Политов докурил свою сигарету и затушил её в пепельнице. Затем он неуклюже помахал руками по воздуху, чтобы выгнать остатки дыма на улицу и с раздражением захлопнул окно.
В своей маленькой, захламлённой комнате он быстрым движением сбросил на неубранную кровать свой заношенный халат и начал одеваться. Он надел брюки, отыскал в шкафу неглаженную рубашку, накинул пиджак. Далее он, более по привычке, которая ещё осталась со службы в департаменте, нежели для этикета, повязал на шею жёванный, впрочем, ещё довольно приличный галстук и вышел в прихожую. Там он всунул ноги в коричневые и нечищеные ботинки, нашел на вешалке потёртый чёрный плащ и вышел за дверь, на лестницу.
Пока он, согнувшись перед дверью, громко возился с ключами, чтобы закрыть старый, тяжело работающий замок, за его спиной послышался неприятный шорох. Вернее сказать, не то чтоб он был неприятным, но для Политова появление этого звука обозначало предстоящую некоторую неловкость и задержку.
– Иван! – услышал он треснувший голос.
Из квартиры напротив, на площадку, выступил пожилой и худосочный человек с остроносой седой головой, в растянутом коричневом свитере и в стоптанных тапочках.
– Да, Валерий Васильевич! – делая голос доброжелательным и не оборачиваясь, ответил Политов. Он продолжал ковырять замок, который как назло не желал закрываться. Ещё Политов с досадой подумал, что так и не сменил его, хотя давно собирался это сделать как раз с той целью, чтобы старик не мог слышать этого громыхания и по нему определять время его прихода и ухода, тем самым навсегда лишить докучливого соседа шанса подловить его в неподходящее время.
А старик между тем подошёл к Политову и, деловито наклонив свою голову на плечо и разглядывая безуспешную борьбу с заевшим замком, вяло заговорил. Политов уже знал наизусть его первые слова:
– А я слышу, кто-то шуршит на площадке, решил поглядеть в глазок – кто. А это ты. Решил выйти, поздороваться, – старик замолчал.
– Мы с твоими родителями, когда они тут жили, хорошими соседями были, – начал он вновь. – Всегда здоровались. Кстати, как они – родители?
– Даже не представлю, Валерий Васильевич, – на мгновение оторвавшись от двери и посмотрев на старика, ответил Политов. – Вы же знаете, я с ними почти не общаюсь.
– А как твоя работа? – безразлично и с какой-то грустью поинтересовался сосед.
– В поиске, – отвечал Политов, всё более усердно терзая ключ в личинке замка.
– Хорошо. Так вот, с твоими родителями мы были очень хорошими соседями. Помогали друг другу, выручали если надо. Конечно, присматривали за квартирами, если кого из нас не было дома. Очень помню – дружно жили.
Политову, наконец, удалось защёлкнуть задвижку замка и, спрятав ключи в карман, он выпрямился и даже сделал движение к лестнице, но сосед, как бы невзначай, перекрыл ему дорогу.
– А вот с отцом твоим, – продолжал старик, взяв Политова за пуговицу плаща и рассматривая её как нечто удивительное, – так мы вообще, можно сказать, друзьями были. Даже в гости друг к другу ходили. Да! Жаль, что ты вот теперь не заходишь. Не хочешь?
– К сожалению, Валерий Васильевич, сейчас это невозможно, я спешу, – скорчив брезгливую гримасу, потому что от старика пахло затхлостью и чесноком, ответил Политов.
– Так нет же, я не про сейчас, а так. Быть может, как-нибудь вечером решишь зайти, а мы посидим. Я могу картошку прекрасно сварить, а если надо, то и чего-нибудь крепенького, – сосед заговорщицки подмигнул левым, с крупными красными прожилками, глазом. – А то ведь мы с тобой соседи, а живём странно. А так же нельзя. Вот раньше между людьми совсем другое отношение было…
Своего соседа Политов не любил. Он не любил его за то, что тот был одинок, стар, жалостлив и слезлив. Таких людей Политов вообще не переносил на дух, откровенно считая, что им было бы лучше переехать куда-нибудь подальше ото всех, чтобы своим видом не отравлять жизнь другим нормальным людям, у которых всё хорошо и всё ещё впереди, а заодно не тратить их время и силы. Но об этих своих заключениях Политов никогда в глаза не говорил, в виду свой воспитанности и осторожности. И, однако же, он не любил этого старика. Но эта нелюбовь, быть может, ещё и могла бы исчезнуть сама собой, так как Политов, по большей части, мало чем и кем интересовался за пределами своей квартиры, и ещё реже думал обо всем этом. Но старик с завидным упорством докучал своему молодому соседу. И докучал страшно. Лишь по чистой случайности Политову иногда удавалось выйти или войти в свою квартиру так, чтобы не повстречаться на лестнице со своим вредителем. И каждый раз эти встречи доводили Политова до высшей степени раздражения и болезненности и сделали старика его личным бытовым и тайным врагом. Медленные пустые разговоры на лестнице, которые регулярно заводил его пожилой преследователь злили Ивана Александровича, и вместе с тем он не знал, как их остановить, как прекратить свою муку, чтобы не сказать старику какую-нибудь дерзость или не показать ему ту ненависть, которая в нём закипала от подобных встреч.
– Валерий Васильевич, я спешу, – с нетерпением прервал соседа Политов.
– Ах да, конечно! – вроде как опомнившись, воскликнул старик, а сам продолжал держаться за иванову пуговицу.
– Так я пойду? – аккуратно выворачиваясь, осведомился Политов, и, совершив хитрый манёвр, очутился на ступеньках. Он уже начал сбегать вниз совсем не интересуясь ответом, когда услышал откуда-то сверху:
– Иван, но ты обещал! Я же ждать буду!
– Как-нибудь! – находясь уже на следующем пролёте, крикнул Политов, и продолжил бежать вниз.
Спустившись с подъездного крыльца и отойдя от него на несколько шагов, Политов почему-то с опаской обернулся и поглядел на свой промокший пятиэтажный дом с тёмным подтёками на стенах и с чёрным дверным проёмом подъезда. Старик за ним не гнался. Успокоившись этим приятным фактом, Иван Александрович как-то обречённо вздохнул и быстро двинулся в сторону троллейбусной остановки.
Политов очень спешил.
На своём пути ему приходилось торопливо огибать широкие лужи, быстро идти грязными дворами, и с какой-то завистью, вспоминая свой дом, мимоходом бросать взгляд на окна домов, в которых уже, из-за пасмурной погоды, кое-где тускло, но так уютно горел свет.
В троллейбус Иван Александрович вскочил в последний момент, когда водитель уже собирался распускать складную дверь. За неимением денег, Политов юркнул зайцем под турникет и, пробравшись в конец салона, встал перед окном. В троллейбусе тоже было влажно и пахло сырой одеждой, шампунем от намокших волос и резиной. Прислонившись лбом к прохладному стеклу, Иван Александрович задумался. Он задумался так, что чуть было не проехал нужную ему остановку. Такое с ним случалось и ранее. Он старался вытравить из себя эту вредную, мешающую ему жить привычку, которая с некоторого времени прочно укоренилось в нём, но всё было безуспешно. Временами он впадал в такую задумчивость, что не только проезжал, проходил мимо тех мест, куда собственно ему и было нужно, но даже мог пролежать у себя дома чуть ли не с полдня, ничего не делая и даже не шевелясь, а потом как-то вдруг очнуться и подивиться над собой, как это у него так вышло – думать.
Народу возле станции метро, рядом с которой сошёл Политов, было предостаточно. Люди мельтешили и торопились, словно в панике ища место, где можно укрыться от назойливого дождя, цеплялись друг за друга зонтами и сумками, сталкивались и, раздражаясь и ругаясь про себя, продолжали свой суетливый бег. Политов как-то презрительно обвёл происходящее взглядом и брезгливо начал протискиваться сквозь эту беспокойную толчею в сторону широкой улицы, обрамлённой с обеих сторон сталинками из жёлтого керамического кирпича. Наконец, оказавшись на ней, Иван Александрович прошел квартал, пересёк дорогу и очутился на углу улиц, где располагался итальянский ресторан с деревянной летней верандой, проёмы которой, из-за непогоды, теперь были затянуты прозрачными полиэтиленовыми плёнками. Иван Александрович вошел внутрь.
От итальянского в этом ресторане были разве только фотографии известных архитектурных сооружений этой солнечной страны, развешанные в беспорядке на внутренней стене заведения и полосатая зелено-бело-красная рубаха с широкими воздушными рукавами услужливого распорядителя в белом фартуке. Он-то первый и встретил Политова:
– Вы будете один? Вас ожидают?
Политов недоверчиво покосился на распорядителя, но не успел ответить, потому что откуда-то из дальнего угла ему замахал рукой сидящий за столиком мужчина.
Политов указал на него пальцем, и распорядитель только сокрушенно развёл руками.
Иван Александрович подошёл к столику, где сидел мужчина и поздоровался. Это был Андрей Ланц. Он приехал первый и был как всегда весел, отчего его лицо, и без того широкое, расширилась ещё больше теперь уже от довольной и искренней улыбки. Политов достал из плаща сигареты и, выложив их на стол, сел. Ланц двумя пальцами подтянул пачку к себе и, склонив голову, прочёл марку:
– Да, брат. Не густо ты живёшь, совсем, – заметил он, а затем также двумя пальцами оттолкнул пачку обратно, и, взглянув на Ивана Александровича, сказал. – Ну, как дела – рассказывай!
– Нет, это ты рассказывай. Ты же меня сюда вызвал, – пристально посмотрев на Ланца, возразил Политов. – И давай без лишних вступлений, а то я тебя знаю.
Сказать по правде последняя реплика Политова была не совсем справедлива – он совершенно не знал Ланца, о чём иногда подумывал и сам. За три года знакомства с этим человеком, Иван Александрович мог бы рассказать о нём совсем немного. Однако обо всём по порядку.
Итак, несмотря на всю свою внешнюю простоту и открытость в лице, Андрей Ланц являлся очень занятным человеком. Вопреки своей немецкой фамилии, он считал себя русским, хотя и был, как он иногда утверждал сам, внуком солдата Вермахта, которого во время Великой отечественной войны взяли в плен и переправили в СССР.
Ланцу было на вид чуть больше сорока лет. Он был блондин с прямой и длинной челкой, свисающей на лоб и аккуратно стрижеными на затылке волосами. Лицо имел широкое, гладкое и всегда идеально выбритое. Нос крупный, с небольшой горбинкой. Глаза почему-то карие, даже почти чёрные, но большие, с идеально чистыми белками. Толстые губы его то и дело расплывались в какой-то радушной улыбке, оголяя ровные ряды белоснежных зубов, а в его массивном подбородке сидела симпатичная ямочка.
Вообще, посмотрев на лицо Ланца, можно было бы сразу определить, что этот человек совершенно здоров, хорошо питается, спит не менее восьми часов в сутки и не утруждает себя изнурительной работой.
Одевался Ланц весьма оригинально. Он словно бы пытался задержать время, которое ускользало от него. А может быть, он попросту был приверженцем старомодного стиля или хотел выделиться, кто знает? Но, так или иначе, а вся одежда у него была подобрана по моде пятидесятых годов двадцатого века. А это значило, что на его могучих плечах неизменно сидел двубортный полосатый пиджак из тяжелой и плотной такни с сильно расширяющимися к верху лацканами заостренной формы. Брюки с манжетами были неимоверно широкими и в ту же полоску что и пиджак. Грудь и живот Ланца прикрывал жилет с золотой цепочкой от часов, которые покоились в маленьком кармашке, а на его шее был туго повязан шёлковый стильный галстук, поддерживаемый золотой булавкой на вороте. Кроме этой булавки и цепочки от часов на среднем пальце Ланца поблескивал большой, также из золота, перстень со странным изображением. Это было как будто изображение дома, но весьма стилизованное на котором отдалённо проглядывалось наличие крыши и одного окна на фасаде.
Чем занимался Ланц, Иван Александрович определённо сказать не мог. Только в начале их отношений, которые зародились на одной из общих служебных вечеринок, когда Политов ещё до департамента работал в юридической конторе, в задушевной беседе Ланц случайно обмолвился, что является директором производства на какой-то подмосковной химической фабрике под названием «Штамп». Политову даже припоминалось, что эта самая фабрика занималась чем-то похожим на производство то ли краски, то ли печатных чернил или чего-то в этом роде, но, однако, этим исчерпывалась та информация, что решил тогда открыть о себе его новый приятель.
Несмотря на внешнюю открытость, Ланц обладал довольно скрытным характером, и не любил распространяться о себе, и уж тем более о направлении своей деятельности. Впрочем, он обладал одной особенной чёрточкой: не рассказывая о себе практически ничего серьезного, и при этом, отшучиваясь на все вопросы о том, чем он занимается типовой фразой: «А чёрт меня знает! Наверно я самый бесполезный человек на земле, который попусту ест свой хлеб!», сам он с лёгкостью узнавал почти всё самое важное и сокровенное о каждом новом своём собеседнике. И впоследствии также легко мог раздобыть почти полную информацию о любом из них, если такая нужда у него появлялась.
Теперь же, например, Ланц располагал точными сведениями, как и чем живёт Политов, был уведомлён, что тот сейчас без работы, что просиживает дома практически впроголодь, что совсем никуда не выходит, и что, в конечном счёте, катит свою жизнь всё ниже и ниже, не имея никаких внятных перспектив и планов на будущее. Каково же было удивление самого Ивана Александровича, когда он понял, что о его жизни справляется кто-то со стороны, пусть и не совсем посторонний, – а всё-таки большими друзьями они с Ланцем считаться не могли, – и тем больше удивился, когда сегодняшним утром Ланц, позвонив ему, вдруг предложил место на службе.
– Ну, не хочешь вступлений, так не надо! – рассмеялся Ланц. – Но и спешить тут я тоже считаю лишним. Поешь, выпей! А то, наверное, с утра только что и ел, так этот свой дрянной сыр?!
Политов вздохнул.
– Сыр – нормальный, – хмуро пробормотал он.
– Хорошо, пусть так, – ответил Ланц невозмутимо. – Но согласись, что и отказываться от угощений всё равно глупо. Хоть раз за неделю нормально поешь.
– Ты за этим меня сюда позвал? Впрочем, как скажешь, – согласился Политов и, пробежав глазами строчки в меню, подозвал официанта. Через несколько минут перед Иваном Александровичем уже стояла широкая плоская тарелка с салатом и высокий бокал вина. Политов, по заведённой своей привычке, хотел было заказать коньяк, но Ланц, выставив ладонь вперёд, отказал ему в этой слабости, многозначительно сообщив, что сегодня, скорее всего, принимать крепкое не стоит.
– А ты что? – спросил Политов, указывая вилкой с насаженным на неё кусочком помидора на пустою сервировочную тарелку перед Ланцем.
– Благодарю, я уже сыт, – замотал головой Ланц, отставляя тарелку в сторону. – Я час назад как хорошо подкрепился. Вернее партнёры меня подкрепили, но да не суть.
– Согласен. Ну, рассказывай же.
– Готов? Так, слушай, – начала Ланц. В это время порыв ветра с силой ударил снаружи в полиэтиленовую плёнку и обдал её крупными каплями дождя, напоминая сидящим на летней веранде о том, что в Москве уже осень.
– Вчера, как ты знаешь, если ещё конечно совсем не запутался от безделья, было воскресенье, – Ланц достал сигарету и, откусив фильтр, вставил её в янтарный мундштук и закурил. – И я был на совещании в Минкомпрессе…
– Это что? – уточнил Политов.
– Минкомпресс. Министерство коммуникаций и прессы – Мин-ком-пресс, – быстро пояснил Ланц.
– А почему в воскресенье?
– Потому что, брат, некоторая работа не может останавливаться ни на день.
– И зачем же тебе там быть? – осведомился Политов.
– Так по делу же. Профильное министерство, – удивленно ответил Ланц. – Впрочем, то, что было, и совещанием—то назвать сложно, но ты не перебивай, а слушай.
Политов в ответ небрежно кивнул.
– Так вот, – продолжал Ланц. – О чём у нас разговор там был, я думаю, тебе будет не интересно. Ты вон какой – смурной весь. Но тут важно совсем другое. После того, как всё закончилось, я разговорился с их замом. Есть там такой – Жигин Евгений Павлович. Так себе человек. Да тебе его имя, конечно, ничего и не скажет, да я и не спрашиваю. Но пока мы говорили с ним, слово за слово, выяснилось, что у него один помощник из двух. Первое место занимает симпатичная девушка, а второе – совершенно свободно. Но девушкой он не вполне доволен, а подходящих людей на вторую должность у него нет. Впрочем, наверно, он их и не ищет. Но зато, как ты уже догадываешься, на эту должность ему я предложил тебя.