Нинка села, растерянно глядя на меня:
- Значит, это в Симферополе другой Адвокат был?
- Откуда я знаю. Погоняло распространенное. Этих Адвокатов, как собак нерезанных. А у меня давно совсем другое погоняло: Мертвый Зверь. Может, слышала?
- Ты Мертвый Зверь?! - глаза у нее были совершенно ошеломленные.
- Ну, я. А что?
- Да тебя же воры уже приговорили. Говорят, ты подставил законных в побеге. Я не знала, что это ты.
- Никого я не подставлял. Лажа это, Нина. Да и нет у меня дел с законными. Я всегда один работаю. И авторитет свой сам себе заработал, без воровской поддержки. Я даже общаком ихним сроду не пользовался, хоть предлагали.
- Вот, как оно все повернулось. Эх, Вовка ты Вовка, голова твоя дубовая. Ну слушай тогда.
Нинка рассказывала немного путано, перескакивала с прошлого на настоящее, но основное я понял быстро. Когда я смотался из Крыма, она через воров попыталась сообщить мне, что беременна. В это время в Симферопольском следственном изоляторе сидел вор с кличкой Адвокат. Ему и пошла записка от Нинки, и он, естественно, на эту маляву никак не среагировал. Нинка обиделась и от обиды решила рожать, вполне подтверждая этим неразумным поступком свою кипящую кличку. Родив, шестнадцатилетняя девчонка опомнилась, осознала, какую глупость сделала. Куда ей, пятой дочке матери-шлюхи и отца алкаголика было деваться с ребенком. И в воровском мире она была всего лишь шестеркой, на подхвате. Она пошла в Дом ребенка. А как раз в это же время туда обратилась семья отдыхающих, муж и жена, которые не могли иметь своих детей и хотели усыновить чужого ребенка.
Эти муж и жена были людьми по советским временам не бедные, жили в столице, а ребенка хотели заполучить именно в Крыму, чтоб никто из родственников или знакомых не догадался, что это не их ребенок. Нинка не знала, кто из них виноват в отсутствии детей, да её это и не интересовало. Она знала только, что эти муж и жена специально готовились, что еще в Москве жена подкладывала себе под одежду подкладки, имитируя беременность, а муж распускал слух, будто жена соглашается рожать только в Крыму. И с Никой они в Доме ребенка буквально нос к носу встретились. А в этом Доме ребенка для них подходящего по возрасту малыша не нашлось и они уже думали ехать в другой город, искать. А тут Нинка с только что родившимся малышом. Девочкой...
- Послушай,- прервал я её повествование, - а кто они такие, эти муж и жена?
- Ну, я не знаю толком. Он, вроде геолог, начальник там какой-то. А она жена его. Хозяйка дома, так она про себя сказала.
- А когда наша дочка родилась? Ты, кстати, точно знаешь, что она моя?
- Да у меня же до тебя никого не было. А что ты меня не целкой взял, так я же тебе рассказывала, что меня брат по пьяне трахнул, когда мне всего пять лет было.
Теперь я вспомнил все окончательно. Крепкая румяная задиристая девчонка завладела тогда моим сердцем и если бы не кочевая судьба вора, я не ушел бы от нее так запросто. И она точно ходила только со мной. Да и в постели была совсем неопытная. И про брата она мне рассказывала, про старшего. Я тогда еще загорелся пойти с ним разобраться, но оказалось, что он уже год, как убит в драке. Да и не сердилась на него Нинка. Она рассказывала, что ему тогда было тринадцать и они с ним выпили целую бутылку портвейна, а что потом делали, она почти не помнила, да и он помнил плохо. Он потом просил прощения, боялся, что она матери или отцу расскажет. Но она никому не рассказала и за это он ей долго носил всякие подарки. И мне она рассказала об этом впервые в жизни, потому что думала, что между нами любовь.
А, может, она и была между нами. Любовь. Босячка и вор - прекрасный союз!
Нинка продолжала вспоминать. Она сказала, что вот теперь, когда наконец окрепла в этой жизни, почувствовала уверенность в завтрашнем дне, ей очень хотелось бы посмотреть на дочку. Нет, она не будет рассказывать девочке, что она ее настоящая мать. Только бы посмотреть, так, тайком.
- Вовка, интересно, на кого она больше похожа? На тебя или на меня? Хорошо, если бы на тебя. Ты красивый.
- Я и сам не прочь на нее взглянуть. Надо же, у меня и, вдруг, дочь! Ну, ты меня ошарашила, Нинок. Послушай, в Доме ребенка должны же быть документы на усыновителей. Это же все официально оформляется.
- Дом ребенка у нас в Ялте ликвидировали. Нет денег его содержать. Я пыталась узнать где документы, говорят, что в архиве где-то в Симферополе. А может и нет и там.
- Ну, а ты хоть что-нибудь помнишь об этих людях.
- Ну, он такой мужчина видный, а жена - толстуха крашенная. Она к нему уважительно обращалась, все по отчеству больше, Демьяныч...
Меня будто по ушам ударило. И по голове тоже. Ей Богу, аж в глазах потемнело. И слышать перестал. Вижу, Нинка рот раззевает, говорит что-то, а чтго - не слышу. Оглох. Тут меня кто-то за штанину потянул. Я вниз посмотрел - Джина. Тянет меня за гачу, а сама в глаза смотрит, как человек. Будто что-то спрашивает. И снова я услышал все звуки: и как Джина повизгивает, и как Нинка что-то там про геолога Демьяныча говорит. И тут Нинка еще одну фразу сказала:
- А родилась наша дочка 27 июля. Сейчас ей уже 14 исполнилось. -
И я снова оглох. Уже надолго.
Глава 3
Одна за другой закрываются двери тюрем, камер. По серому дождливому нему ползут равнные облака..
Видна слякотная асфальтовая, серая площадь, посреди которой возвышается уродливое сооружение, напоминающее виселицу. При ближайшем рассмотрении выясняется, что это не виселица, а нелепая фанерная трибуна с навесом, нечто среднее между трибуной и вышкой охранника.
Серые и безликие колонны заключенных движутся по плацу в разных направлениях. Все шаркают ногами, тюремные костюмы висят, как на чучелах, сверху их движение напоминает вздрагивающую кишку.
На трибуне стоит, вертя головой, полковник удивительно маленького роста. На нем фуражка с огромной тульей.
-Это я, полковник Басильев, вам говорю. Мы наведем в лагере порядок,-надсадно орет он.-Мы не позволим распускать среди осужденных грязные пасквили. Это свободная зона, тут должен быть железный порядок. Мы вынуждены сегодня выпустить из БУРа этого бунтовщика Хоркина, так как срок наказания сегодня кончался. Но он очень скоро вернется обратно. Он не читал и не хотел читать наш плакат, который каждый осужденный должен знать наизусть. Что написано на этом плакате. На плакате написано: "На свободу - с чистой совестью!" Готов ли Хоркин когда-нибудь освободиться с чистой совестью? Нет, его совесть нечиста. Он получает сегодня свободу в кредит, так как он не исправился. И, карцер будет всегда открыт для него. Только штрафной изолятор и БУР помогут ему осознать свое преступное поведение. Карцер и пониженная норма довольствия.
Голос полковника Басильева остается за кадром в виде гнусавого фона. Последний раз грюмкают железные двери. И виден человек среднего роста и среднего возраста с характерно сплющенным носом и большими, слегка выпуклыми глазами. Он одет в обычный тюремный костюм, но сидит этот серый костюм на нем даже с претензией. Явной дисгармонией смотрятся старые кроссовки - единственная вольная одежда. Хоркин идет слегка задумавшись, по сторонам не смотрит. Он похож на только освободившегося. Трудно поверить, что зек, совершивший побег, будет ходить по городу в таком виде.
Хоркин проходит мимо веселой летней площади, мимо милицейских патрулей вокруг этой площади. Перед ним гостиница. Вестибюль сияет огнями, видно, что гостиница высшего разряда. Хоркин входит в вестибюль.
ххх
Хоркин вошел в двери гостиницы. Навстречу ему протестующе поспешил швейцар, но Хоркин механическим жестом сунул ему денежную купюру и тот склонился в поклоне, а Хоркин подошел к администратору, сказал несколько фраз, заполнил бумаги, получил ключ и прошел к лифту уже мимо другого вахтера, взиравшего на него с явным неодобрением.
Номер люкс мало чем отличался от других люксов. С претензией на роскошь, но казенный и не очень удобный. Хоркин скинул промокшую куртку и уселся к телефону.
Звонки его, судя по долгому набору цифр, были адресованы в другие города. Разговор мало что прояснял - короткие "привет, не узнаешь, да -я, освободился, надо бы встретиться, буду у вас на днях...", лишь последний разговор был человечным. Хоркин поздравил абонента с дождливым летом и обещал скорую встречу, сказав, что о делах они поговорят в следующий раз.
В окно сочился рассвет, болезненное веселье в гостинице угасало. Хоркин спустился в ресторан и поймал за фартук сонную официантку.
-Красавица, проснись на миг. Жрать охота.
-Ты откуда такой взялся,- подозрительно посмотрела девушка на робу Хоркина. -Работаешь тут, что ли?
-В некотором роде. Принеси чего-нибудь вкусненького.
-На вкусненькое у тебя зарплаты не хватит.
-Хватит, на все хвати. На аванс.
Хоркин сунул в кармашек фартука сто долларов, чем почти прогнал сон с хорошенького глупенького личика.
-Садись, я сейчас. Посмотрю на кухне, что-нибудь получше.
Вернувшись с подносом, девушка быстро обставила стол, воздрузив в середине графинчик.
-Водка польская, хорошая.
-Спасибо, посиди рядом. Все равно смена кончается.
-Слушай, ты кто?
-А вот пойдем со мной - узнаешь.
-Куда пойдем то?
-Куда, в номер.
-Ты что, живешь тут?
-Да, живу.
-Врешь.
Хоркин вытащил из кармана ключ с грушей.
-Ой, правда. И ты меня к себе зовешь, да?
-Зову.
-Ой, да ты старый, нахал такой. А сколько дашь.
Хоркин молча вытащил из кармана пачку долларов:
-Не обижу.
-Ой, нахал. Ну, ладно. Только ненадолго, и чтоб не приставать, я девушка строгая. Нам запрещают в номера заходить, ты иди, я сама потом приду. Дверь не закрывай. А чо водку не пил, вот глупый, водку не пьет.
Хоркин вернулся в номер, включил телевизор, сразу выключил звук, так как по телевизору шла реклама, критически посмотрел на себя в зеркало. Все в морщинах, с дряблой кожей лицо было лицом очень пожилого человека.
Скрипнула дверь, пропустив в номер официантку...
Хоркин лежал, блаженно раскинувшись, а официантка журчала в душе, когда дверь распахнулась и здоровенный мужик ворвался в номер.
-Где она, где моя жена! Это ты, гад, сооблазнил мою любимую жену?! Я кишки тебе выпущу.
Хоркин вскочил с кровати и накинул на плечи куртку. Из под куртки торчали тощие кривоватые ноги. Вид у него был жалкий. В руках он зачем-то крутил авторучку.
-Ну, что скажешь, паразит?
Мужик был настроен очень агрессивно. Он подошел к Хоркину вплотную и протянул к нему огромную ладонь, намереваясь взять за грудки. И тут же с визгом отдернул руку, на ковер пролилась кровь.
Хоркин стоял в той же позе. Авторучка со снятым колпачком превратилась в стилет явно тюремного производства. Он смотрел на разрезанную от локтя до кисти руку незадачливого шантажиста.
-Твои штучки, лярва поганая, я еще в пятом классе проходил,-сказал он спокойно.- Дергай отсюда, а то порву, как грелку.
-Эй, ты чо? Да я пошутил, ты чо! Эй, не надо...
Хоркин сделал неуловимое движение и уже стоял рядом, стилет прижимался к горлу мужика. Глаза мужика мучительно зажмурились, он боялся произнести хоть слово.
Хоркин тем же быстрым движением отступил, будто перетек, как шарик ртути, назад. Он не сказал больше ни слова, только посмотрел. Мужик выкатился из номера с большой поспешностью. За ним вылетела, одеваясь на ходу, официантка.
Хоркин запер номер, повернул ключ бородкой перпендикулярно полу и оставил его в замке.
Потом Хоркин принял душ и лег спать, выключив телевизор и не обращая внимания на надрывные звонки телефона. Телефон позвонил, позвонил и умолк.
ххх
Хоркин проснулся от настойчивого стука. Он накинул куртку и пошел открывать, День разошелся, в окна хлестало солнце.
Посетителем оказался милиционер. Выяснилось, что вчерашний мужик был вовсе не вымогателем, работающим в паре с официанткой, а в самом деле разгневанным мужем. Хоркин расхохотался:
-Да, ситуация - нарочно не придумаешь. А я был уверен - шантаж.
-Чем вы его,- спросил милиционер?
-Да бросьте вы,-Хоркин взял со стула брюки, вынул из кармана пачку зелененьких.-Вот, пятьсот долларов. Думаю эта сумма компенсирует ему царапину на руке.
Проводил милиционера, Хоркин долго и со вкусом мылся. В контрасте с тощими ногами и старообразным лицом торс Хоркина оказался покрытым молодой, упругой кожей, мускулы почти не выделялись, но когда он растирался полотенцем, они перекатывались по телу небольшими упругими змейками. Видно было, что тело у Хоркина достаточно тренированное.
Одевшись, Хоркин пошел гулять. Он поймал такси, повесил шоферу на руль солидную купюру и начал неспешно объезжать город - наносить визиты. Первый в его маршруте был горбоносый бородатый еврей, который при виде Хоркина мгновенно потерял праздничное выражение лица. Их разговор не был слышен, но видно было, что горбоносый оправдывается, извиняется. Потом он удалился в другую комнату, а Хоркин так и стоял в прихожей, косолапо поставив ступни. Горбоносый вынес пачку денег, снова виновато поводил руками и получил по роже. Хоркин ударил хлестко и неожиданно, тыльной стороной кисти. Горбоносый прижал к лицу руки, секунду постоял ошеломленно, снова нырнул в другую комнату, вышел оттуда с пакетиком. Хоркин развернул пакет, блеснули золотые вещички. Он сунул пакет в нагрудный карман, погрозил горбоносому пальцем и спустился в такси.
Следующая квартира встретила Хоркина большим количеством людей. Видно было, что это не веселая компания, а люди, ожидающие его прихода. Хоркин прошел в зал и вопросительно уставился на хозяина, полного человека с круглым лицом и высокими бровями.