- Туда теперь лезь. Ползи быстрей арестант да смотри не оглядывайся, воля там, ещё тридцать пять лет жить будешь среди отроков, а потом загнёшься по всем правилам, как вижу отсюда, сдохнешь в жарком месте. Как помрёшь, так милости просим к нам на попечение. Распрощаешься с телом тогда действительно приходи, тут мёртвым всегда рады, я думаю, порядком нагрешишь, не пройдёшь мимо ада. -
Старик смахнул костлявой рукой набежавшую слезу и сказал. - Вот почему Аня известно мне, что помру я нынче. Срок точный назначен был и тридцать пять лет, с тех пор минуло, и весна вот пришла, солнышко пригреет и преставлюсь. Только известно мне и ещё одна тайна. Знаю я, что смерть настигнет только тело, а душа она вечная, она брат не умирает, а только страдает. - Вроде бы голос у Мочалова повеселел, бодрее стали нотки в нём.
- Там же в подземелье в тринадцатом году творилось ужасное и необъяснимое, будто адский привратник со своими помощниками действительно решил избавиться от меня вторично. Смилостивился чёрт поганый, - старик плюнул через плечо и дёрнул рукой, чтоб крест наложить, но передумал, понимал, что знамение теперь не поможет, что иссякла его жизнь по велению совсем другого властелина и что бог, если он есть, останется равнодушным к его порыву. Он вздохнул и заговорил вновь.
- Страх раздирал моё сознание, но сквозь ужас я понимал, что демон тот же и что он помнит меня, помнит тот восьмилетней давности случай в этом же подвале царского дворца. Было страшно подумать, что судьба вновь закинула меня в адское подземелье. В голове мелькнула мысль спрашивающая, почему это случается со мной. Демон уловил мысль и рассердился ещё сильнее, он ткнул посохом мне в спину и я, шоркая коленями камень, пополз к лестнице. Я в тот момент уже знал, что буду, вытолкнут в какой-то другой мир, не в тот в котором я сидел в проклятой тюрьме и чистил там выгребные ямы. Понял я это задним умом, вроде бы как навеял мне кто-то эту мысль. Самыми пугающими и удивительными для меня оказались совсем другие мысли о том, что я теперь уже не тот человек, который учился у Коровина столярному ремеслу, а вновь тот, что десять лет до этого держал в руках трёхлинейку, служил в гвардии Русского царя. Я полз в неизвестность подгоняемый пикой демона, полз вдоль строя его помощников и видел их толстые волосатые шевелящиеся как змеи хвосты. И ещё было страшно от того, что в голове продолжал греметь голос наместника дьявола в аду. Он говорил, что если я нагрешу, то не поленится, примет меня лично и отправит прямо в пучину, в темень, в то место где одновременно и холод и жара, где меня повяжут по рукам и ногам и будут курять в кипяток, как об этом проповедают попы. Так и пополз я до выхода, а демон захохотал на прощанье вслед мне страшно и громогласно. Когда я, наконец, забрался вверх по ступенькам, то увидел, что дверь железная открыта и ночь беззвёздная распростёрлась над тёмной Невой. Узнал я Питер и место узнал, обрадовался даже безотчётно. Я шагнул на брусчатку и дверь, кованная с грохотом, захлопнулась за спиной. Да, я действительно стоял лицом к реке, стоял, как бывало на посту, только без ружья и в арестантской одежде выпачканной тюремным говном. Я тогда испугался ещё больше теперешнему своему положению. Я был бы счастлив вновь оказаться в казематах крепости но, увы, знал задним умом, что этого не будет. Испугался того, что демон ада по какому-то невероятному стечению обстоятельств на теле Мироздания исправил прошлую свою ошибку и теперь действительно вытолкнул меня в тот мир, в котором я несчастный когда-то родился. Это меня ничуть не обрадовало, а наоборот переполошило. Я ведь читал Библию и знаю, что только Иисус смог в ад спуститься и не понимал за что эта участь мне выпала дважды за короткую жизнь?
Я выполз из подземелья и не знал, что в городе случилось за восемь минувших лет и как, я теперь буду здесь жить? Однако инстинкт самосохранения заставил меня спасаться, и я побежал что есть силы вдоль Невы, вверх по её течению. Я помнил, что только в той стороне можно будет раствориться среди городской черни, не попасться жандарму или городовому, а ещё хуже агенту из тайной канцелярии Его Императорского Величества. Ад адом, но я хорошо усвоил, что являюсь каким-то непонятным для моего ума политическим заключённым, не отсидевшим срок по приговору суда.
В Петербурге пришлось жить до весны.
С каждым днём я убеждался, что нахожусь не в том городе, в который год назад приехал на партийную конференцию, но одновременно осознавал, что Питер был тем, в котором я служил гвардейцем и это я чувствовал душой. Я специально ходил по знакомым местам, где мог бы встретиться с людьми из прошлой армейской жизни, но так и не столкнулся ни с одним знакомым человеком, даже из далека не усмотрел знакомого лица. Я понимал, минуло восемь лет и многое в городе поменялось, но это никак не успокаивало, а как раз наоборот наталкивало на мысль, что я вновь оказался в чужом мире. Долгое время я боролся с желанием взглянуть на себя в зеркало, но боялся, что увижу отражение незнакомого мне человека. Какое-то неведомое доселе внутреннее чувство убеждало меня, что из подвала бесы вытолкнули не совсем того, который провалился в адское подземелье, двигаясь по арестантскому проходу в древней крепости.
Иногда я со страхом думал, что вовсе и не сидел в тюрьме, что всё, что испытал, есть помутнение рассудка, но вонючая арестантская одежда возвращала меня к действительности и я её вскоре поменял на обычную крестьянскую, которую украл на базаре. Так я превратился в вора, хотя солдатская мысль о том, что могу убить человека, напрочь, выветрилась из моих чувств. Я бродил по городу, время шло.
Однажды я всё-таки рискнул и посмотрелся в зеркало. Мне показалось, что я остался прежним, это немного укрепило мой дух, навеяло уверенность, что я не сдурел, что соображаю и что всё-таки узнаю себя. Петербургские приключения не могли продолжаться долго. Я понимал, что власть может меня разыскивать или если не меня, то того второго, что сидел в тюрьме в этом мире. Я был уверен в совпадениях в самом главном обоих миров. Заработав немного денег в плотницкой артели, я купил билет на поезд и отправился в губернию, туда же в Смоленск где, казалось мне, я обрету покой.
В Смоленске мне вновь пришлось разыскивать дом дядьки Коровина Ивана Григорьевича. Было удивительно и тревожно от того, что в моём восприятии все городские улицы и постройки поменялись местами. Они теперь выглядели как-то уловимо иначе и встречные люди не походили на тех, к которым я привык в период прошлого проживания, даже одежда на них была чем-то иной и говор, отличался от моей речи, будто и не жил я никогда здесь, не учился столярному мастерству у родного дяди?
Дом Коровина отыскал со страхом и не напрасно боялся, тут же понял, что в нём никогда не был и дядя меня не узнаёт, хотя, на мой взгляд, он ничуть не изменился, даже вроде бы помолодел, и седины в его усах было меньше. Всё как бы вернулось на круги своя, происходило заново и это страшно пугало.
Иван Григорьевич, после долгих разговоров о родне и моей службе, про тюрьму я ему умолчал, наконец, признал во мне племянника, жена его тихо запричитала, крестясь, помянула моих покойных мать и отца, принялась, как и восемь лет назад, собирать на стол угощение, а дядя выставил бутылку водки, чтобы выпить за встречу и порадоваться родственной душе прибившейся к его бездетному дому.
Свой же дом я разыскал на следующей неделе.
Изба на первый взгляд была той же, в которой я когда-то жил, но стояла на другой улице. В доме жила вдова с двумя ребятишками - мальчиком и девочкой. Но это была не моя супруга. Женщина была тощей, не в пример моей суженой и чёрной лицом, словно только что раздувала меха в кузне. На мои вопросы отвечала медленно и часто невпопад. Слова из неё надо было вытаскивать как ржавые гвозди из дубовой доски. Её грустные бесцветные глаза смотрели на меня как на посторонний предмет или как на таракана, выползшего из-за печи. Одним словом не моя это была Арина, хоть и звали её тем же именем. Мне пришлось долго допытываться до подробностей её жизни. Я ей назвался знакомым мужика главы их семейства и всё пытался узнать, что с ним, где он сейчас.
Оказалось, что её муж был схвачен губернской охранкой и заточён в местной тюрьме, где и умер от какой-то чахоточной болезни. У меня даже на сердце повеселело. Выходит не я это был? - Старик покачал седой головой и спросил глядя в пространство. - А может быть и я, только в другом мире, может действительно я там умер, а здесь и сейчас живой благодаря проискам демонов ада. Мне в пору, благодарить было "нечистых" за своё спасение и я, кажется, послал им мысленно благодарность.
Полдня я протолкался в той семье.
Женщина долго пристально вглядывалась в моё лицо, будто пыталась что-то вспомнить, но у неё ничего не получилось. Не узнавала она меня и для меня была чужим посторонним человеком. Дети её хоть и носили привычные имена моих отпрысков, но я их не смог узнать и по возрасту, они были помладше моих ребят.
Я сказал женщине, что знаком с её мужиком и что он действительно умер в тюрьме и просил вот зайти проведать семейство. Подыграл, значит, вдове. Что я мог ещё сказать? То, что со мной случилось, не поддавалось объяснению, в это невозможно поверить никому. И ты не поверишь Аня, да что с того, мне важно высказаться перед завершением жизни. - Старик махнул слабой рукой и продолжил рассказывать.
- Чернолицая баба, как только услышала про смерть мужа в тюрьме, плакать принялась, видно ещё теплилась у неё надежда, ждала она мужика. Плачет тихонько и за икону лезет рукой, подаёт мне солдатскую книжку своего покойного мужика. Я прочитал книжку и понял, что она точно такая же, как моя, в девятьсот пятом году выписанная в Петербурге штабным офицериком. В книжки и пенсия указана, но нет записи о моём семейном положении. Я понял, не могла вдова получать пенсию без меня. Сын её Федя сходил в горницу, и гармонь принёс, тальянку и подал мне. Я не знал что делать? Но гармонь взял и с тех пор играю на ней. Вот так всё происходило. - Вздохнул Степан Федорович.
- Я сунул книжку в карман, гармонь взял под мышку и сказал женщине, что буду приходить, проведывать её дом, и ушёл к Коровину. Надо было начинать всё с самого начала. Учиться столярному делу я решил, хотя вроде бы руки помнили и без того все премудрости будущей профессии и гармонь послушно играла. Так уж выходило, дважды мне пришлось осваивать столярное мастерство и я, это делал с особым упорством. Ты знаешь Аннушка о моём умении бондаря краснодеревщика, да и инструмент музыкальный мне подвластен. Это брат наука сложная, но мне далась легко. Талант не пропьёшь, как говаривал мой дядя. Он так говорил, потому что уже в то время я изредка напивался до чёртиков, всё боялся вновь в здравом уме в адский придел попасть, в руки страшного демона и его помощников. Хмель-то он не только ум, но и страх отбивает.
Однажды незадолго до того, как решил навсегда уехать из Смоленска, я осторожно рассказал Коровину, что какое-то время жил в ином мире. Иван не мог в полной мере осознать, в чем тут дело, не смог понять меня, хотя я упомянул ад, тюрьму и службу в гвардии. Иван долго молчал, обдумывая мой рассказ, потом сказал вполне серьёзно.
- Я тебя понимаю Степан. Солдатская служба очень тяжёлый труд, я бы сказал тяжкое лишение и не ты первый и не ты последний из служивых, кто пытался создать семью. Я думаю тебе известно, что из этого мало что получается даже у высших армейских чинов. Или убьют солдата на очередной войне, или замордуют на службе до потери интереса к женскому полу. Обычное дело, когда служивый расстаётся с семьёй, а бабы в солдатках живут или вдовствуют. -
Дядя рассудил случившееся со мной по своему по житейски, не переводя всё в мистику. Суеверия в нём было в меру. Откуда ему было знать, что в нашем мире действительно даже не умерев можно попасть в ад. Я думаю, он не верил и в бога, которого на самом деле не существует, по крайней мере, для меня. С тех пор, я больше никогда и никому не рассказывал о своих ужасающих приключениях. Мне было легче свалить всё на стечение каких-то непонятных разуму обстоятельств, чем пытаться искать ответ на вопрос, что это было и почему потусторонняя контора, в которой командуют демоны точь в точь похожие на нас смертных, может отправить заблудившегося человека то в один, то в другой мир? - Старик махнул рукой, подзывая к крыльцу сына Володьку.
- Мы с тобой Аня не просто так назвали его Володькой. - Сказал Степан.
Парень между тем подошёл к родителям.
- Я ведь когда спас тебя от голодной смерти поклялся, если выживу, не приму смерть от Советской власти, то назову сына родившегося через пять лет после смерти Ильича - значит Ленина - Володей. В честь его значит, вождя пролетарского, от которого трудовому народу много счастья не привалило, а бед хватило с головой. - Степан посмотрел на сына и спросил. - Хорошо горят дрова сынок?
- Горят тятя дрова, сухие они, словно спички. Через час в баню иди, я веник из сарая принёс. Как ты просил третьегодешной заготовки веник. Мы с Васей ломали ещё в совхозе, оттуда и привезли по твоей просьбе.
- Ну, хорошо сынок. Попарюсь, может в последний раз, весною порадуюсь и жаром банным кости погрею. -
Парень мотнул кудлатой головой и пошёл весёлый в сторону пасеки, где среди ульев работал старший брат Василий со своей женой. Невестка как раз и была пчеловодом, а Вася работал её помощником.
- Иди, иди сынок, помогай брату. - И сказал, обращаясь к Аннушке. - Сон мне приснился намедни. Вижу, что ослепнет наш Володька и старость проведёт в темноте, но ты не доживешь до тех дней. - Он вздохнул тяжело. - А может и не сбудется сон? Хотя, как говаривал когда-то мой отец, ничего просто так не сниться. - Мочалов вяло потёр грудь в районе сердца и продолжил рассказывать.
- Уезжать из Смоленска надо было обязательно. Война началась мировая. Мужиков собирали для армии, а я денежек успел скопить, купил билет и на Урал подался, в те края, куда меня царский суд присудил в ссылку отправить. В Миасс нацелился, а оказался в Михайловском, на родине твоей, где, в конце концов, и свела нас судьба. Да, да Аннушка хоть и в другом мире это произошло, но ведь указ-то царский, да и кто знает, есть ли связь тех и этих царей да вельмож, а ну как кинуться, царские сыщики проверять выполнил ли я приговор. На мою думу существует что-то эдакое в мироздании нам непонятное, не для ума простого люда. Вот и решил выполнить предписание императорское.
На Урале я быстро поднялся, жеребца купил, коневодством вроде бы занимаюсь и дом большой построил, мастерскую столярную открыл, и пошло дело. Слухи идут из Москвы, война заканчивается, а тут и революция подоспела. Смутное время. Я, грешным делом, об аде подумал, вроде бы как желание во мне созрело вновь переметнуться в другой мир, укрыться от бесконечной череды войн и революций. Думаю об этом, а сам боюсь, вдруг и там гражданская война полыхает? Однако мне повезло, не был я не за белых царских, не за красных, потом Ленин НЭП ввёл, я и вовсе расправил плечи, так и продолжалось до его смерти. Страшно было подумать, что без Ильича опять в раздрай страна окунётся. Так и вышло и мне уже без ада пришлось оказаться в совсем иной жизни. -
Старик поднялся на ноги, постоял, недолго наблюдая, как из бани тянется белёсый дым и сказал.
- Видать берёзовых дров Володька наложил под каменку? Чуешь, берёзовым духом потянуло? - Не дождался от жены ответа и стал рассказывать дальше.
- После смерти Ленина в двадцать седьмом раскулачили меня. В тот год колхозы стали появляться по деревням и сёлам, ко мне пришли и попросили, чтобы я добровольно отдал жеребцов и мастерскую. Сам-то я отказался в колхоз записываться. Оставили мне мерина да старую телегу и в Сибирь сослали. - Старик вновь погладил Анну по голове. - По пути на Станцию тебя и подобрал Аннушка. Остальное ты знаешь. -
Они долго молчали каждый думая о своём, наконец, Степан Фёдорович заговорил о наболевшем на сердце.
- Спрашивается, зачем я дважды в преддверие ада попадал? Может быть, останься я в другом мире, всё сложилось бы иначе. Может быть, там в ином царстве, не было революции, не было репрессий, и Ленин бы прожил на двадцать лет дольше или может быть, его вообще там не было, а царь наш Николка никудышный да кровавый и не отрекался вовсе от престола, а наладил вольную жизнь для мужиков без гражданской войны? По-настоящему наладил бы жизнь для люда простого.