– Тихо, – сказал он, – крысы. Справа от нас.
Бежать было некуда – вокруг во все стороны простиралось одинаковое кафельное пространство, а полоса впереди была еще слишком далеко. Затворник повернулся вправо и принял странную позу, велев Шестипалому спрятаться за его спиной, что тот и выполнил с удивительной скоростью и охотой.
Сначала он ничего не замечал, а потом ощутил скорее, чем увидел, движение большого быстрого тела в темноте. Оно остановилось точно на границе видимости.
– Она ждет, – тихо сказал Затворник, – как мы поступим дальше. Стоит нам сделать хоть шаг, и она кинется на нас.
– Ага, кинусь, – сказала крыса, выходя из темноты. – Как комок зла и ярости. Как истинное порождение ночи.
– Ух, – вздохнул Затворник. – Одноглазка. А я уж думал, что мы правда влипли. Знакомьтесь.
Шестипалый недоверчиво поглядел на умную коническую морду с длинными усами и двумя черными бусинками глаз.
– Одноглазка, – сказала крыса и вильнула неприлично голым хвостом.
– Шестипалый, – представился Шестипалый и спросил: – А почему ты Одноглазка, если у тебя оба глаза в порядке?
– А у меня третий глаз раскрыт, – сказала Одноглазка, – а он один. В каком-то смысле все, у кого третий глаз раскрыт, одноглазые.
– А что такое… – начал Шестипалый, но Затворник не дал ему договорить.
– Не пройтись ли нам, – галантно предложил он Одноглазке, – вон до тех ящиков? Ночная дорога скучна, если рядом нет собеседника.
Шестипалый очень обиделся.
– Пойдем, – согласилась Одноглазка и, повернувшись к Шестипалому боком (только теперь он разглядел ее огромное мускулистое тело), затрусила рядом с Затворником, которому, чтобы поспеть, приходилось идти очень быстро. Шестипалый бежал сзади, поглядывая на лапы Одноглазки и перекатывающиеся под ее шкурой мышцы, думал о том, чем могла бы закончиться эта встреча, не окажись Одноглазка знакомой Затворника, и изо всех сил старался не наступить ей на хвост. Судя по тому, как быстро их беседа стала походить на продолжение какого-то давнего разговора, они были старыми приятелями.
– Свобода? Господи, да что это такое? – спрашивала Одноглазка и смеялась. – Это когда ты в смятении и одиночестве бегаешь по всему комбинату, в десятый или в какой там уже раз увернувшись от ножа? Это и есть свобода?
– Ты опять все подменяешь, – отвечал Затворник. – Это только поиски свободы. Я никогда не соглашусь с той инфернальной картиной мира, в которую ты веришь. Наверное, это у тебя оттого, что ты чувствуешь себя чужой в этой вселенной, созданной для нас.
– А крысы верят, что она создана для нас. Я это не к тому, что я согласна с ними. Прав, конечно, ты, но только не до конца и не в самом главном. Ты говоришь, что эта вселенная создана для вас? Нет, она создана из-за вас, но не для вас. Понимаешь?
Затворник опустил голову и некоторое время шел молча.
– Ладно, – сказала Одноглазка. – Я ведь попрощаться. Правда, думала, что ты появишься чуть позже, – но все-таки встретились. Завтра я ухожу.
– Куда?
– За границы всего, о чем только можно говорить. Одна из старых нор вывела меня в пустую бетонную трубу, которая уходит так далеко, что об этом даже трудно подумать. Я встретила там несколько крыс – они говорят, что эта труба уходит все глубже и глубже и там, далеко внизу, выводит в другую вселенную, где живут только самцы богов в одинаковой зеленой одежде. Они совершают сложные манипуляции вокруг огромных идолов, стоящих в гигантских шахтах.
Одноглазка притормозила.
– Отсюда мне направо, – сказала она. – Так вот, еда там такая – не расскажешь. А эта вселенная могла бы поместиться в одной тамошней шахте. Слушай, а хочешь со мной?
– Нет, – ответил Затворник, – вниз – это не наш путь. Кажется, в первый раз за все время разговора он вспомнил о Шестипалом.
– Ну что ж, – сказала Одноглазка, – тогда я хочу пожелать тебе успеха на твоем пути, каким бы он ни был. Прощай.
Одноглазка кивнула Шестипалому и исчезла в темноте так же мгновенно, как раньше появилась.
Остаток пути Затворник и Шестипалый прошли молча. Добравшись до ящиков, они пересекли несколько гор стружки и наконец достигли цели. Это была слабо озаренная светом из-под ворот Цеха номер один ямка в стружках, в которой лежала куча мягких и длинных тряпок. Рядом, у стены, возвышалась огромная ребристая конструкция, про которую Затворник сказал, что когда-то она излучала так много тепла, что к ней трудно было даже приблизиться. Затворник был в заметно плохом настроении. Он копошился в тряпках, устраиваясь на ночь, и Шестипалый решил не приставать к нему с разговорами, тем более что сам хотел спать. Кое-как завернувшись в тряпки, он забылся.
Разбудило его далекое скрежетание, стук стали по дереву и крики, полные такой невыразимой безнадежности, что он сразу кинулся к Затворнику.
– Что это?
– Твой мир проходит через решительный этап, – ответил Затворник.
– ???
– Смерть пришла, – просто сказал Затворник, отвернулся, натянул на себя тряпку и уснул.
5
Проснувшись, Затворник поглядел на трясущегося в углу заплаканного Шестипалого, хмыкнул и стал рыться в тряпках. Скоро он достал оттуда штук десять одинаковых железных предметов, похожих на обрезки толстой шестигранной трубы.
– Гляди, – сказал он Шестипалому.
– Что это? – спросил тот.
– Боги называют их гайками.
Шестипалый собирался было спросить что-то еще, но вдруг махнул рукой и опять заревел.
– Да что с тобой? – спросил Затворник.
– Все умерли, – бормотал Шестипалый, – все-все…
– Ну и что, – сказал Затворник. – Ты тоже умрешь. И уж уверяю тебя, что ты и они будете мертвыми одинаково долго.
– Все равно жалко.
– Кого именно? Старушку-мать, что ли?
– Помнишь, как нас сбрасывали со стены? – спросил Шестипалый. – Всем было велено зажмуриться. А я помахал им рукой, и тогда кто-то помахал мне в ответ. И вот когда я думаю, что он тоже умер… И что вместе с ним умерло то, что заставляло его так поступить…
– Да, – сказал Затворник, – это действительно очень печально.
И наступила тишина, нарушаемая только механическими звуками из-за зеленых ворот, за которые уплыла родина Шестипалого.
– Слушай, – спросил, наплакавшись. Шестипалый, – а что бывает после смерти?
– Трудно сказать, – ответил Затворник. – У меня было множество видений на этот счет, но я не знаю, насколько на них можно полагаться.
– Расскажи, а?
– После смерти нас, как правило, ввергают в ад. Я насчитал не меньше пятидесяти разновидностей того, что там происходит. Иногда мертвых рассекают на части и жарят на огромных сковородах. Иногда запекают целиком в железных комнатах со стеклянной дверью, где пылает синее пламя или излучают жар добела раскаленные металлические столбы. Иногда нас варят в гигантских разноцветных кастрюлях. А иногда, наоборот, замораживают в кусок льда. В общем, мало утешительного.
– А кто это делает, а?
– Как кто? Боги.
– Зачем им это?
– Видишь ли, мы являемся их пищей.
Шестипалый вздрогнул, а потом внимательно поглядел на свои дрожащие коленки. – Больше всего они любят именно ноги, – заметил Затворник. – Ну и руки тоже. Именно о руках я с тобой и собираюсь поговорить. Подними их.
Шестипалый вытянул перед собой руки – тонкие, бессильные, они выглядели довольно жалко.
– Когда-то они служили нам для полета, – сказал Затворник, – но потом все изменилось.
– А что такое полет?
– Точно этого не знает никто. Единственное, что известно, – это то, что надо иметь сильные руки. Гораздо сильнее, чем у тебя или даже у меня. Поэтому я хочу научить тебя одному упражнению. Возьми две гайки.
Шестипалый с трудом подтащил два тяжеленных предмета к ногам Затворника.
– Вот так. Теперь просунь концы рук в отверстия.
Шестипалый сделал и это.
– А теперь поднимай и опускай руки вверх-вниз… Вот так.
Через минуту Шестипалый устал до такой степени, что не мог сделать больше ни одного маха, как ни старался.
– Все, – сказал он, опустил руки, и гайки повалились на пол.
– Теперь посмотри, как делаю я, – сказал Затворник и надел на каждую руку по пять гаек. Несколько минут он продержал руки разведенными в стороны и, казалось, совершенно не устал. – Ну как?
– Здорово, – выдохнул Шестипалый. – А почему ты держишь их неподвижно?
– С какого-то момента в этом упражнении появляется одна трудность. Потом ты поймешь, что я имею в виду, – ответил Затворник.
– А ты уверен, что так можно научиться летать?
– Нет. Не уверен. Наоборот, я подозреваю, что это бесполезное занятие.
– А зачем тогда оно нужно? Если ты сам знаешь, что это бесполезно?
– Как тебе сказать. Потому что, кроме этого, я знаю еще много других вещей, и одна из них вот какая – если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла. Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае. Понимаешь, в чем разница?
Шестипалый промолчал.
– Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда, – сказал Затворник. – А если ты ее потерял, ни в коем случае не позволяй себе догадаться об этом. И тогда что-то может измениться. Но всерьез надеяться на это ни в коем случае не надо.
Шестипалый почувствовал некоторое раздражение.
– Все это замечательно, – сказал он, – но что это значит реально?
– Реально для тебя это значит, что ты каждый день будешь заниматься с этими гайками, пока не будешь делать так же, как я.
– Неужели нет какого-нибудь другого занятия? – спросил Шестипалый.
– Есть, – ответил Затворник. – Можно готовиться к решительному этапу. Но этим тебе придется заняться одному.
6
– Слушай, Затворник, ты все знаешь – что такое любовь?
– Интересно, где ты услыхал это слово? – спросил Затворник.
– Да когда меня выгоняли из социума, кто-то спросил, люблю ли я что положено. Я сказал, что не знаю.
– Понятно. Я тебе вряд ли объясню. Это можно только на примере. Вот представь себе, что ты упал в воду и тонешь. Представил?
– Угу.
– А теперь представь, что ты на секунду высунул голову, увидел свет, глотнул воздуха и что-то коснулось твоих рук. И ты за это схватился и держишься. Так вот, если считать, что всю жизнь тонешь – а так это и есть, – то любовь – это то, что помогает тебе удерживать голову над водой.
– Это ты про любовь к тому, что положено?
– Не важно. Хотя, в общем, то, что положено, можно любить и под водой. Что угодно. Какая разница, за что хвататься, – лишь бы это выдержало. Хуже всего, если это кто-то другой, – он, видишь ли, всегда может отдернуть руку. А если сказать коротко, любовь – это то, из-за чего каждый находится там, где он находится. Исключая, пожалуй, мертвых… Хотя…
– По-моему, я никогда ничего не любил, – перебил Шестипалый.
– Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты проревел полдня, думая о том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены? Вот это и была любовь. Ты ведь не знаешь, почему он это сделал. Может, он считал, что издевается над тобой куда тоньше других. Мне лично кажется, что так оно и было. Так что ты вел себя очень глупо, но совершенно правильно. Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле этого смысла нет.
– Так что, любовь нас обманывает? Это что-то вроде сна?
– Нет. Любовь – это что-то вроде любви, а сон – это сон. Все, что ты делаешь, ты делаешь только из-за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле и выл от ужаса. Или отвращения.
– Но ведь многие делают то, что делают, совсем не из-за любви.
– Брось. Они ничего не делают.
– А ты что-нибудь любишь, Затворник?
– Люблю.
– А что?
– Не знаю. Что-то такое, что иногда приходит ко мне. Иногда это какая-нибудь мысль, иногда гайки, иногда сны. Главное, что я всегда это узнаю, какой бы вид оно ни принимало, и встречаю его тем лучшим, что во мне есть.
– Чем?
– Тем, что становлюсь спокоен.
– А все остальное время ты беспокоишься?
– Нет. Я всегда спокоен. Просто это лучшее, что во мне есть, и, когда то, что я люблю, приходит ко мне, я встречаю его своим спокойствием.
– А как ты думаешь, что лучшее во мне?
– В тебе? Пожалуй, это когда ты молчишь где-нибудь в углу и тебя не видно.
– Правда?
– Не знаю. Если серьезно, ты можешь узнать, что лучшее в тебе, по тому, чем ты встречаешь то, что полюбил. Что ты чувствовал, думая о том, кто помахал тебе рукой?
– Печаль.
– Ну вот, значит, лучшее в тебе – твоя печаль, и ты всегда будешь встречать ею то, что любишь.
Затворник оглянулся и к чему-то прислушался.
– Хочешь на богов поглядеть? – неожиданно спросил он.
– Только, пожалуйста, не сейчас, – испуганно ответил Шестипалый.
– Не бойся. Они тупые и совсем не страшные. Ну гляди же, вон они.
По проходу мимо конвейера быстро шли два огромных существа – они были так велики, что их головы терялись в полумраке где-то под потолком. За ними шагало еще одно похожее существо, только пониже и потолще, – оно несло в руке сосуд в виде усеченного конуса, обращенного узкой частью к земле. Двое первых остановились недалеко от того места, где сидели Затворник с Шестипалым, и стали издавать низкие рокочущие звуки («Говорят», – догадался Шестипалый), а третье существо подошло к стене, поставило сосуд на пол, обмакнуло туда шест с щетиной на конце и провело по грязно-серой стене свежую грязно-серую линию. Запахло чем-то странным.
– Слушай, – еле слышно прошептал Шестипалый, – а ты говорил, что ты знаешь их язык. Что они говорят?
– Эти двое? Сейчас. Первый говорит: «Я выжрать хочу». А второй говорит: «Ты больше к Дуньке не подходи».
– А что такое Дунька?
– Область мира такая.
– А… А что первый хочет выжрать?
– Дуньку, наверно, – подумав, ответил Затворник.
– А как он выжрет область мира?
– На то они и боги.
– А эта, толстая, что она говорит?
– Она не говорит, а поет. О том, что после смерти хочет стать ивою. Моя любимая божественная песня, кстати. Жаль только, я не знаю, что такое ива.
– А разве боги умирают?
– Еще бы. Это их основное занятие.
Двое пошли дальше. «Какое величие!» – потрясеннно подумал Шестипалый. Тяжелые шаги богов и их низкие голоса стихли; наступила тишина. Сквозняк крутил пыль над кафельными плитами пола, и Шестипалому казалось, что он смотрит с невообразимо высокой горы на раскинувшуюся внизу странную каменную пустыню, над которой миллионы лет происходит одно и то же: несется ветер и в нем летят остатки чьих-то жизней, выглядящих издалека соломинками, бумажками, щепками или еще как-то. «Когда-нибудь, – думал Шестипалый, – кто-то другой будет смотреть отсюда вниз и подумает обо мне, не зная сам, что думает обо мне. Так же, как я сейчас думаю о ком-то, кто чувствовал то же самое, что я, только Бог весть когда. В каждом дне есть точка, которая скрепляет его с прошлым и будущим. До чего же печален этот мир…»
– Но в нем есть что-то такое, что оправдывает самую грустную жизнь, – сказал вдруг Затворник.
«Стать бы после сме-е-е-рти и-и-вою», – протяжно и тихо пела толстая богиня у ведра с краской; Шестипалый, положив голову на локоть, испытывал печаль, а Затворник был совершенно спокоен и глядел в пустоту, словно поверх тысяч невидимых голов.
7
За то время, пока Шестипалый занимался с гайками, целых десять миров ушло в Цех номер один. Что-то скрипело и постукивало за зелеными воротами, что-то происходило там, и Шестипалый, только подумав об этом, покрывался холодным потом и начинал трястись – но именно это и придавало ему силы. Его руки заметно удлинились и усилились – теперь они были такими же, как у Затворника. Но пока это ни к чему не привело. Единственное, что знал Затворник, – это то, что полет осуществляется с помощью рук, а что он собой представляет, было неясно. Затворник считал, что это особый способ мгновенного перемещения в пространстве, при котором нужно представить себе то место, куда хочешь попасть, а потом дать рукам мысленную команду перенести туда все тело. Целые дни он проводил в созерцании, пытаясь перенестись хоть на несколько шагов, но ничего не выходило.