда рассвело, мы увидели по ту сторону реки сожженные деревни, горы трупов, опрокинутые пушки, изрытую землю. Мы увидели также тысячи пруссаков, которые двигались, чтобы соединиться с русскими и австрийцами и таким образом окружить нас со всех сторон. Мы не могли помешать им в этом, тем более что генерал Бернадот с русским генералом Беннигсеном подходили со ста тысячами свежих войск.