Фото 18
Митя не любит признаваться, что чего-то не понимает. Задает вопросы, но в какой-то момент останавливается и говорит: «Ясно». Чтобы не показаться глупым.
Черт побери, почему бы не назначить родиной эти места? Снять квартиру поближе к лесу, то есть это не лес, скорее всего, а какой-то парк, но неважно.
Я хотел было пойти дальше по тропинке, но вдруг остановился. Повернулся и вышел из деревьев.
Зачем я себя обманываю и уговариваю?
Не первый раз это уже в моей жизни.
Вот, например, была девушка Света. Которая меня выбрала.
Самое правильное слово.
«Понравился», «влюбилась», «полюбила», «захотела» – это все не то, это слова приблизительные. Самое точное – выбрала. Любовь и хотение при этом не исключаются, но как составная часть.
Я люблю, когда меня любят. Я всегда для этого старался, но не всегда меня любили в ответ. Многих учителей я раздражал, хотя был отличником. Может, этим и раздражал: начитавшись книг, знал иногда по теме урока больше, чем учителя, вернее, учительницы. По большей части это были простодушные тетеньки, которые удивленно спрашивали: «Ты откуда это взял?» Мне бы, дурачку, меньше хвастаться, но я не мог удержаться, начинал рассказывать, откуда взял, и что еще могу сообщить. «В другой раз», – с хмурой улыбкой говорили мне тетеньки, класс посмеивался, но вместо того, чтобы отблагодарить меня за опозоренных учительниц всеобщей дружбой, наоборот, чуждались и хоть не травили, как бывает с новичками, я бы этого не позволил, но и в свои компании не принимали. Набивались в друзья школьные изгои, но с ними я сам не хотел дружить, чтобы не показаться на них похожим.
Мама и отец воспринимали мои успехи как должное. Мама изредка говорила: «Молодец!» – как хвалят малышей за то, что почистили зубы, а отец, просмотрев дневник с одними пятерками, закрывал его, небрежно бросал на стол, оглядывал меня и пощелкивал с досадой языком: «Это все хорошо, воин, а когда собой займешься?» Он хотел, чтобы я был спортсменом и, возможно, действительно воином, то есть пошел по его стопам, а я был всегда немного полноватым, хоть и не рыхлым, не слабым, мог и могу, если доведут, и сдачи дать, и скрутить так, что человек в моих руках пощады запросит, мне моя комплектация, как выражалась одна из одноклассниц, не мешала и не мешает, я пробовал сидеть на диетах, сгонять вес в тренажерных залах, но понял, что с природой не поспоришь – два года назад, когда сбросил аж двенадцать килограммов и спросил Веру, как выгляжу (сама не догадывалась сказать), она, окинув взглядом с головы до ног, улыбнулась: «Как похудевший толстяк. Не знаю, как это получается, но раньше ты казался стройнее». – «Потому, что каждый должен жить в своем образе!» – сказал я и вскоре вернулся к этому самому образу. При этом живот у меня не бугрится, щеки не лоснятся, я просто большой, вот и все.
Отец считал, что при таких данных я обязан быть борцом-тяжеловесом или еще кем-то в этом роде, а я не любил даже обычных уроков физкультуры. На велосипеде кататься по городу и окрестностям – это да, это нравилось. И по стопам отца идти не собирался. Он своего огорчения не скрывал. У отца вообще не было привычки прятать плохое настроение, которое у него часто бывало – из-за служебных неурядиц, из-за плохо прибранной квартиры, не вовремя поданного ужина, из-за того, что мама обиженно молчала, когда он приходил со спиртным запахом.
– Сидит и молчит! – ворчал он. – Хочется ругаться – ругайся, не молчи!
– Когда ругаюсь, тебе еще меньше нравится.
– А было бы из-за чего! Другие на рогах домой приползают, я хоть раз напивался?
– Нет.
– Вот именно! Я знаю дозу! И меня все за это уважают! Кроме тебя! Я дома нормально не могу выпить! Другие пьют по-свински, в семье хулиганят, я хоть раз что-нибудь в этом духе сделал?
– Нет. Можешь выпивать дома.
– Выпьешь, когда на тебя смотрят, как на врага! Тебя аж всю переворачивает!
– Я должна в ладоши хлопать? Не люблю, когда пьют, не люблю запаха. Могу уйти, погулять, а ты пей.
– Чтобы сын думал, что я тебя из дома выгнал?
– Он все слышит, ты потише бы.
– А что я такого говорю? Что я такого сделал вообще? Ты меня за алкоголика держишь, вот это он слышит! И видит! Он видит, что ты меня за человека не считаешь! Это хорошее воспитание, правильное! Пусть знает, что мать ангел у него, а отец говно!
– Что ты несешь?
– Несешь! Выбирай выражения! Грузчик ящики несет, а я нормально беседую! А я если вам, мадам, по-человечески общаться со мной противно, ищите, где лучше, я не против!
В общем, ответной любви мне всегда не хватало. Если бы были дедушки и бабушки, они, наверное, любили бы, причем не ответно, а напрямую, просто так и ни за что, но их нет: отец детдомовский, никогда не рассказывавший, почему так получилось, а у мамы была только мама, рано умершая от той же болезни, что потом и мою маму схватила и уволокла, не дав никому опомниться, очень уж быстро все произошло, меньше, чем за год.
Поэтому я всегда легко отзывался, если кто-то обращал на меня внимание. Так и вышло с девушкой Светой. Я учился с ней в Минске на одном курсе. Мне нравились другие девушки, но Свете понравился я, и как-то так случилось, что у нас с ней все получилось. Правильней сказать, у нее со мной получилось. Я легко угадывал, чего ей хочется, я это вообще всегда легко угадываю, а она считала, что у нас взаимная любовь. И надо было бы все прояснить, но я никак не мог на это решиться.
– Сказал бы прямо: извини, не люблю, что мешало? – спросит меня Митя, когда вырастет и когда я расскажу ему эту историю. В назидание вроде того.
– Она предупредила, что терпеть не может, когда кто-то говорит о любви. И было такое время – люди часто сходились, жили вместе, даже заводили детей, а о любви не говорили.
– И сейчас не говорят. Если что-то есть, и так понятно, если нет, зачем говорить?
– Точно, Митя. Но она сначала ничего не требовала, поэтому и…
– Секс был?
– Да. Но встречаться было сложно, я в общежитии, она с родителями жила. Сняли комнату. А потом я понял, что она хочет от меня ребенка и хочет за меня замуж.
– Говорила?
– Нет. Я догадался.
– Надо было сразу уйти.
– Я знаю, Митя. Но я уже привык к ней. Я не хотел ее обидеть. Я знал, что она меня любит.
– Это ее проблемы.
– Наверно. Несколько раз я готовился. Вот сейчас скажу, вот сейчас. А сам думаю: но она же мне нравится. Стройная. Не красавица, но милая такая. Симпатичная. А если я вообще никого не встречу больше? Теоретически может оказаться, что мне попалась самая подходящая девушка из всех возможных. Сразу.
– Так не бывает, – хмыкнет Митя.
– Всякое бывает. В общем, я начинал придумывать, за что бы ее полюбить. То есть как вот сейчас, я иду и придумываю, за что можно полюбить Алтуфьево. Другие же его за что-то любят. Я накручивал себя. Я становился все ласковей, все нежнее. А она, ты знаешь, оказалась прирожденная хозяйка. Она так здорово все устроила в нашей комнатке. В таком икейско-японском стиле, он тогда входил в моду. Ничего особенного, но очень все к месту – соломки, ширмочки, абажуры плетеные на лампах, коврик джутовый на полу, низкие кресла такие, удобные… Мне нравилось возвращаться туда после учебы и работы, я же подрабатывал тогда. Вроде бы комната в чужом доме, а вроде бы уже и свой дом… Понимаешь, человеку хочется любви, хочется быть радостным и другого кого-то радовать. Вот, например, я иду, смотрю – бабушка цветы продает. Садовые цветы, красивые, недорого. Из своего сада. И такое сразу движение души, что ли, – купить букет. Покупаю. Несу, улыбаюсь. Представляю, как сейчас обрадуется. И она радуется, целует меня, цветочки в вазу ставит, потом на них любуется, ты счастлив. Но любви нет. Есть любовь к моменту, к радости дарить цветы, любовь к ее радости, но в целом все-таки что-то не то.
– Ты маме тоже часто цветы дарил.
– Это другое. Это двойная радость – и цветы, и по любви.
– Лучше, как я понял, не дарить, не морочить голову, – скажет Митя, думая о чем-то своем.
– Наверное. Честнее. Но если хочется?
– И чем все кончилось?
– Надоело слушать?
– А что-то еще было в промежутке?
– Ты прав. Ничего особенного не было, так все и тянулось. А однажды пришла в гости ее мама. Принесла пирог. Светы не было. И она говорит: Дмитрий, вы так и будете жить или все-таки, как нормальные, поженитесь? Я говорю: мы это не обсуждали. А она говорит: это она с тобой не обсуждает, зато она со мной все время обсуждает, вроде того, не могу понять, чего он от меня хочет. Дмитрий, говорит, ты, я вижу, губа не дура. Пользуешься ее молодостью во всех смыслах. Если ты перспективу с ней создавать не намерен, тогда, говорит, Дмитрий, при всем уважении, сделай отсюда до свидания, я не хочу, чтобы моя дочь попусту время потеряла, а в тридцать лет потом заново жениха искала себе. Она семью хочет. Вот такая речь у нее была. Я сказал: вы правы, надо делать выбор. И ушел.
– И правильно.
– Да, но как-то подловато получилось. Я воспользовался ситуацией.
– А как еще? Если эта Света сама не хотела видеть, что ты ее не любишь, то сама и виновата.
– А может, действительно не видела?
– Мы всегда все видим, – скажет мой мудрый сын. – Или видим, или догадываемся.
– Я вот не видел, что с твоей мамой происходит.
– Извини, тоже, наверно, видел. Просто… Ну, как бы не замечал. Я тебя перебил, – скажет сын торопливо и деликатно. – Значит, на этом все и кончилось?
– Не сразу. Она потом… Ох. Плакала, сказала, что мама идиотка и неправильно ее поняла, вовсе она ей не говорила, что замуж за меня хочет, а говорила только в принципе, что можно бы, но не обязательно, на самом деле ей и так хорошо, не собирается она замуж, у нас все отлично, с какой стати расставаться? Ну, и я вернулся. Она мне еще раз все повторила: ничего от меня не хочет, ее все устраивает, давай дальше жить, как жили. И мы как бы помирились. Чувствую – опять меня затягивает. Все, хватит, надо серьезно поговорить. Объясняю ей: Света, ты лучше всех, а я урод, я тебя обманывал, ты мне нравишься, но я тебя не настолько люблю, чтобы… Ну, все в этом духе. А она мне: какая разница, настолько, не настолько, нам вместе хорошо? Я говорю: хорошо. Все, больше ничего не требуется. Я говорю: слушай, если совсем честно, я тебя, похоже, совсем не люблю. Она говорит: не надо врать, если бы не любил, не жил бы столько со мной.
– Логично.
– То-то и оно. Иду до конца, объясняю, что жил без любви, просто меня все устраивало. Мама твоя, говорю, права, пользовался тобой. Вот и все.
Митя посмеивается:
– А она говорит: ну и пользуйся дальше?
– Почти. Сказала: ты, говорит, сволочь, конечно, но что делать, если вы все такие? Ты надеялся, я все вытерплю? Нет, пошел к черту. Только не сейчас, давай я привыкну к этой мысли, а пока недельку еще вместе побудем. Вроде того, попрощаемся. Ладно, я согласился. Неделька, другая, третья. Она так себя ведет, будто ничего не было. А я ей опять цветочки тащу и вообще. Даже еще ласковей стал. И однажды четко понял, что еще немного – и все. Я ее обманывал, а начну и себя обманывать. И сам себе поверю. И малодушно сбежал. В Москву. Поступил, учился, работал, сам себя обеспечивал.
– Ты рассказывал. Герой.
– Надоели папины байки?
– А она за тобой не поехала?
– Нет.
– Повезло. Другая бы догнала и вернула.
– Считаешь, что со мной так можно?
– А то нет?
Досадно.
Досадно, что мой сын думает так обо мне.
То есть может так подумать.
То есть я предполагаю, что он может так подумать.
Значит, я заранее сдался?
Нет.
Вера поймет, что совершила ошибку. Надо с ней просто нормально поговорить. Мы же нормально так и не поговорили.
Надо встретиться и поговорить.
«Бибирево»
Я спускался на эскалаторе и пытался начать мысленный разговор с Верой.
– Послушай, – скажу я ей.
…
Но для этого нужно встретиться. По телефону она говорить не хочет, на письма и сообщения не отвечает или отвечает фразой, которая могла бы стать sms-шаблоном: «Это отдельный разговор». Я пробовал, когда приходил гулять с Митей, она обрывала:
– Не при ребенке.
– Путь в своем комнате побудет.
– Ты по нему не соскучился? Не хочешь его видеть?
– Нам нужно десять минут.
– В десять минут ты не уложишься.
– Хорошо пойдем гулять в месте. Он будет на площадке, а мы поговорим.
– А кто будет за ним следить? Или ты с ним так и гуляешь? Он на площадке, ты на телефоне?
– На самом деле можно и при нем. В обтекаемой форме.
– Он уже все понимает.
Не поспоришь.
Неважно. Все равно рано или поздно я найду возможность остаться с ней наедине. И скажу:
– Послушай…
А она тут же:
– Я знаю все, что ты собираешься сказать. Не надо мучить меня и себя. Все решено, Митя.
Или скажет:
– Все решено, Дмитрий.
Если скажет «Митя», то, на самом деле, ничего не решено.
Если скажет «Дмитрий» —
– ну и что?
Она может так сказать нарочно. Для официальности как бы. Значит, все равно ничего не решено. Так что неважно, как она меня назовет.
Я скажу:
– Я не хочу никого мучить. Я просто хочу понять.
Нет, не пойдет.
«Хочу понять» – слабая позиция. Мой отдел как раз занимается такими вещами, я хорошо это знаю и объясняю сотрудникам: текст не должен начинаться с пожеланий вроде «хочу», «надеюсь» и даже с таких как «я уверен» или «мы уверены». Если человек сам по себе или от имени фирмы пишет: «Мы уверены», – это воспринимается как то, что в действительности никто ни в чем не уверен. Политики, да, они могут себе позволить, это обычная формулировка. Не слабость, а игра, расчет. Политик не делает ни одного шага вперед, не подготовив себе шаг назад. «Мы надеемся», «мы считаем», «мы убеждены», «мы полагаем» – это и есть такая подготовка. Потом всегда можно сказать: мы считали, мы полагали, мы даже были уверены, но нас подвели, обманули, ввели в заблуждение и т. п. Когда-то в древности бесхитростно объявляли: «Иду на вы». Сейчас говорят: «Мы надеемся на урегулирование в юридическом поле», «мы убеждены, что нет неразрешимых противоречий», а в это время дула танков расчехляются, ракеты из шахт высовываются, вентили газовых и нефтяных труб завинчиваются или отвинчиваются – в зависимости от необходимости. И поход на вы идет вовсю под сладкие речи о том, что никакого похода не предвидится.
Но то политика. Там, где продают и покупают, то есть в областях, в которых человечество большую часть времени и крутится (хотя политика тоже сфера торговли), нельзя никаких «мы хотим, полагаем, считаем, уверены». Нельзя ни в рекламе, ни в маркетинговой аннотации говорить и писать: «Мы считаем, что наш кетчуп лучший в мире». Или: «Мы хотим доставить вам максимальное удобство». Лучший. Доставим. Без оговорок.
Человеческих отношений это тоже касается.
Поэтому я скажу:
– Вера, я все понимаю.
– Если понимаешь, о чем тогда разговор? – тут же ответит Вера.
Черт, тупик, засада!
Я не заметил, как спустился на станцию, как оказался в вагоне.
Хотел продолжить думать, но помешал пожилой мужчина в синей спортивной куртке. Тот самый, с которым я ехал сюда. Я его сразу узнал. И он опять сидел напротив, такое вот совпадение. Оно меня почему-то обрадовало. Если может произойти это (степень вероятности, между прочим, очень небольшая), значит, возможно и другое. В ногах у мужчины стоял пакет, а в пакете что-то было, за чем он ездил. Купил или взял у родственников или у знакомых. И вот едет назад, выполнив житейский долг. Но на лице нет ни счастья, ни удовлетворения. Ничего. Глянул вскользь на меня. Взгляд задержался на долю секунды: он меня узнал. И, кроме узнавания, в глазах ничего не отразилось.
Я стал смотреть на других людей. Зачем-то мне это было надо. Но я понимал, что не запомню их. А хотелось почему-то запомнить. Решил записать. Достал телефон и начал настукивать одним пальцем без точек и запятых. Палец ошибался, но я не исправлял – можно и потом.