Кстати говоря, у простого народа это прозвище сохранялось довольно долго, даже до появления хиппи. Вот когда хиппи первые появились, простой народ советский, который читал «Правду» и верил в каждое слово, что там написано – жлобье так называемое, – вот они продолжали называть хиппарей всех «стилягами»: «Ну, ты, стиляга!» Это был парадокс: они называли волосатых людей в джинсах стилягами. Потому что это уже было общее презрительное название «отщепенцев». «Отщепенец» и «стиляга» – это было одно и то же. Это было отвращение к людям, которые не хотели быть, как все.
Борис Алексеев:
Такого названия не было: «я стиляга», «ты стиляга». Нет, этого не было. Просто каждый вел себя, как хотел. Никто не размахивал руками – я вот то, я вот се. Просто выделялась молодежь. Не поведением – я бы не сказал, а своей одеждой, своей манерой.
Олег Яцкевич:
Стильный человек – это комплимент; а вот «стиляга» – позорный ярлык.
Георгий Ковенчук:
Стиляги – оскорбительное название. А я просто любил хорошо одеться, и таких людей называли стилягами. И тогда я полностью принимал на себя это клеймо. Но я не был каким-то там чересчур… Просто любил одеться модно. Когда мы в то время смотрели заграничные фильмы, мы в первую очередь следили не за сюжетом, а смотрели, кто как одет из артистов. Сейчас же мы смотрим – мы не обращаем внимания, у кого какая рубашка, на какой подошве ботинки, а тогда очень много уделяли внимания этим деталям. [Тогда] это был протест против того, что тебя учат, как выглядеть, что надевать.
Валерий Сафонов:
[Слово «стиляга»] появилось из журнала «Крокодил». Мы – те, кто к этой категории относились, соответственно одевались и причесывались – мы себя, конечно, стилягами не называли. А это не понравилось властям, идеологам, воспитателям молодежи, и они сформулировали таким образом: стиляга. Звучит неприятно, согласитесь? [Разница большая]: «человек стильный» и «стиляга». Это уже клеймо какое-то получается. Вообще, я не думаю, что мы вообще друг друга как-то называли.
Борис Дышленко:
Про стиляг я услышал, когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, а сам стал стилягой лет в шестнадцать. Вернее, не услышал, а прочел фельетон «Плесень» (см. раздел «Герои карикатур и фельетонов» – В. К.). Я жил тогда в Кисловодске, учился в школе. Мое отношение к этому было тогда [негативное], как у всех. А позже, когда мне было уже лет шестнадцать, это отношение изменилось совершенно. Я уже жил в Риге, и я сам стал стилягой. Так называемым стилягой, потому что мы себя стилягами не называли, разумеется. Мы себя называли «чуваками», а девушек, соответственно, «чувихами». И нас было довольно много. Я учился в русской школе, и половина нашего класса или была стилягами, или тяготели к этому.
Валерий Попов:
Наверное, [слово «стиляга»] придумали все-таки власти. Это было знаковое, как знак почета… Хотя, смотря где. В школе, если стиляга, то это – все. Тебя замучают. Начнут обсуждать, трепать, нарисуют карикатуру в газете.
По «Броду» до «Коктейль-Холла»
Стиляжная субкультура строилась на интересе молодежи к западному миру, а прежде всего – к Америке. Вектор отношений с этой страной успел поменяться в сороковых годах несколько раз: из воплощения буржуазного империализма США сначала превратились в союзника в войне с нацистской Германией, а потом – в противника в новой войне, «холодной». Будущие стиляги выживали в голодное военное время благодаря американской тушенке и американскому яичному порошку, а встреча советских войск с союзническими на Эльбе стала одним из ярких эпизодов войны.
Представления советской молодежи строились об Америке на том, что видели в голливудских фильмах, и на скудной официальной информации, которая с началом холодной войны приобрела откровенно негативный тон (впрочем, соответствовавший антисоветскому тону американской пропаганды): подчеркивались экономические проблемы, безработица, расизм, высокий уровень преступности в США и тому подобные вещи. Но верить в это не хотелось, потому что благодаря джазу и немногим дошедшим до СССР американским фильмам у части молодых людей в СССР создалась своя картина жизни в Америке, и даже то, что официальная пропаганда объявляло негативным, видеть таким они не хотели. Не зря сочинялись полу-серьезные, полу-шутливые стишки вроде этого:
«Если проанализировать сейчас, почему в 50–е годы в СССР возникло движение «штатников», то все становится яснее, если учесть, что это явление было характерным не только для социалистического общества, жившего за железным занавесом», – вспоминал Алексей Козлов. – «[…] поклонение определенной части молодежи какой-либо страны элементам культуры другой страны – явление довольно распространенное. В послевоенные годы многие европейские страны оказались в плачевном экономическом состоянии, Разрушенные пути сообщения, предприятия и жилые дома, безработица, нехватка продуктов и многое другое – вот основные приметы жизни тех лет. И на этом фоне контрастом выглядело все, что относилось к заокеанской преуспевающей стране, начавшей довольно мощную экспансию в послевоенной Европе. Студебеккеры, тушенка, яичный порошок, одежда, ботинки, чуингам, кока-кола, джаз, кинофильмы, блестящие голливудские звезды – все это настолько поражало воображение европейцев, что Америка казалась просто раем. […] Так что, наши бродвейские стиляги и айвеликовые штатники были частью общего процесса, представляя отнюдь не худшую часть общества».
Стиляги не были ни скрытой сектой, ни тайным обществом. Наоборот, своим видом они старались подчеркнуть свою непохожесть на других, выделиться из серой толпы «нормальных» советских граждан. Поэтому они старались появляться в самых людных местах, в центре города. В результате, в каждом крупном городе появился стиляжный «променад», по которому модные парни и девушки прогуливались, показывая себя друг другу и вызывая отвращение и удивление у обычной публики. Этот променад называл «Бродом» – сокращенно от «Бродвей», называния знаменитой нью-йоркской улицы.
Конечно, в «хилянии по Броду» был и элемент хвастовства и тщеславия: продемонстрировать новую, раздобытую где-то шмотку всем, кто «врубается». Существовали даже специальные приемы как бы случайной демонстрации одежды: например, сунуть руку в карман пиджака, чтобы приоткрыть подкладку плаща – фирменный плащ нередко опознавался по подкладке. Но, в то же время, «Бродвеи» становились своего рода клубами, где наиболее продвинутая молодежь встречалась, общалась, делилась новостями и информации. А где еще в то время можно было этим заниматься? Клубов и вечеринок в современном понимании тогда просто не было.
В Ленинграде «Бродом» стал кусок Невского проспекта, в Москве – улица Горького (сейчас – Тверская). Интересно, что эти улицы и шире и «масштабнее», чем «настоящий» Бродвей, на котором никто из стиляг тогда не был.
Московским Бродвеем была часть левой стороны улицы Горького – от памятника Пушкину до самого низа. По ней вечерами двигались навстречу друг другу два потока людей, при этом еще и рассматривавших друг друга. А дойдя до крайней точки, поток разворачивался и шел в обратном направлении, и так по несколько раз за вечер.
Кроме «Бродов», стиляжным местом был, например, танцзал «Шестигранник» в Парке Горького в Москве, а в Ленинграде – «Мраморный зал» дома культуры имени Кирова. Облюбовали стиляги и один из немногих – если не единственный – островок «буржуазной культуры» в столице Советского государства: «Коктейль-холл» (или, «Кок», как они его называли между собой), открывшийся в 1954–м году на улице Горького, в одном из домов на улице Горького, почти напротив здания центрального телеграфа, рядом с популярным парфюмерным магазином «ТЭЖЭ» и магазином «СЫРЫ». Это был единственный по нынешним понятиям «ночной клуб» в Москве – открытый с восьми вечера и до пяти утра. У входа постоянно стояла очередь – причем, не только из стиляг, потому что публика, посещавшая «Коктейль-холл», была самой разнообразной.
Коктейли с названиями типа «Маяк» или «Карнавал», а также «глинтвейны» и «флиппы» попивали и иностранцы – журналисты и дипломаты, – и «золотая молодежь», и гуманитарная и техническая интеллигенция, и студенты, и даже старшеклассники, неизвестно каким образом умудрявшиеся попадать в «ночное» заведение. Кроме того, «Коктейль-холл» предлагал немалый ассортимент крепких спиртных напитков. Кстати, цены, как вспоминают очевидцы, были действительно низкими, так что школьники вполне могли себе позволить пару коктейлей за ночь на сэкономленные «карманные деньги».
Судя по воспоминаниям очевидцев, артельщики – тогдашние «олигархи» – и блатные в «Коктейль-Холл» не ходили, потому что там не подавали никакой еды (кроме орешков) и не танцевали, и вообще это было место слишком уж «западного» стиля.
Известный джазовый музыкант и композитор Юрий Саульский, игравший одно время в «Коктейль-холле», вспоминал, что иногда туда заходил знаменитый советский композитор Никита Богословский, написавший музыку к таким советские «хитам», как «Темная ночь», «В далекий край…» и «Я на подвиг тебя провожала»: «Он носил белые пиджаки и ослепительно модные брюки и ботинки».
«А поскольку именно в это время все западное – и в первую очередь американское – стало предаваться анафеме, «холодная война» набирала обороты – в посещении «Коктейль-холла» появился оттенок некоего диссидентства, несогласия с существующими порядками», – вспоминал Саульский. – «Да, молодые модники увлекались джазом. Больше за ними ничего «антисоветского», правда, не замечалось». Рассказывают, что в «Коктейль-холле» появлялись и актеры Борис Ливанов и Иван Переверзев, писатель Константин Симонов, футболисты Всеволод Бобров и Константин Бесков.
«Коктейль-холл» состоял из двух этажей (на втором был зал со столиками и отдельное помещение типа кабинета, отгороженное от остального пространства небольшой занавеской, «для своих»). Здесь подавали «настоящие» алкогольные коктейли, которые можно было посасывать через соломинку, – барменша управляла шейкером, а за ее стеной стояло множество разнообразных бутылок с ликерами, коньяками, джином, настойками, шампанским нескольких сортов, и все это, как вспоминают, было вполне достойного качества.
Музыка в «Коктейль-холле» игралась разнообразная, и далеко не всегда джаз. По воспоминаниям Козлова, одно время музыкальным сопровождением занимался некий ансамбль, игравший «типичный, невинный во все времена и при любой власти кабацкий репертуар, состоявший из старых танго, фокстротов, вальс-бостонов и слоу-фоксов, причем не американского звучания, а скорее немецко-итальянского или мексиканского».
В конце концов, властям, видимо, надоел этот «рассадник буржуазных ценностей» в самом центре Москвы, и в 1955–м году «Коктейль-холл» был закрыт, а на его месте появилось кафе-мороженое.
Борис Дышленко:
Тогда все еще только начиналось, и все, звучащее «оттуда», стало очень важным для тех, кто жил здесь, и все получило другой знак, обратный. Все, что было плохо, вдруг стало хорошо, и до абсурда это доходило. Если нам, скажем, говорили и писали в «Крокодиле» и других журналах, что в Америке грабят и убивают, то вдруг в песенке стиляг появлялись такие слова:
И все это вдруг становилось прекрасно: и грабить, и убивать. Все выворачивалось наизнанку, приобретало обратное звучание. И, что существенно, капитализм, появившийся у нас позже, стал именно таким, каким его изображали до этого в наших газетах: то есть именно грабительским, отвратительным.
Алексей Козлов:
Те, кого называли «стиляги», собирались в Москве на улице Горького. За пределами Москвы только в Ленинграде это еще могло быть, на Невском проспекте – Аксенов мне рассказывал, как он там ходил. Но вообще это было московское явление, причем, именно центровое.
Возможности такой не было в провинции совершенно точно. Это только в Москве польские и югославские журналы продавались. Может, еще в Ленинграде. Больше нигде. Москва была тогда уникальным местом – в ней происходили вещи, которых в советском союзе не было больше нигде – кинофестивали и т д. Даже при «Хруще», а при Сталине тем более. Москва была центром информации, проникновения из-за рубежа дозированных запрещенных знаний. И мы этим пользовались. Моментально рассказывали – ой, вот там вот сейчас можно купить что-то. Тут же все скупалось и читалось и рассказывалось. Кто узнавал, тут же рассказывал другому.
Это была такая москвоцентристская политика Сталина – он все сконцентрировал в одном месте. Из Москвы уезжали поезда, набитые продуктами, каждый день. Потому что Москва снабжалась так, как ни один другой город в СССР. Помню, мои родственники из Казани приезжали, на самолете из Томска прилетали, чтобы купить мяса. В Москву свозились на фурах эти продукты отовсюду и здесь перерабатывались. Приезжали люди из деревень – например, четыре человека, – и вся деревня собирала им деньги и чемоданы. Продуктами набивали чемоданы, привозили и раздавали соответственно деньгам, которые скидывались. А потом приезжали через неделю другие люди. Я жил на Сретенке, где были все эти мясные магазины, и там рядом три вокзала, потом – Курский, и там были эти «мешочники», как их называли. Из Владимира, Ярославля – через Сретенку переходили из одного магазина в другой. И там же еще был магазин «Тюль» – за тюлем очереди стояли.
Валерий Сафонов:
В Москве был знаменитый «Коктейль-холл», где развлекалась «золотая молодежь» и стиляги, – на улице Горького. Но мне по возрасту туда не пришлось попасть, мне четырнадцать-пятнадцать лет было, а потом его закрыли. Один раз я туда зашел – очень красивое помещение, отделанное деревом. Дуб мореный такой. Европейский такой, что ли, стиль. Когда его закрыли, там открыли, по-моему, кафе-мороженое, и всю ту ободрали деревяшку, всю красоту нарушили.
Борис Алексеев:
«Бродвей», она же улица Горького – это как в Лондоне, где те, кто живут вокруг какого-то там места, все они считаются кокни, у них свой жаргон, свой язык – русский человек на кокни не умеет говорить и не понимает его совершенно, если вы очутитесь в Лондоне, вы не поймете этот разговор. Так и те, кто жил вокруг улицы Горького, вот они были стиляги. Они там каждый день ходили, по определенной стороне, в «Коктейль-холл» – пили коктейли. А я-то жил на Соколе – это надо было выезжать. А здесь не было никаких коктейль-холлов, не было ничего.
Алексей Козлов:
Существование «Коктейль-холла» – загадка, но я знаю один ответ: там собирались все поднадзорные элементы. Он был создан КГБ для того, чтобы следить за ними. Позже ресторан «София» на площади Маяковского открывали иногда на ночь, чтобы отловить какую-нибудь банду. Я это знаю от музыкантов, которые там работали. И еще под Москвой, в Архангельском, был ресторан «Русская изба», и музыканты, которые там работали, знали всех, кто его посещал. Там были три постоянных места – представитель ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности – В. К.), кагэбэшник и представитель прокуратуры или милиции. Это три разных ведомства, которые ловили своих «клиентов». А бандитам или жуликам некуда было деньги девать, кроме как потратить в ресторанах: ничего нельзя было купить. А в сталинское время [«Коктейль-холл»] был открыт, чтобы отлавливать инакомыслящих. Их там не забирали.
Если тараканы в доме есть, с ними проще бороться, поставив им блюдечко с сахаром, чтобы они все были на виду. Они все сползутся из щелей и будут здесь. Но если их начать травить, то они опять разбегутся по углам. «Коктейль-холл» существовал, чтобы выслеживать всех людей, которые интересуются Западом, а потом их где-то в другом месте, не в самом «Коктейль-холле», ликвидировать. Когда там начались облавы – уже после смерти Сталина, был нарушен этот принцип, и сразу все туда перестали ходить. И я в том числе – мы поняли, что это опасно. И туда стала ходить обычная публика.