– Ну, здравствуй, победительница, – молвила Сейрам, ласково заглядывая девушке в глаза. Улыбка тут же сбежала с её лица. – Но отчего ты так печальна, дитя моё? Что случилось? Ты нездорова?
– Я здорова, государыня, – с должной почтительностью поклонилась Любоня. – И все остальные тоже здоровы, благодарю тебя. Только матушка в обморок упала, но это от радости.
– Ну что ж, приводите поскорее матушку в чувство, потому что я приехала за вами, – улыбнулась Сейрам. – В княжеских палатах будет дан обед в твою честь. Ты можешь поехать со своими родителями. Гостья с Белых гор тоже приглашена, – добавила княгиня, снова обдав Смилину терпкой тьмой своих глаз.
Князь Полута жил в высоком бревенчатом дворце, утопавшем в кружеве резьбы и раскрашенном в синий, зелёный и красный цвет. Его окружал просторный сад, из которого доносился щемяще-нежный, светлый дух цветения. Смилине сразу вспомнилась головокружительная белогорская весна. Князь ждал гостей в трапезной; это был рослый, широкоплечий и светлобородый человек очень внушительной наружности. Соколиный взор его сверкал, русые кудри ниспадали на плечи, а осанка несла в себе печать царственности. Если ко всему прибавить лихо подкрученные усы, то можно было не сомневаться, что женщины от такого доброго молодца теряли голову на счёт «раз».
Опять Смилина оказалась на перекрестье изумлённых взглядов. Даже князь не сдержал своего восхищения:
– Вот так гостья! Да-а, щедра Белогорская земля на силушку, щедра…
Он подошёл и вцепился в руку Смилины, с мальчишеским упоением щупая мышцы, потом обошёл женщину-кошку кругом, кудахча от смеха.
– Ого-го, люди добрые! Ну, это, скажу я вам, да-а-а…
Смилина терпеливо ждала, когда буря восторгов уляжется. Ей было не привыкать. Впрочем, она отвлекла на себя столько внимания, что все чуть не забыли о настоящей виновнице торжества, которая смиренно стояла, не произнося ни слова. Любоня была одета во всё самое лучшее, почти как невеста, но её наряд всё равно смотрелся скромно, почти убого по сравнению с княжеским великолепием. Всё это торжество выглядело насмешкой над нею, пришло в голову Смилине, и она насупила тяжёлые бархатистые брови. Хотелось взять её, грустную и подавленную, на руки и унести подальше отсюда.
– Гостья чем-то недовольна? – с опаской спросил князь.
Впрочем, проницательная Сейрам всё предусмотрела. Любоню увели из трапезной ненадолго, а вернулась она уже в облачении, достойном княжеских дочерей: белоснежной длинной сорочке, расшитой золотом по вороту и подолу, голубом кафтанчике с таким же густым и затейливым шитьём, алых чёботах с жемчугами, бобровой шапке и головной накидке чище первого снега. Сама девушка была смущена и чувствовала себя во всём этом неловко.
– Рубашку, которую ты вышила, моя дорогая, я приберегу на свадьбу нашей с князем дочери, – сказала Сейрам. – Твоя работа достойна того, чтоб её носили по большим праздникам. Это лучшее, что я когда-либо видела.
Любоня слабо улыбнулась. Она старалась держаться учтиво, отвечала что-то, но в её глазах не было жизни. Сердце Смилины наполнилось грустью.
После обеда князь пригласил всех на ристалище – посмотреть на ратные состязания своих дружинников. Изрядно выпив, он раздухарился так, что сам был готов лезть в драку. Хлопнув Смилину по лопатке (до плеча он не дотянулся), Полута вскричал:
– А ну! Гостья наша дорогая, не откажись показать нам прославленную силу Белогорской земли!
– Княже, ты изволил перебрать хмельного, – вкрадчиво заметила Сейрам. – Негоже так…
– Молчи, жена! – рявкнул тот. – Не указывай мне…
Он велел подать ему доспехи и меч, но когда ему всё принесли, он уже храпел на престоле, свесив голову на грудь. Неловкость разрешилась сама собой. Если б не опьянение князя, Смилина не знала бы, как поступить: сбить его с ног одним ударом или поддаться из вежливости. Первое было бы оскорбительно, а второе – нелепо.
Матушка с батюшкой, впервые попав за княжеский стол, от волнения и с непривычки сперва ничего не ели, а потом тёплый хмелёк снял с них путы неловкости. Отяжелевших от еды и питья родителей победительницы проводили в гостевые опочивальни, а Сейрам пригласила Любоню со Смилиной на прогулку в сад. Вдыхая яблоневые чары, девушка впервые за долгое время улыбнулась искренне, и княгиня, внимательно следившая за ней, с удовлетворением отметила:
– Ну вот, милая, тебе и стало лучше. А то ты была такая грустная… Мне кажется, я догадываюсь, отчего твоя кручина. Твоё сердце страдает.
Любоня снова замкнулась, её взгляд угас, губы сжались; Смилина тоже внутренне подобралась: это был камень в её огород. Эти чёрные омуты очей пронзали душу насквозь и читали мысли…
– Прости, Смилина, я тебя оставлю ненадолго, – обеспокоенно поглядывая на девушку, молвила Сейрам. – Кажется, наша победительница совсем загрустила, надо её приободрить.
И она увела Любоню во дворец, по-матерински обнимая её за плечи и что-то ласково нашёптывая. Женщина-кошка, оставшись в саду одна, ощутила себя потерянной. Зачем она тут находилась? Скомканные невесёлые мысли прокладывали суровые складки на её лбу, хмурили брови и заставляли губы поджиматься.
От нечего делать она вышла за пределы сада – на цветущий луг. Его звенящее приволье лечило душу, и Смилина раскинула руки навстречу небу.
Топот копыт заставил её обернуться. Около неё нарезала круги юная всадница на чёрном, как вороново крыло, красавце-жеребце. Чёрная коса, схваченная плетёным очельем с височными подвесками из жемчуга, ниспадала до самого седла, вдоль прямой спинки этой смелой наездницы, которой было от силы лет двенадцать, не больше. Жгучие очи в пол-лица – звёздная степная ночь; скулы и носик – чистейший образец кангельской красоты; в каждом движении – свобода и дерзость.
– Ты кто? – спросило женщину-кошку это юное создание.
– Смилиной меня звать, – ответила та. – Я с Белых гор.
– Я слыхала про дочерей Лалады, но ещё не видела их ни разу, – сказала девочка, подъезжая ближе и удерживая коня приплясывающим на месте. – Они все такие… огромные, как ты?
– Нет, не все, – усмехнулась Смилина. – А тебя как звать, красавица?
– Свобода, – был ответ. – Я дочь князя Полуты.
– А, так вот в кого ты… такая, – пробормотала женщина-кошка, вспоминая княгиню-кочевницу.
– Какая? – Глаза юной наездницы заискрились озорными звёздочками.
– На матушку похожая, – засмеялась Смилина.
И всё-таки степная кровь в её жилах текла разбавленной, острые кангельские черты смягчала русоволосая отцовская порода. Девчонка уродилась тонконогой и худой, только эти глазищи смотрели в душу, прекрасные и жуткие одновременно. Смилина не поверила, что ей всего восемь лет, а не двенадцать-тринадцать. Свобода ускакала в луговой простор, к заходящему в багряном зареве солнцу, а Смилина после этой встречи ещё долго не могла стереть с лица невольную улыбку.
Вернувшись в сад, она почти столкнулась с Сейрам.
– Вот ты где! – молвила княгиня. – А я тебя ищу… Уж не серчай, что оставила тебя одну. Девушка тоскует… Она влюблена в тебя. Отчего бы тебе не взять её в жёны? Она стала бы тебе хорошей супругой.
Ошарашенная этой прямотой, Смилина не сразу нашлась с ответом. Её лишало дара речи жаркое дыхание, источаемое этими беззастенчивыми смоляными глазами, она не могла отвести взгляда от дерзких и красивых уст, созданных для того, чтобы отдавать повеления и целоваться.
– Не время мне ещё для женитьбы, – только и сумела Смилина пробормотать. – В учении я. Ковалем хочу стать.
Это прозвучало невнятно, жалко. Сейрам понимающе кивнула, но в её зрачках мерцала усмешка, от которой Смилину то обдавало жаром, то сковывало стужей.
– Ты не соскучилась тут в одиночестве? – спросила княгиня.
Вспомнив о девчонке-всаднице, Смилина снова невольно заулыбалась.
– О нет, государыня. Я тут твою дочку встретила… Она на лугу верхом каталась.
Глаза женщины тепло заискрились.
– Да, моя дочурка коней любит ещё больше меня, – засмеялась она. – Хоть и кангелка она лишь наполовину, но огня в ней хватит на десять таких, как я.
В роскошной опочивальне Смилина долго не могла уснуть. За окнами догорала заря, задремал цветущий сад, но его благоухание поднималось и сюда, наполняя комнату вечерними чарами, от которых щемило сердце и хотелось мчаться вперёд по высокой траве. Женщина-кошка принялась расчёсывать волосы: это помогало ей собраться с мыслями и успокоиться.
– Твои волосы… Это чудо!
От звука этого голоса Смилина сжалась пружиной. Сердце снова жарко заныло. В спальню вошла Сейрам – в одной сорочке из заморского шёлка, с прозрачным, как туман, покрывалом на чёрных косах. Они ниспадали ей на грудь двумя шелковистыми змеями.
– Кхм… Государыня! – Смилина смущённо вскочила. – Что ты делаешь тут в такой час?
Тонкая, унизанная перстнями рука мягко толкнула её и заставила сесть на постель. Перед Смилиной остановилась не кочевница, а богиня с раскосыми глазами, в которых колыхалась колдовская тьма, вливая в грудь горьковато-сладкое томление. Изгибы её стройного стана хотелось ласкать, покрывать поцелуями, и Смилина дрожала на краю безумства, сдерживая себя изо всех сил. Это было непросто: чёрные очи завораживали, подчиняли, возносили к горним высотам блаженства.
– Равных тебе нет на целом свете, – слетело с ядовито-вишнёвых уст. Палец Сейрам скользил по плечу Смилины. – Взглянув в твои глаза всего раз, пропадаешь в них навсегда… Я понимаю эту девушку!
Её губы дышали в шёлковой близости от поцелуя, ресницы незримо щекотали сердце женщины-кошки, дуги тонких горделивых бровей изгибались готовыми к выстрелу луками. На высоких скулах рдела багровая заря безудержного желания.
– Я в одном шаге от падения. Мне всё равно, что у меня есть муж. Он меркнет в сравнении с тобой. Женщины падают к твоим ногам, но ты остаёшься простодушно-неприступной… И это так… влечёт.
Уже не палец, а обе ладони ласкали плечи Смилины. Сейрам изгибалась змейкой, обжигая очами, опьяняя губами. Не раз Смилина видела в женских и девичьих глазах «да», но такого «да», как это, ей не доводилось наблюдать. Оно стрелой пронзало сердце, давило властью, сокрушало царственным величием. Такое «да» обязывало. Оно ставило на колени.
– Ты можешь выбрать любую, – струился в уши Смилины искушающий шёпот. – Любая пойдёт за тобой – от рабыни до княгини.
– Мне не нужна любая, государыня, – хрипло выдавила женщина-кошка. – Я жду свою ладушку. И найду когда-нибудь.
Ресницы княгини-кочевницы с трепетом сомкнулись, уста изогнулись в очарованной, боготворящей улыбке.
– Опять это твоё милое простодушие… Ты в самом деле такая простая или только хочешь таковой казаться?
– Я вся как на ладони перед тобой, госпожа. – Смилина уже была готова ловить рвущееся из-под рёбер сердце, сошедшее с ума.
– Ладони… – Сейрам завладела руками Смилины, гладила их своими мягкими, холеными пальчиками. – О, такие большие, такие горячие! Это счастье – ощутить их ласку на своём теле.
Она взяла руки женщины-кошки и приложила к своей груди. Ошарашенная Смилина хотела отпрянуть, но Сейрам не выпускала её из сладкой ловушки.
– Я твоя, – с торжественно-горькой, отчаянной обречённостью молвила княгиня. – Владей мной, и пусть после этого вся трава выгорит пожарами, пусть небо упадёт на землю, а солнце рухнет и сожжёт всё вокруг. Пусть всё пойдёт прахом. Только сделай меня своею.
Это был воистину княжеский подарок, безумный и роскошный, расточительный наотмашь. Смилина держалась на последнем клочке воли, мягко отстраняя ласкающие руки.
– Государыня, этот дар слишком велик для меня. Я его недостойна. И я не привыкла брать чужое.
Вишнёвые губы страдальчески и гневно изогнулись, зрачки сузились и блеснули колкими искорками.
– Скажи, разве я не хороша? – Холеные руки стиснулись на запястьях Смилины, но не могли их обхватить полностью.
– Более прекрасной женщины, чем ты, я не видела в своей жизни, – ответила Смилина просто и откровенно.
– Так в чём же дело?! – почти вскричала Сейрам, касаясь повлажневшими ладонями щёк женщины-кошки.
– В твоей чести, госпожа, – окончательно овладев собой, сказала будущая мастерица оружейного дела. – Я не хочу её ронять.
Сейрам зашипела кошкой, и её красивое лицо исказилось гневом и болью. Смилина стойко вытерпела град пощёчин, не моргнув и глазом. Отвергнутая княгиня шаровой молнией вылетела из опочивальни, оставив после себя в воздухе терпкий след благовоний.
Этой ночью Смилине было не до сна. Какое уж там. Случившееся взбудоражило её, перед глазами плыли цветные пятна, кровь стучала в висках ядовитым жаром. Она забылась дрёмой под утро, но полноценно выспаться не удалось: её разбудили слуги. По их словам, князь ожидал гостью в поле для какого-то забавного развлечения. Плеснув себе в лицо пригоршню воды из услужливо поднесённой чаши, Смилина облачилась, убрала волосы и отправилась к князю.
В поле её ждало странное зрелище: полдюжины здоровенных босых мужиков мялись с ноги на ногу, впряжённые в плуг, а неподалёку был воткнут в землю ещё один. В широченных шеях и покорных глазах этих детин просматривалось что-то воловье – ни дать ни взять, домашняя скотина. Полута восседал за столом с яствами, рядом под открытым небом расположилась его свита. Ветер трепал полы богатых одежд, колыхал траву и холодил свежеумытое лицо женщины-кошки.
– Испей, дорогая гостья, и откушай, – пригласил её князь к столу. – Вижу в твоих очах вопрос… Отвечаю. Я в восхищении от тебя! Вчера я малость перебрал, поэтому забава не состоялась, но я по-прежнему горю желанием увидеть тебя в деле. Потяни этот плуг, а рабы потянут свой одновременно с тобой. Посмотрим, кто сильнее – ты или шестеро дюжих мужчин!
Смилина не отказалась от потчевания – выпила кубок мёда и съела дюжину блинов, закусив жареными перепёлками. Гулять так гулять.
– Потешить тебя, княже? – с чмоканьем облизала она пальцы. – Что ж, изволь. Но в обмен на это я попрошу даровать личную свободу этим ребятам.
– Хм, – задумался князь, теребя молодецкие усы. – Дороговато просишь, но так и быть. Уж больно хочется силушки твоей попытать. Вспашешь пять десятин за день – отпущу их.
Слуги быстро отмерили требуемую площадь и вбили колышки. Смилина без лишних слов скинула кафтан, подставляя туловище обманчиво тёплому весеннему ветерку, засучила рукава и вскинула на плечи деревянную перекладину – воловье ярмо. За рукояти плуга взялся один из слуг. Смилина подмигнула ему:
– Ну, давай, что ли.
Ярмо давило на плечи, плуг шёл туго, взрезая отдохнувшую за зиму землю. От усилий пот лился со Смилины градом, жилы натянулись под кожей на её шее, но она, сцепив зубы и толкая ногами почву, продолжала тащить. Вот миновала отметка в одну десятину, вот и вторая на исходе… Мужики за другим плугом уже выдохлись и упали наземь, а Смилина тянула, как вол. Тело гудело, мышцы горели и рвались от натуги, но она работала – не на себя, не на князя, а на свободу этих людей.
Солнце поднялось высоко и жгло шею. К обеденному времени Смилина добралась до отметки в три десятины.
– Батюшка, ты что же это – вздумал на нашей гостье пахать? – прозвенел знакомый голосишко.
Это Свобода прискакала на своём вороном жеребце. Еле сдерживая горячего коня, она взирала с седла на своего отца вопросительно и возмущённо.
– Это такая забава, доченька, – ответил князь. – Смилина не даром пашет, а за уговор. Езжай, родимая, дальше, катайся себе.
Юная княжна ускакала, но вскоре вернулась с корзинкой, притороченной к седлу. Достав оттуда завёрнутый в капустный лист комок творога, пшеничный калач, туесок мёда и плотно укупоренную крынку молока, она позвала:
– Смилина! Отдохни, пообедай. Солнышко уж высоко!
Женщина-кошка сбросила ярмо и с улыбкой расправила усталое тело. При взгляде на Свободу грудь наполнялась теплом, а у сердца словно котёночек мурлыкал и тёрся пушистым бочком.
– Дело говоришь, – сказала она.
Она отошла к краю пахотного участка и устало опустилась на траву. Свежий творог таял во рту, когда Смилина откусывала прямо от комка, а калач рассыпался и источал тёплый, домашний дух. Обе руки были заняты, и юная княжна подносила к её рту ложечку-другую мёда.