– Микки, – шептал Хранитель, сжимая серебряный борт Чаши, прикрывая глаза, отчетливо ощущая на языке неприятный привкус горечи разочарования, подозрительно отдающий металлом.
Три года спустя.
Сегодня он снова не мог уснуть.
Бессонница стала частым гостем в одиночной тюремной камере, охраняющей покой жестокого подростка, отсиживающего обозначенный судом срок за попытку защитить свою честь и наказать обидчиков, оставляя брюнету не один свободный час для молчаливых терзаний и сожалений.
Вот только Милкович не жалел.
Если бы кто-то спросил Микки, совершил бы он подобное преступление снова, после продолжительной отсидки в стенах под колючей проволокой, каждый услышал бы твердое «да».
Вкус крови жертв ощущался на языке как свежий, а раздирающая сердце на части злоба и месть отравляли молодой организм до сих пор, не позволяя молодому человеку забыть тех унижений и страданий, жалея лишь об одном – нужно было довести дело до конца, а не ограничиться лишь парой сломанных конечностей и отрезанных…
Проходивший мимо ночной охранник отвлек Милковича от вернувшихся воспоминаний, вынуждая затихнуть, прячась с головой под одеяло в ожидании, когда толстый обезьяноподобный надзиратель скроется в своей коморке, позволив брюнету осуществить желаемое.
Выменянный на любезно принесенную Мэнди коллекцию порно небольшой полиэтиленовый пакетик грел ладонь, заставляя выделяться слюну в обильном количестве, а стихающие тяжелые шаги в коридоре приближали желаемый момент забытия.
Микки давно перестал переживать об отсутствии сна, сожалея лишь о бесполезности освободившегося времени, но купленный у местного барыги наркотик мог гарантировать хотя бы временную отключку от осточертевшей реальности однообразного окружающего мира.
И успевших довольно сильно подзаебать уставший мозг мыслей.
Щепотка «пороха» начала свой поход по расслабленному телу, генерируя в мышцах легкое напряжение, возбуждая нервные окончания и даруя долгожданные краски измученному однообразием сознанию, возвращая необходимую свободу одинокому заключенному, прикрывшему веки, массируя затылок о шероховатую поверхность стены.
Санчез не обманул – его «фен» действительно отличался от предлагаемых другими барыгами продуктов своей чистотой, гарантируя более сильный и продолжительный эффект, позволяя Милковичу рассчитывать на возможность протянуть до утра.
Вот только непонятные звуки, раздающиеся из соседней камеры, мешали расслабиться окончательно и погрузиться в долгожданное забытие, отвлекая и сосредотачивая внимание на себе, заставляя прислушаться, чтобы определить их возможный источник, ведь его соседа выпустили вчера, а нового постояльца на металлическую шконку и загаженное очко пока не приводили.
Тихие непрерывные звуки и отрывистое дыхание, раздающееся за стеной, вынудили подняться, аккуратно переступая по холодному каменному полу, приближаясь к массивной решетке, отделяющей камеру Микки от узкого прохода, каждое утро преодолеваемого двенадцатью шагами под пристальным взглядом надзирателя.
Прислонившись покрытым испариной лбом к прохладному металлу, брюнет замер, прислушиваясь, пытаясь во вновь воцарившейся в блоке тишине уловить этот непонятный шорох, потревоживший его одурманенное сознание, не позволяя погрузиться в наркотический дурман с головой.
– Роб? – позвал Милкович прежнего жильца апартаментов шепотом, не желая привлекать к себе внимание спящих в других камерах заключенных, хоть и знал прекрасно, что ближайшие к нему соседи находятся за несколько бетонных комнат. – Эй, кто там? – повторил он, нахмурившись, вспоминая события прошедшего дня, думая о том, смог ли он упустить «заселение» нового малолетнего преступника в рядом располагающуюся камеру.
Но ответа не последовало.
Размышляя над тем, чтобы прикупить у Санчеза еще пару доз, удовлетворенно отметив дополнительный эффект порошка, Микки развернулся, чтобы направиться обратно к койке, но новый звук, подозрительно похожий на тяжелый вздох, заставил замереть на месте, убеждая брюнета в том, что источником его был вовсе не «порох».
– Блять, сука, я слышу тебя, – теряя терпение, проговорил Милкович громче, вдавливая лицо в пространство меж металлических прутьев, пытаясь уловить движение внутри темной камеры. – Отвечай, блять, кто ты, или с утра ебло разобью, – пригрозил он, пошатнувшись, чувствуя легкую дрожь в конечностях, так некстати ознаменовавшую приход.
А собеседник все также хранил молчание.
Прислонившись спиной к прохладной каменной стене, разделяющей их камеры, Йен старался не дышать, чтобы не выдать себя, одновременно желая завыть в голос, но ни выйти навстречу зовущему его Микки, ни покинуть крохотной коробки он не мог.
Слыша рядом тихие шаги не дождавшегося ответа брюнета и противный скрип сетки кровати, Хранитель зажмурил глаза, раскрыв рот в безмолвном крике, собирая пальцами трещины и зазубрины на твердой поверхности камня, забивая ногти пылью бетона, и опустился на пол, вытягивая ноги, вдавливая спину и затылок в холодную стену, едва сумев сдержать раздражавшую веки соленую влагу.
Tbc…
Комментарий к 5. Слова и молчание
Упоминание в тексте наркотических веществ не преследует
цели продвижения подобной стимуляции в массы!
НЕ ПРИНИМАЙТЕ НАРКОТИКИ, народ, ни к чему хорошему
это никого еще не приводило!
Тоорт, если ты скажешь, что тебя и эта глава завела, то мы с тобой завтра же за ручку идем к сексопатологу!
========== 6. Обещания ==========
Ну, я как бы не планировала этого, когда села писать главу,
само как-то получилось, уж простите…
Пять месяцев спустя.
– Спасибо, что деньжат подкинула, – проговорил Милкович в телефонную трубку, стараясь не смотреть на сверлившую его через оргстекло подозрительным взглядом девушку.
– Прости, что так мало, – выдохнула та в динамик, – на новой работе платят меньше, чем я рассчитывала, – поделилась Мэнди своим разочарованием с «братом».
– Че за работа? – поинтересовался Микки, прекрасно зная, что несовершеннолетней «сестре», год назад сбежавшей из приюта, вряд ли кто-то предоставит тепленькое местечко.
– На ресепшн в массажном салоне сижу, – приврала девушка, не желая рассказывать Милковичу всех тонкостей недавно освоенной профессии. – Живу там же, на втором этаже, за бесплатно, – поспешила добавить она, переводя тему в более благоприятное русло. – Саша разрешает, – печально улыбнулась брюнетка, вспоминая десять матрасов на полу чердака ветхого домишки на окраине района. – Кстати, – неожиданно вспомнила она новость, ради которой и пришла сегодня навестить Микки в колонию, – смотри, что у меня есть, – прикладывая к стеклу небольшой прямоугольник, на этот раз совершенно искренне улыбнулась Мэнди.
– Ты сделала документы? – узнавая в предоставленном взору кусочке пластика удостоверение личности, вскинул брови брюнет.
– Да, – поспешила кивнуть девушка. – Тоже спасибо Саше, – и месяцу работы за еду и возможность, наконец, официально появиться в этом мире, но Милковичу об этом знать не обязательно. – Посмотри на фамилию, Мик, – попросила она, прижимая трубку к уху плечом, освобождая руку, чтобы указательным пальцем обвести черные буквы на бежевом фоне возле наспех сделанной фотографии. – Надеюсь, ты не против? – спросила она, не распознав в голубых глазах брюнета ответной эмоции.
– Мэнди Милкович? – собрав выбитые на пластике символы в два слова, прочитал Микки, едва заметно улыбнувшись. – Мне нравится, как звучит, – поделился он с девушкой своими ощущениями, скрывая за напускным равнодушием масштабы охватившей его нежности и теплоты к этому тощему созданию с ярко подведенными черным глазами, с надеждой и страхом смотревшими на него через заляпанное стекло перегородки.
– Теперь я тебе как настоящая сестра, – воодушевившись одобрением, проговорила брюнетка, пряча неофициально добытый документ обратно в карман, вспоминая, как легко удалось получить ей свидание с братом сегодня, стоило только показать местным надзерам фальшивую карточку.
– Ты всегда была ей, Мэндс, – выдохнул в трубку откровенное признание Милкович.
– И ты, – сдерживая слезы на ресницах, ответила девушка, прислоняя ладошку к стеклу в желании дотронуться до родного человека, оставившего ее одну в борьбе с жестокостью внешнего мира, совершать все новые ошибки, захлебываясь сожалением после, лежа на грязном матрасе на чердаке борделя. – Всегда… – прошептала она, встречая подушечки пальцев теперь уже почти-настоящего-брата по ту сторону перегородки, ощущая на кончиках своих легкое покалывание и влагу на щеках. – Мик, что у тебя с руками? – но, заметив неожиданное движение ладони, тут же напрягаясь.
– Ты же видела уже, – нахмурился Милкович, разглядывая криво выведенные буквы на фалангах.
Микки сделал татуировку больше года назад, пряча за восемью символами свои чувства и эмоции, выводя на бледной коже пальцев своеобразный девиз своей проебанной жизни, подолгу рассматривая три слова, выискивая им все новые значения в тишине и пустоте тюремной камеры, дожидаясь ночи.
«FUCK U-UP» не раз становилось спасением в намечающихся спорах и окрашивалось алым в развязавшихся драках, отпечатываясь в сознании обидчиков и жертв точными ударами в челюсть или нос.
– Нет, я не про тату, – проговорила Мэнди, проверяя свои догадки быстрым взглядом на другую руку брата, сжимающую телефонную трубку, замечая и ее нездоровую дрожь. – Почему у тебя руки трясутся? – задала она вопрос в лоб, не желая бродить вокруг да около.
– А, это, – тут же отстраняя ладонь от стекла и пряча ту под стол, отводя глаза в сторону, закусил губу Милкович. – Не выспался, – соврал он, но, понимая, что аргумент достаточно слабый, решил добавить: – а вчера в качалку ходил, вот и дрожат, – сам себе кивнул он, вспоминая свой непродолжительный опыт в посещении спортивного зала казенного учреждения, дорогу к которому он успел уже позабыть, проводя свободное время совершенно за другим занятием.
– Мик, – но даже это объяснение не вызвало в девушке доверия, – что происходит? – пытаясь уловить бегающий по периметру перегородки взгляд брюнета, спросила она, прокручивая в голове возможные варианты, самым безобидным из которых сейчас казался неутешительный диагноз какого-то заболевания.
Мэнди фактически выросла на улице, и прекрасно знала симптомы более оправданного ее подозрения, но в возможное пристрастие брата к наркотикам верить отказывалась до последнего.
– Нормально все, – огрызнулся Микки, оборачиваясь на стоявшего за спиной у стены надзирателя, не желая признаваться в прослеживающейся на протяжении последней недели ломоте тела и треморе конечностей, моливших о новой дозе «пороха», недоступной Милковичу из-за ограниченных финансов. – Бля, время вышло, – выдохнул он, заметив спасительное движение охранника, благодаря удачное стечение обстоятельств, способное завершить неприятный для него допрос. – Придешь еще? – желая закончить разговор на позитивной ноте, поинтересовался брюнет, подарив мимолетный взгляд сестре, продолжающей внимательно рассматривать подозрительную бледность кожи его лица и неприятную синеву губ.
– Да, конечно, – пообещала Мэнди под протяжный гудок, оповещающий об окончании свиданий с заключенными. – С тобой точно все в порядке? – поспешила она спросить, понимая, правда, что честно брат не ответит, но желая услышать успокоительную ложь.
– Все под контролем, – а Микки не хотел врать и выбрал самый безобидный из возможных вариантов ответа, в который, к своей, возможно, непоправимой ошибке верил он сам.
«Все под контролем» – думал Милкович, вставая с неудобного стула и провожая через стекло взглядом удаляющуюся фигуру сестры.
«Все под контролем» – повторил он себе, нагоняя на выходе Санчеза, к которому, на его удачу, сегодня также приходил кто-то, тихо прошептав мексиканцу на ухо обещание вечерней встречи и значительного увеличения прибыли местного барыги.
Микки знал, что он придет.
Закрывая глаза и проминая мякоть подушки затылком, чувствуя ход по венам и сосудам микроскопических кристалликов, обещающих долгожданное опьянение и спасительную пустоту в измученном почти неделей воздержания мозге, Милкович замер на пропахшем потом и сырым бетоном матрасе, не желая спугнуть ночного гостя неосторожным звуком или движением.
Он бывал здесь часто, брюнет был уверен в этом – безуспешно борясь со сном до рассвета, Микки развлекал себя, подсчитывая тихие вздохи, раздававшиеся из соседней камеры, фиксируя на стене результаты, оставляя пустыми поля проведенных в гордом одиночестве ночей, удовлетворенно отмечая, что с каждым месяцем таких становилось все меньше.
Да, его не было уже несколько дней, но сегодня Милкович мог поставить на кон что угодно, точно зная, что едва уловимое шуршание из соседних «апартаментов» вновь скрасит его продолжительный вечер, к наркотическому дурману, охватившему тело и сознание, добавив дополнительных красок, дразня фантазию и заставляя вновь рисовать этот образ.
Высокий или не очень.
Мускулистый или совсем тощий.
Смуглый или с выбеленной кожей.
У Микки было много вариантов, которые он мог бы предложить своему гостю, но лишь одно всегда оставалось неизменным.
Рыжий.
Детские рисунки и туманные воспоминания прошлых лет крепко застолбили в мозгу брюнета этот оттенок, не позволяя другим краскам проливаться на волосы молодого человека, каждый раз давая точку отсчета к построению образа, выводя на полотне опущенных век плавные линии мазков и острые штрихи, вырисовывая в фантазии долговязую фигуру Хранителя в клубах серебристой дымки.
Уже через несколько минут расползающейся по полу камеры 1B3, концентрируясь и позволяя в переливающемся свете кристаллов рассмотреть высокого парня с копной огненно-рыжих волос, с присущим ему мазохизмом вновь и вновь возвращающегося на свой молчаливый пост.
– Пришел, – удовлетворенно отметил шепотом Микки, услышав первый глубокий вдох, убирая в разрез матраса остатки «фена», за время ожидания уменьшенные еще в два раза дополнительным вдохом, переходя грань привычной дозировки. – Привет, – проговорил он чуть громче, не желая сегодня тренировать мозг подсчетами, надеясь на удачу очередной попытки заговорить.
Но синяя птица, кажется, забыла махнуть своим крылом над его продавленной шконкой, заменяя желанный ответ гробовым молчанием.
– Ну и похуй, – проворчал Микки, вставая, чувствуя необходимое напряжение в мышцах, ненадолго обеспеченное принятым наркотиком, и дикое желание разрушить тяготившую возбужденный мозг тишину. – Можешь и дальше стоять там как блядская статуя, я все равно знаю, что ты там.
Несколько шагов в направлении решетки и тусклый свет коридорного фонаря, ощутимо резанувший по воспаленной сетчатке глаз, расширенные зрачки которых изо всех сил желали поддаться рефлексу, но оставались недвижимы, обжигая зрительный нерв горячим свечением лампочки, отдаваясь тупой болью в затылке и легкой тошнотой.
– Где проебывался три дня? – поинтересовался брюнет, оседая возле металлических прутьев, не желая своим односторонним бормотанием разбудить других соседей, адресовывая вопрос конкретному слушателю.
А в том, что он слушает, сомнений не было.
Равномерное дыхание сбивалось и подсвистывало, выдавая Милковичу эмоции молчаливого собеседника, крепко сжимающего зубы в попытках сдержать рвущийся наружу ответ.
– Без тебя, пиздец, скучно было, – честно признался Микки, прикрывая веки, вызывая из памяти созданный вчерашним вечером образ, надеясь хотя бы в нем найти точку сосредоточения высказанных слов. – И бабла не было, – добавил он, задумавшись над тем, также сильно скучал бы он по ночному гостю, имей в кармане пару пакетиков «пороха». – Бля, че-т мне хуево, – поделился брюнет, сглатывая горечь, спешившую наполнить рот, в тишине помещений отчетливо слыша странное гудение где-то в ушных проходах и ощущая нездоровое напряжение в уставших мышцах.
Подобное уже происходило с Милковичем – решив сэкономить на покупках в тяжелые времена безденежья, парень сменил однажды своего поставщика, чистый «фен» Санчеза вытесняя из рациона бадяжным, значительно уступающим в цене и качестве, оставившим после себя лишь лужу блевотины возле койки и продолжительный отходняк на последующие пару дней. А своему распространителю, не сообщившему Микки о наличии опасных примесей – разбитое в кровь ебло и внеочередное посещение санчасти.