Симонсон знал, где искать, по двум причинам. В 1933 году Перси Вин-Харрис, участник четвёртой британской экспедиции, нашёл на высоте 8460 метров, примерно в 230 метрах от Первой ступени5, ледоруб Ирвина. Почему именно Ирвина? Дело в том, что всё своё оборудование Сэнди помечал тремя параллельными линиями-зарубками, оставляя нечто вроде автографа. Этот вывод исследователи сделали спустя почти сорок лет после трагедии, в 1963 году, изучая личные вещи Ирвина. Оставалась одна загадка – крестообразная зарубка, явно сделанная другим инструментом и в другое время. Но эту загадку разрешил сам Вин-Харрис. Он попросил одного из шерпов, Кусанга Паглу, пометить ледоруб, чтобы не перепутать его с другим оборудованием экспедиции. Пагла вырезал на рукояти крест. Горное оборудование обычно индивидуализировано, вряд ли Мэллори поменялся ледорубами со своим напарником. Исходя из местоположения ледоруба, можно было высчитать, как спускались альпинисты (точнее, один из них) после потери.
Вторая наводка была более значимой. Член китайской экспедиции 1975 года Ванг Хонг-бао четырьмя годами позднее, будучи участником совместного с японцами восхождения, упоминал, что на маршруте китайская группа наткнулась на очень старый труп, причём явно англичанина. Он описал его местоположение так: «Высоко на Северном склоне, в нескольких минутах ходьбы от лагеря». Больше он ничего не сказал – а на следующий день его смело лавиной. В той лавине, 12 октября 1979 года, погибло трое участников экспедиции – все китайцы.
К слову, их смерть осталась в тени трагедии, случившейся на горе десятью днями ранее, когда погибли американец Рей Дженет и немка Ханнелора Шматц. Она стала первой женщиной, которая умерла на горе. Казалось бы – их двое, а китайцев трое. Но китайцев просто смело лавиной – это была мгновенная и относительно безболезненная смерть. Дженет и Шматц умирали долго и страшно – от гипотермии, сидя в палатке и не будучи в силах выбраться из неё. Через некоторое время палатку сдуло ветром, снесло и тело Рея Дженета, останки же Ханнелоры Шматц в течение ещё шести лет можно было рассмотреть с маршрута. Она полусидела с открытыми глазами, а её волосы развевались на ветру. Потом ветер отполировал её череп, и пол мертвеца стал неопределим. В 1984-м два альпиниста погибли во время попытки эвакуировать тело. Годом позже англичанин Крис Бонингтон хотел изучить запутавшееся в палатке тело и столкнул его вниз, дальше от тропы. Ещё позже труп сдуло ветром в ту же расщелину, куда некогда затянуло Рэя Дженета.
Но это было отступление от темы. Главное, что Симонсон и другие участники поисковой группы знали, что тело находится неподалёку от китайского лагеря 1975 года, – а его местоположение было известно точно. Этот факт сильно сужал ареал поисков.
Конрад Анкер, первым нашедший тело Мэллори, ходил зигзагами. Первого мая 1999 года группа покинула лагерь V на высоте 7830 метров, достигла лагеря VI и разделилась, чтобы расширить территорию поисков. Анкер пошёл на запад и почти сразу наткнулся на мертвеца в современном снаряжении – тот лежал неподалёку от остатков китайского лагеря. Затем он начал спускаться по пологому склону и на одной из скальных полок увидел другого мертвеца – тоже современного. Дойдя до нижней точки западного ребра, Анкер отправился назад – по другой стороне. Он шёл зигзагами и, выбравшись на достаточно высокую точку, осмотрелся. На западе что-то белело – и это был не снег. По снаряжению и состоянию мумии было понятно, что тело пролежало несколько десятков лет – и Анкер вызвал по рации остальных.
Другие члены экспедиции тоже не дремали. За тот день, обходя зигзагами предполагаемую зону поисков, они нашли несколько десятков тел – почти все современные, появившиеся после 1980-го. Энди Политц и Конрад Анкер с точки зрения других отправились в неверных направлениях, причём Анкер ушёл слишком далеко – за него уже начали волноваться.
В том, что тело – 1924 года, сомнений не было. Одежда и ботинки не могли быть более поздними. Но они были уверены: это – Ирвин, никто иной. Они знали, где нашли ледоруб Ирвина. Если бы тот спускался, то на девяносто пять процентов – этой самой дорогой. Поэтому, когда кто-то из экспедиции отвернул воротник куртки и увидел метку G. Leigh Mallory, он воскликнул: Oh my God! И ещё раз, и ещё. Потому что они не могли поверить в то, что нашли величайшего альпиниста XX столетия. Человека, который три четверти века пролежал здесь, на безумной и безымянной высоте, вмороженный в камень. О Боже, восклицали они, о Боже.
Потом они нашли ряд дополнительных доказательств. Ещё несколько нашивок с фамилией Мэллори на свитере и подкладке штанов, разбитый альтиметр, очки, наручные часы (с разбитым стеклом, без стрелок), почти полный коробок спичек Swan Vestas, жестяную коробку с бульонными кубиками, маникюрные ножнички в кожаном чехольчике, карманный нож в ножнах, смятый тюбик с какой-то мазью, карандаш, бумажку со списком необходимого оборудования, шейный платок, один хорошо сохранившийся ботинок и фрагмент второго. Кислородных баллонов не было – видимо, Мэллори использовал весь запас и выбросил тяжёлое снаряжение. К слову, один из баллонов – трудно сказать, кому он принадлежал, – нашли в мае 1991 года на высоте 8480 метров – выше и ближе к Первой ступени, чем ледоруб.
И ещё у Мэллори нашли три письма, которые альпинист хранил у сердца. В этом месте камни не примёрзли, и удалось засунуть руку в нагрудный карман. На всех письмах были фамилия Мэллори в обрамлении почтовых марок.
Первое письмо было от его сестры Виктории. Второе – от его брата Траффорда, будущего главного маршала авиации Великобритании.
И третье письмо – от Рут. Оно не подписано, но почерк – явно женский, и автор письма обращается к Джорджу Мэллори с искренней дружбой и любовью, без сексуального подтекста, но в некотором роде чрезмерно откровенно, нежно. Члены поисковой группы не сомневались, что такое письмо могла написать только Рут Тёрнер, женщина, чью фотографию Мэллори обещал оставить на вершине в случае успешного восхождения.
Но когда они спустились вниз, и письмо было отправлено на анализ, оказалось, что Рут не имела к этим строкам никого отношения. У неё был другой почерк.
В последние минуты своей жизни Джордж Мэллори прижимал к сердцу письмо от неизвестной женщины.
Эту женщину звали Стелла Габриэлла Кобден-Сандерсон. Она родилась в 1886 году в семье знаменитого барристера, переплётчика и художника Томаса Джеймса Сандерсона, одного из основателей и идеолога «Движения искусств и ремёсел», и Анны Кобден, британской социалистки и политической активистки. После замужества родители Стеллы взяли двойные фамилии. Сандерсон был большим эксцентриком. Закрыв в 1916 году свою лондонскую типографию, он выбросил в Темзу всё оборудование, в том числе уникальные литеры специально для него разработанного шрифта, восстановить который удалось спустя много лет, уже в компьютерную эпоху. Дед Стеллы по материнской линии, Ричард Кобден, был членом палаты общин и лидером движения фритредеров, боровшихся за невмешательство государство в частное предпринимательство. Анна Кобден сражалась за права женщин, права детей, права, права, права – всю свою жизнь.
Какая девочка могла вырасти в подобной семье? Сильная, волевая, умная и интересная, суфражистка по убеждениям и железная леди по характеру. В Стелле не было ни капли присущей Рут Тёрнер нежности, Стелла была прямой противоположностью супруги Мэллори, и, возможно, той женщиной, которую он искал, но не успел найти.
Они познакомились всего за год до смерти альпиниста, во время его визита в США в 1923 году, как раз когда он произнёс свой знаменитый афоризм. В том году брак Джорджа и Рут начал постепенно давать трещину. Детям было восемь, шесть и три года соответственно. В семье часто скандалили, но ни один из биографов Мэллори даже не заикается о том, что тот мог уйти из семьи. Скорее всего, они с Рут перевалили бы через этот кризис и продолжали бы жить дальше в мире и согласии. В какой-то мере роковая экспедиция Мэллори стала его реакцией на семейный раскол.
О дружеской переписке между Джорджем Мэллори и Стеллой Кобден-Сандерсон было известно. После смерти альпиниста все письма забрал себе Траффорд Мэллори – и унёс их содержание в могилу. Он погиб в авиакатастрофе близ Гренобля 14 ноября 1944-го в возрасте пятидесяти двух лет.
Более загадочно исчезновение всех писем от Рут Тёрнер к мужу, датированных 1924 годом. Письма Джорджа к Рут, которые он писал в начале года из Азии, а затем в каждом лагере на пути к вершине, сохранились, обратные – нет. Их местонахождение до сих пор остаётся тайной. Тем не менее, Рут несомненно писала мужу – этому есть устные подтверждения Фрэнсис Клэр, старшей дочери альпиниста. Что такого содержали эти письма, что владелец предпочёл их спрятать или уничтожить? Траффорд ли это был или кто-то иной? Ещё одна загадка.
До наших дней дошли переплётные и художественные работы Стеллы – она унаследовала способности и интересы отца. Но эти работы никак не связаны с Джорджем Мэллори. Ничего, кроме письма, которое мертвец прижимал к сердцу, не связывает этих двоих.
Вернёмся к Джону Келли. Он шёл наверх уверенно, точно зная маршрут, иногда сверяясь с пометками, в суть которых он Матильду не посвящал. Идти было непросто, высота чувствовалась хорошо, они уже перевалили за 8000 метров. Французы уже вероятно, разбивали штурмовой лагерь, а Келли всё шёл в сторону от вершины, не пытаясь подняться выше, чем 8200. Он не собирался брать гору.
Матильда спросила у него: ты точно знаешь, что ищешь? Откуда ты знаешь? Целая поисковая экспедиция пришла сюда, чтобы найти Ирвина, и не нашла. Зато они нашли Мэллори, ответил Келли. И что? Они потратили море времени, тело нашли случайно, а второе вообще может быть в совершенно другом месте, может, оно в трёхстах метрах выше, ты думал об этом? Нет, ответил Келли, я знаю, где тело.
Погода стояла превосходная. Ветра почти – по меркам высокогорья – не было. Светило яркое солнце. Снег лежал участками, под ногами пересыпались мелкие камни. Кислорода хватало, усталость была, но лёгкая, естественная. Идеальные условия для поисков.
Они шли медленно, потому что Келли не хотел сбиться с дороги. Потом они разделились. Он что-то нашептал своим шерпам, и один пошёл направо, второй – налево. Матильда молчала. Она ждала, что Келли приведёт её куда-то. Между ними был невидимый поводок.
Потом у него затрещала рация, и раздался голос шерпа. Келли повернулся к Матильде и сказал: есть. Нашли.
На склоне лежали тяжёлые плоские камни, образуя бугор в форме человеческого тела. Могила была свободна от снежного покрова. Никаких надписей рядом не было – просто камни, обозначающие, что здесь лежит человек.
Матильда вспомнила этот вид. Он сильно изменился, но сомнений не было – это было то самое место, которое фигурировало в популярном фильме National Geographic.
Это же могила Мэллори, сказала она. Зачем мы пришли сюда.
Келли обернулся. Нет, покачал он головой. Здесь лежит не Джордж Мэллори. Здесь лежит Сэнди Ирвин.
Но ведь у него были письма Мэллори, и ярлыки на одежде, и личные вещи! – удивилась Матильда.
Да, кивнул Келли. Это я объясню тебе чуть позже.
Часть 2. Эндрю Комин Ирвин
Введение
Десятки исследователей посвятят часы, дни, месяцы изучению моей жизни, такой короткой и такой прекрасной. Я не могу передать вам десятой части того, что чувствую, что вижу и слышу, потому что у меня не хватает слов, и, что значительно серьёзнее, катастрофически не хватает времени. Всё, что у меня есть, – блокнот и карандаш, но я боюсь, не успею заполнить даже эти считанные странички, потому что вынужден находиться в полной неподвижности, а температура падает, поскольку приближается темнота. Поэтому я буду писать, сколько смогу, а когда карандаш выпадет из моих ослабевших пальцев, я буду просто говорить, а потом – думать про себя, покуда, как говорят священники, смерть не разлучить меня с этим миром. И хотя я не был наверху, хотя я так и не увидел самое близкое солнце из всех возможных на этой планете, я счастлив, потому что Джордж жив, и он отправился наверх, и, возможно, в эту самую минуту он уже спускается обратно, чтобы рассказать всем: для человека нет никаких преград.
Никто не найдёт моих записей, никто, скорее всего, не наткнётся случайно на моё вмороженное в гору тело, потому что я очень далеко от более или менее проходимых мест. Я не знаю, сколько мне пришлось падать; если рассчитать угол, под которым лежат тени, и добавить к этому прошедшее с момента падения время, то, скорее всего, я пролетел порядка тысячи футов и нахожусь сейчас значительно ниже нашего последнего лагеря. С одной стороны, это неплохо, поскольку в этой области можно продержаться без кислорода практически неограниченное время. С другой стороны, Джордж никогда не найдёт меня здесь. Стоит ли кричать? Видимо, не стоит. Этим я могу разбудить гору, приблизив свою кончину.
Я думаю, что первый вопрос, который зададут себе биографы Джорджа, прозвучит так: почему он выбрал Ирвина? Почему меня – неопытного, но могучего увальня, добродушного инженера с золотыми руками, никогда не поднимавшегося выше, чем на 3000 футов? Независимо от того, вернётся Джордж или навсегда останется на вершине, ответа на этот вопрос они не получат, потому что он останется между нами – мной и Джорджем. Есть вопросы, которые не касаются никого, вопросы настолько интимные, что вмешательство в них посторонних нарушит хрупкое равновесие их тончайших тканей, и ответы на них прозвучат как оскорбление, богохульство, удар огромным железным быком по воротам штурмуемой крепости. Джордж не впустил в это пространство никого – даже свою супругу, которую он, я знаю это, любил больше жизни. Впрочем, в нашем замкнутом пространстве мы всё-таки были не одни – и остаёмся не одни. С нами – гора.
Путь
Мой отец, Уильям Фергюсон Ирвин, родился в 1869-м в Биркенхеде, графство Чешир, Англия. Там же спустя тридцать три года родился я, потому что отец вёл исключительно оседлый образ жизни и категорически не любил пересекать границу собственного крошечного ареала. В этот ареал входил сам Биркенхед и ещё несколько окрестных городов. Впрочем, эта ограниченность не делала нашу семью изгоями или дикарями. Биркенхед находится примерно в десяти минутах неспешной ходьбы от Ливерпуля, будучи его предместьем, расположенным на противоположном берегу реки Мерси. Таким образом, отец, по сути, жил в большом городе, пользовался его благами и принимал его нравы, при этом притворяясь, что он – сельский житель.
На моей матери, Лилиан Дэвис Колли, он женился за пять лет до моего рождения, в 1897 году, причём бракосочетание состоялось – по настоянию родителей матери – в Солфорде, пригороде Манчестера, в тридцати четырёх милях от нашего дома. Когда я узнал об этом, будучи ребёнком, мне показалось, что это какое-то гигантское, нечеловеческое расстояние, которое рядовой обыватель покрыть не в силах, и отец совершил подвиг, добравшись до Манчестера из Ливерпуля. По крайней мере, так я понял из отцовских рассказов. Гораздо позже, уже объездив множество мест и открыв всю необъятность реального мира, я пытался понять, почему же отец сознательно ограничивал себя в познании нового. Сейчас, только сейчас, сидя на узком уступе между небом и землёй, в самом сердце ледяной пустыни, я начал понимать причину такого поведения. Она очень проста: он не хотел. Он просто был другим, нежели я, и он – за что я безумно ему благодарен – никогда не пытался навязать мне своего мировоззрения, смиренно дожидаясь, когда я сформирую своё собственное. Что ж, я сформировал – сейчас. С другой стороны, если бы он не был столь лоялен, я вряд ли бы познакомился с Ноэлем и тем более с Джорджем. Я не отправился бы на Шпицберген, а затем – сюда. И, возможно, сидел бы сейчас у камина, говоря слова любви какой-нибудь прелестной девушке, приведенной в дом матерью. Мама всегда хотела меня женить.