Мы вскочили и взялись за руки.
- У вас родился здоровый мальчик.
Мне поплохело от счастья. Том удержал меня. Нас повели по коридору, дали халаты. Это было смешно: двое парней прилипли к стеклу, за которым в своеобразной люльке лежал малыш.
- Мы пока не готовы его дать вам на руки. Проверяем на наличие отклонений и прочего, - доктор по очереди похлопал нас по плечам. – Вы можете сейчас только посмотреть на него.
Когда он ушёл, мы вновь взялись за руки.
- Он похож на тебя, - сказал муж.
- Нет, на тебя.
- На нас.
Это был самый счастливый день. Самый холодный и самый счастливый...»
Меня отвлёк таксист, сказав, что мы приехали к редакции. Я вновь увлечённо читал дневник. Теперь то, что я их сын, не вызывало сомнений. Мне даже было не интересно, кто же именно мой биологический отец. Я уже воспринимал их, как нечто единое.
- Пери, хреново выглядишь, - встретила меня Рози.
- Я писал отчёт.
- Оно и видно.
Сдав долбанную работу, я открестился от новой, сказав, что у меня семейные проблемы. Мне нужно было время, чтоб дочитать дневник и съездить к бабушке. Не важно, что эта Танна находится чёрт знает где. Меня это не пугало.
«Появление на свет Пери мы отмечали месяц. То на съёмочной площадке, то у родственников, то с друзьями. Том записался в няньки, пока я работал. Конечно, отпуск у него был не резиновый, поэтому мы хотели нанять няню, но как только Симона узнала про это решение, то наорала на обоих и примчалась из своей деревни к нам, чтобы сидеть с Пери. Они подружились. Он воспринял её очень хорошо, улыбался.
На самом деле, я не могу написать ничего примечательного по поводу большого промежутка времени. Мы работали, воспитывали сына и были счастливы. Зыбкие будни не казались нам чем-то ужасным.
Начну сразу с марта. Пери был уже год. Мы всеми мыслимыми и немыслимыми способами скрывали его от чужих глаз. Общественность не знала, что у нас есть ребёнок. Я обрёк его на это сам, задумав то, что многие отвергнут. Мы с Томом знали цену этой идеи, но ребёнка защищали. Мы не могли позволить, чтоб про него кто-нибудь узнал. Если нас постигнет неблагоприятная слава, то это никак не коснётся сына.
Так вот, в марте журналюги узнали, что я снимаю новый фильм. Вести о «Политике правды» рассосались по всем СМИ. Казалось, что может быть лучше ранней рекламы? Но я понимал, что это не есть хорошо. Пока мы снимали в бешеном темпе, потому что скоро должен истечь срок аренды павильона. Первая волна негодования пошла, когда я рассказал о чём фильм. Естественно, без подробностей. Конечно же, на меня накинулись. Я отбивался, как мог. По большому счёту, мне просто было на них плевать. Кинокомпания выкупила две недели на прокат фильма в следующем году. То есть, у меня оставалось всего восемь месяцев на то, чтобы сделать его.
Я отказался от семьи. Сроки поджимали. В апреле, когда мы отдали павильон и собрались в Чехию, чтобы снимать там, я поцеловал мужа и сына, пожелал им не унывать и уехал. Дома меня не было практически до зимы. Последнюю «точку» я поставил 23 ноября. Со спокойной душой вся бригада разъехалась по семьям. Настало время искусства монтажа. Как же я был рад вернуться. Том взял несколько отгулов, мы отвезли Пери Симоне, а сами устроили себе парочку секссейшенов. Что только не вытворяли... Я не знал, что трахаться на балконе, расположенном на четвёртом этаже, это так возбуждающе»
«Долгожданный конец января пришёл быстро. Пери рос таким хорошеньким, уже ходил и немного говорил. Когда мне позвонили и сказали, что фильм смонтирован, я побоялся его смотреть. Так и оставил. На премьеру хотели попасть очень многие. Дэвид послушал моего совета и пришёл только с женой, оставив сына. Мы поступили так же.
- Боишься?
- Безумно.
- Не бойся, - Том вновь подбадривал меня. – Сегодня тебя назовут гением...
- И обругают.
- Это уже не важно.
Я трясся, когда прошёл по дорожке, когда вошёл в зал, когда сел. Меня колотило все два с половиной часа. Пошли титры... и не раздалось ни одного аплодисмента. Я повернул голову и посмотрел на людей. Некоторые рыдали, кто-то сидел с выражением ужаса на лице.
- Это провал, Том, - шепнул я супругу, - это...
И вдруг зал взорвался аплодисментами. Все повставали со своих мест, крича, благодаря меня и всех, кто участвовал в его съёмках.
- Вот видишь, трусишка, - Толлер поцеловал меня.
Они готовы были нас разорвать. Бедный Дэвид. Его хвалили, ругали, льстили, угрожали... и всё за несколько часов. На самом деле, события этого вечера слились в один коктейль. Я мало что помню конкретного.
- Бешеный день, - рухнув с этими словами на кровать, я забрался под одеяло и накрылся по уши, пытаясь защититься.
- Всё будет нормально, - Том присоединился ко мне»
«Ничего нормально не было. Как меня только не назвали! Самое ужасное, что церковь отреклась от фильма, признав его богохульным, и меня вдобавок. Это не могло не расстроить. Я плакал... Критика была иногда просто чудовищна. Сволочи... Я был абсолютно уверен, что Бог любит меня так же, как и я его. Что он признаёт творческий порыв. Я не виноват, что гей... У меня есть любимый муж и сын, есть то, ради чего я могу пожертвовать собой. А они... они просто не понимали. Они слишком узки... узколобы, что ли... Им невдомёк, что есть что-то другое, кроме этого первобытного строя, помимо политических проблем. Может же быть нечто иное, то, что не каждый поймёт, но для многих принесёт благо. Я верю в свою идею, держусь её, и мне плевать, кто бы что не сказал. В принципе, правительство особо не отреагировало на ленту, как церковнослужители. Вот им больше делать нечего, как моё кино смотреть. Бригада пребывала в панике. Дэвид подвергся критике с таким же успехом, как и я.
- Беги с семьёй из страны, иначе они съедят тебя и не дадут нормально жить.
Йост не был патриотом, как я, поэтому уехал в Америку. Со временем о нём забыли и сильно не нападали. Я стойко держался»
«Как-то мы сели и решили, что ребёнок не должен всё это наблюдать. К нам пару раз наведывались без спроса. Пери не должны были видеть. Том предложил отвести его маме, но я сказал, что и она спокойно жить не будет. С болью в сердце мы позвонили Витте и предложили много денег за то, чтобы она приняла нашего сына, потому что была его матерью. Девушка, конечно, долго ломалась. Мы повысили сумму.
- Билл, у нас таких денег нет.
- Найдём.
Она согласилась. На тот момент у меня на счету лежало три миллиона. Я все их отдал ей, подписав контракт, что она обязуется воспитывать Вильперта до 18-ти лет, если с нами что-то случится. Мы заверили документ у нотариуса. Свидетельствовала Симона. Витта не отвертится и ничего не сможет сделать с ребёнком. Ей придётся его воспитать.
Тома уволили с работы. Мы остались практически без денег. Это волновало мало. С сыном всё было в порядке и, слава Богу»
«Мне не хочется писать про эти три года. Они были самыми мерзкими в нашей жизни. Мы не жили, а существовали, перебивались, голодали, но мирились с тем, что все взъелись на нас. Я упрекал себя в том, что снял этот фильм, что вообще решился на него. Толлер говорил, что я глупости несу, мы выкарабкаемся. Нам помогал мой папа. Я, скрипя сердце, брал у него деньги, потому что выхода не оставалось. Никто не хотел с нами работать. Том стал отчаиваться вместе со мной. Если я истерил, а он был спокоен, то после года безработицы и супруг взвыл. Он уезжал в другие города, даже страны, но без толку. Раз в месяц мы виделись с Пери, украдкой, чтобы никто ничего не прознал. Он спрашивал нас, почему мы бросаем его, почему мы его не любим. Я ревел, смотря на сына, обнимая его, и говорил каждый раз, что мы заберём обязательно. Это было выше моих сил. Том твёрдо сказал, что больше нельзя к нему ездить. Это риск»
«Сейчас я пишу, сидя дома и смотря очередное выступление Барнса. Как же мы его не терпим. Сука такая... Симона передала нам через Хагена продуктов и новые два свитера. Папа передал немного денег. Я вновь плачу, потому что хочу увидеть сына. Мне очень тяжело. Иногда, пока Том пишет статьи и анонимно их отсылает, чтобы напечатали и перечислили на наш счёт хоть сколько-нибудь денег, я ухожу из дома и еду к детскому саду, куда Витта отдала Пери. Он уже такой взрослый. Интересно, наш малыш ещё помнит о нас? Как я хочу обнять его, как хочу сказать, что люблю. Эти гонения... они никогда не закончатся, наверное. Нас уже хотели выселить из квартиры и вышвырнуть из страны. Конечно, есть поклонники моего творчества, которые помогают. На той неделе какая-то девушка прислала нам пару кроссовок, зная, что мы ограничены в средствах. Это так мило.
Боже, я не хочу так жить. Помоги нам, пожалуйста. Я умираю в этих четырёх стенах, мне дышать тут тяжело. Но самое главное, убереги Пери от беды, Господи. Мы справимся, правда, мы сильные, а он ещё ребёнок»
«Это уже не истерика. Это что-то страшнее. Хедвиг Барнс перешёл все границы. Он лично начал угрожать нам. Том такой злой, а я ещё злее. Этот человек в скором времени нас доведёт. Толлер вообще хочет ему морду набить. Я только за. Как это смертную казнь ввести? Мы что, в 15-м веке живём? Я таких сук, как он, вообще не видел. Падла гнилая...
У меня кончается тетрадь. Если Том разрешит, то куплю новую и продолжу»
Я дочитал, закрыл дневник и пошёл в спальню. Каждый шаг отдавался болью. Чёрт возьми, что со мной? Я лёг на кровать, забрался под одеяло, сжав книжку, и заплакал. Как давно я этого не делал. Они любили меня... они не хотели меня отдавать, но... Боже ты мой, почему так вышло? Билл ведь гений! Его фильм признали культовым, его назвали лучшим режиссером современности и довели до точки. Собаки! Как они могли... А что, если он написал ещё один дневник? Я должен поехать к бабушке и спросить. Хотя бы ради этого надо собраться с духом и двинуть в Саксонию.
Поездка в Танну
Поездка в Танну
* - поезда делятся по цветам. ICE – скоростной, он белый (наш Сапсап сделан по его подобию). EC, IC – полускоростные, они серые. IRE, RE, RB – региональные, красные. S – жёлтый, что-то типа электрички.
Скудный пейзаж за окном меня напрягал. Я сжимал дневник Билла в руках, вложив внутрь карандаш, подчёркивая и подмечая для себя важные имена и фамилии, даты, некоторые события. На машине до Танны можно было бы доехать за 3 часа, но я выбрал поезд, потому что машины у меня не было. Самый оптимальный – 4-х часовой. В этом крохотном городке не было даже своей железнодорожной станции, поэтому пришлось ехать до ближайшей к нему. Конечно, можно было тащиться 5 часов и с уймой пересадок, садясь с одного на другой автобус, но мой выбор был чуть проще и комфортнее. В поезде было много народу, но в ICE* я ехал только до Лейпцига. У меня было 2 пересадки и поездка на автобусе. Хотя его существование оставалось до последнего момента под вопросом. В Лейпциге пришлось тусоваться 20 минут на вокзале до своего следующего поезда. Я купил себе поесть, осмотрев вокзал. Поезд был, естественно, региональным. С недавних пор красный* цвет вызывал в моём желудке неприятное жжение, а вид крови приводил в ужас. Ехал он до Мельтойера. До конечной я читал дневник. Какие-то моменты были особо любимы мной. Только после прочтения этих откровений я начал вспоминать, что в моей жизни был кто-то помимо мамы, но эти воспоминания казались такими далёкими, кажется, из другой жизни или сна. Но образы мужчин в моей голове всё же всплывали. Я боязливо узнавал в них Билла и Тома. С каждым днём во мне боролись 2 противоречия: одно говорило, что я зря всё это затеял, попусту трачу свои деньги, силы и время, а второе, наоборот, настаивало. Оно и подсказывало, что, может быть, есть шанс... один, крохотный, такой зыбкий и полупрозрачный... ничего не значащий шансик на то, что родители живы... Ведь тел не нашли, никто не знал, как их смогли вывезти из квартиры. Внезапно в голову пришла идея. Достою мобильный и нахожу в записной книжке номер.
- Алло, Хаген, здравствуйте.
- О, Вил, здравствуй, дорогой. Ты ищешь бабушку?
- Да. Хаген, я хотел спросить, вы не подскажите, кто вёл дело родителей?
- Конечно, сейчас-сейчас, - мужчина подорвался и стал что-то искать. – Его зовут Руперт Хайм. Именно он доказал вину Барнса.
- Спасибо, - записываю в свой ежедневник. – Вы не знаете, как с ним связаться, он до сих пор работает в полиции?
- Думаю, да. Только рангом выше, полагаю, - мужчина вздохнул. – Вил, я понимаю, что ты озабочен их смертью, тебе интересно, но, сынок, ты можешь потратить на поиски ответов слишком много времени, совсем потеряв себя. Вильперт, ты готов пожертвовать столь многим из-за одной прихоти?
- Это не прихоть, Хаген. Это мой долг. Я должен знать, кто их убил или они сами покончили с собой. Где их тела. Пока не увижу, не успокоюсь.
- Бедный парень.
Мы попрощались. Я смотрел на имя, записанное мной, и понимал, что он должен знать, как пропали их тела. Честное слово, моя душа так и будет метаться, не узнав правды. А вдруг они живы? Ну мало ли... Тогда я смог бы найти их и спросить лично. Так сказать, информация из первых рук.
«Раз в месяц мы виделись с Пери, украдкой, чтобы никто ничего не прознал. Он спрашивал нас, почему мы бросаем его, почему мы его не любим. Я ревел, смотря на сына, обнимая его, и говорил каждый раз, что мы заберём обязательно. Это было выше моих сил. Том твёрдо сказал, что больше нельзя к нему ездить. Это риск»
Чёрт, они любили меня. Перечитывая эти строчки, я раз за разом убеждаю себя, что должен не отчаиваться. Если даже мне придётся ехать на край света – я поеду.
Выйдя в Мальтойере, поёжился. Прохладно. Пешком пройдя до автовокзала, посмотрел расписание. По моим данным автобус должен был выехать через 15 минут. Я перекусил, купил билет и сел в салон, где со мной было ещё 4 человека. Всё это похоже на фильм ужасов. Местность здесь мне не очень нравилась. А ещё что-то про Берлин говорят... До Ройта надо было ехать всего 10 минут. А вот там-то я и растерялся. На вокзале мне сказали, что автобусы в Танну едут только с пересадкой, а это очень долго. Я плюнул на общественный транспорт и пошёл прямо к трассе. Попутка нашлась быстро. Дядечка за рулём вызывал уважение.