За столом сидел Жигин. Но от Жигина прежнего в нём осталось совсем немного, разве только что дорогой серый костюм и щуплое нелепое тельце, на которое тот был надет. Голова же замминистра неестественно свисала на грудь. Его левая рука, как будто протянутая в отчаянном предложении, лежала на столе и в кулаке сжимала нечто продолговатое и золотистое, а правая безвольно опала и скрылась под столом. Но не эта необычайно затихшая поза своего начальника потрясла Ивана Александровича. Сильнее его сразило жирное багровое пятно, расплывшееся на стене за спиной чиновника и его затылок, вернее то место, где раньше был лысоватый затылок, а теперь открыто зияла взрыхлённая изнутри теменная кость черепа с рыжеватыми волосами на вывернутых лоскутах кожи и беловато-красными кусочками взорвавшегося мозга. Крови было очень много. Она стекала с головы на стол, на белую рубашку, впитывалась в мягкую ткань первоклассного костюма. Брызги её долетели до географической карты, окропили соседнюю стену, и даже на золотистых шторах появилось множество бурых пятнашек.
Политов замер глядя на эту невероятную картину и всё никак не мог овладеть собой. Кроме вида трупа, его поразил и тот факт, что ещё совсем недавно, буквально несколько минут назад, это тело могло ходить, разговаривать и даже давать указания, которые Политов формально обязан был выполнять. А теперь вот оно сидит неподвижное и пустое, и скорее напоминает собой некий органический мусор, нежели нечто сознательное, одухотворённое. Да, особенно вот это последняя мысль, которая молнией пронеслась в голове Ивана Александровича, наверно сильнее прочего его сейчас и потрясла. Ему вдруг сразу припомнились подходящие к таким случаям крайне банальные измышления о бренности жизни, о её хрупкости и конечности, и. о той грани, которая тонким лезвием проходит между жизнью и смертью. О том, что венцом всякой жизни является смерть, и вся такая прочая пошлость, которую, как правило, произносят на поминках тех людей, которые мало что значили для самого говорящего. Но Политов не остановился на этом, как бы на само собой разумеющемся итоге мысли. Ему вспомнились и свои выводы на этот счёт. Особенно на тему того, что посвящать свою жизнь тому, чему посвятил её Жигин, а именно стремлению к власти или же материальным благам, является совершенно бессмысленным. И даже вредным. Ибо всё равно то, что сейчас их всех окружает – является фальшивым, надуманным, а вот труп Жигина – вполне себе очевиден и девственен по отношению к Миру, и не требует каких-либо дополнительных доказательств или же заверений со стороны искусственных умозрительных надстроек, созданных человеком. Вот он есть и больше ничего не надо. Смерть есть, труп есть, жизнь Политова есть, а вот первоклассного пиджака на теле Жигина уже нет. Да и высокого кабинета уже не существует, потому что самого хозяина нет, и, следовательно, и сам он потерял всякую важность, а главным тут сейчас является сам Политов, который может быть ничем и не примечателен, и даже может быть формально слабее Жигина, но зато он живой, а тот мёртвый. Вот она – вся правда, вот она – вся простота, а так же истина и смысл всей жизни.
А между тем время бежало быстро, а Политов оставался недвижим. Он стоял и словно заворожённый смотрел на мертвеца. Спустя лишь несколько минут он смог стряхнуть с себя ту странную задумчивость, которая нахлынула на него неизвестно откуда, и наконец, пошевелиться. Когда это произошло, Иван Александрович аккуратно приблизился к трупу и брезгливо осмотрел его. Он взглянул в голову Жигина, будто это была препарированная лягушка на уроке биологии. Потом Политов обвёл взглядом кабинет. Всё вроде бы было как и прежде: и шкаф, и стол, и диван и даже сейф закрыт. На столе, по-прежнему, имелся такой же идеальный порядок (а именно стол был всегда свободен от документов), как и раньше, только теперь, перед мертвецом Иван Александрович приметил исписанный лист бумаги и пепельницу, в которой лежала недокуренная сигарета и кучка бумажного пепла.
Политов хотел заглянуть в листок, но отказался от этой затеи, как от затеи его не достойной и даже унизительной.
Конечно, сейчас Ивану Александровичу больше следовало бы действовать иначе: сделать несколько звонков, сообщать о трагедии, оставаться на месте до прибытия специальных служб. И он собирался уже уходить и руководствоваться именно таким планом, как что-то его вдруг неожиданно задержало. Какое-то странное чувство, которое налетело на него тревожным ветерком. Словно уходя, он как бы оставлял что-то важное здесь. Словно даже как будто он преступник, который оставляет за собой улики. Словно он что-то определенно упустил или забыл.
Политов остановился и прислушался к себе. Он хотел понять, что же хочет сообщить ему это неожиданное внутреннее ощущение. Он даже вернулся обратно, на то место, где совсем недавно стоял и глядел на труп. Он ещё раз осмотрел кабинет, стол, Жигина… И вот тут ему в глаза бросился тот самый продолговатый и золотистый предмет, что сжимал мертвец в левой руке.
Политов вновь осторожно приблизился к телу Жигина и наклонился так, чтобы не запачкаться кровью, а потом аккуратно вынул эту вещь из ещё не остывшей руки трупа.
Это была пузатая золотая перьевая ручка. Видимо та самая, о которой так случайно как-то упоминала Марина.
Политов взглянул на неё, но внимательно рассматривать не стал, потому что то чувство тревоги, которое так внезапно налетело на Ивана Александровича ещё недавно, вдруг так же внезапно улетучилось, и, положив перо во внутренний карман пиджака, наш герой поспешил покинуть зловещий кабинет, где всё так же замерев на своем рабочем месте сидел мёртвый Жигин.
Глава 4. Следствие
Много разных удивительных историй гуляет по миру. Сюжеты некоторых из них хоть и правдоподобны, но, однако – ложь и выдумка. Другие же, напротив, кажутся совсем уж невероятными, и всё-таки истинны, и происходили на самом деле. А есть и такие истории, о которых нельзя сказать с уверенностью, как первого, так и второго, потому что не имеется в том ни единого твёрдого доказательства или опровержения их. И в этом есть некоторый жизненный парадокс.
Вот и этот, самый правдивый и верный рассказ подошёл к тому моменту, когда, наверное, стоит, или даже необходимо, сделать некоторое отступление и сказать несколько слов о главном герое – Иване Александровиче Политове.
Впрочем, о нём было сказано и так не мало. Всё повествование отдано лишь ему одному, и, тем не менее, следует добавить несколько чёрточек в его портрет для большей уверенности в том, что картина, в конечном счёте, сложится правильная.
Часто, а даже беспричинно много рождается историй, в центре событий которых оказывается ничем непримечательный, и даже совсем серый, до блеклости, до прозрачности человек, который внезапно и вдруг попадет в фантастический вихрь приключений, которых, надо заметить, он не только не желал, но даже сторонился и побаивался. А когда это с ним таки происходит, и он, против своей воли, неожиданно оказывается в причудливом положении, то эти события, быстро разрастаясь до каких-то космических масштабов, обязательно принимают такой невероятный характер, что поверить в их реальность не представляется возможным, и они становятся похожими на вымысел. А главным и ключевым моментом начала событий подчас и, к сожалению, является какой-нибудь нелепый и слепой случай. Да, именно по его милости происходит добрая половина… Да что там половина? Почти все самые редкие, захватывающие и интригующие приключения в жизни таких вот героев. Иначе, без этого случая, герои так и оставались бы теми, кем ещё были изначально – бледными, серыми и прозрачными, словом, обывателями, и интереса к ним не было бы никакого. Отчасти такой поворот служит для объяснения чудесного превращения героя, отчасти для построения тождественности и рождения надежды в сердце любого другого обывателя, в тайне желающего встать на его место. Причины бывают и разные.
Но что если случай, в его настоящем понимании, не есть случайность? Что если случай, это последовательность закономерных событий, которая просто не видна рядовому глазу, а он (случай) предстает перед нами уже в конечном своём обличии, скрывая за собой весь тот длинный и витиеватый путь свой, который ему пришлось проделать? Что если случай можно объяснить? Не каждый, конечно, но множество из нихобязательно. И пусть сперва причины его не очевидны, и он может показаться той самой заурядной, фальшивой, взявшейся из ниоткуда случайностью, двигаясь к корню которой, как по нити, можно нащупать лишь ровно обрезанный край. Но это не всегда так. Что если, изловчившись и вооружившись наблюдательностью и логикой, суметь развернуть всю цепь событий вспять и проследить, методично отделяя каждое звено от другого, как складывалась вся эта цепь. А затем, выложив все полученные элементы идеальным порядком, взглянуть на них свежим взглядом?
Политов никогда не был серой и заурядной личностью. История его началась ещё задолго до описываемых событий. Ещё, наверное, с самого детства его, когда он, по его же словам, должен был разобраться в вопросе о Боге. Нельзя утверждать, что вопрос этот, и вопрос, надо заметить, важнейший, наболевший, и издавна волнующий всякую русскую интеллигентскую душу, иными словами душу, которая больше думает и рассуждает, нежели хоть что-то делает – вопрос о Боге, – поначалу не сильно волновал его. Обычно о нём не задумываешься в первые сознательные годы жизни, а только получаешь, впитываешь в себя ту информацию, что в изобилии преподносит тебе мир. Да и потом, чуть позже, тоже задумываться бывает не досуг, потому что мнишь себя уже достаточно образованным, воспитанным. Неким сверхчеловеком, которому многое обязательно удастся, впрочем, и считаешь так, только потому, что на самом деле глуп и не разглядел мир как следует. Но вот потом, приходит момент, и появляются мысли типа: «А как же всё это устроено?». Вот тогда и встает этот тяжёлый, неразрешимый для многих вопрос. Не каждому, далеко не каждому хочется понимать его, а ещё больше, вследствие полученного ответа на этот вопрос, отдавать себя в руки другого, более могущественного существа, когда совсем недавно ты был ещё сверхчеловеком, достаточно образованным и воспитанным. Требуется бунт! Требуется объяснение! Клокочет и поднимается гордыня: нельзя, нельзя просто так сдать своё самосознание, которое накапливалось столько лет, только в угоду всем тем, кто жил до тебя много тысячелетий назад. Только в угоду, пусть и мудрому, но старому порядку, установленному для тебя другими. Нельзя, нельзя этого делать! Не может человек продаться за туман, за прах прошлого, который нынче уже давно развеян по свету. Здесь что-то не так. Не так! Надо дойти самому, надо понять. Надо вывести свою религию. Свою, удобную, лёгкую, не обязывающую тебя ни к чему. И она будет тебе звездой, светом, который поведёт в будущее к твоему счастью. Так это надо сделать!
И Политов создал свою религию. Он выдумал её в результате долгих и мрачных размышлений, фундаментом которой стали теории, практики и традиции древние, которых Политов мог и знать, но словно чувствовал их. Как будто незряче, но интуитивно вступал он след в след за теми, кто рождался до него с идеей, которая оправдывала и объясняла земное существование человека. Политов ощущал, что идея его ещё не так стройна, что в ней ещё зияют пустоты и дыры, но она уже выстроилась и покорила его. А он поддался ей весь. И как бы ни казался путь его чередой случайностей, как бы ни вводил в заблуждение тот морок, что сопутствовал ему, Политов двигался в том же самом направлении, в котором шли до него, и будут идти после многие бунтари и революционеры. И нет тут никаких совпадений. Не случись с Иваном Александровичем той «удачи», он и тогда бы, рано или поздно, а должен был завершить начатое тем, к чему стремилось его сердце. Потому как не он шел, а тащила его за собой его же выдуманная идея и религия.
***
На лестничной площадке Политова трясло от озноба. Он с трудом удерживал прыгающий в руках ключ, чтобы открыть дверь своей квартиры.
Наконец, совладав с замком, он быстро проскользнул в образовавшийся перед ним проём и, едва захлопнув за собой дверь, откинулся на неё спиной и медленно сполз на пол. Вокруг было темно.
Раздавшийся на кухне телефонный звонок сильно испугал его. Он даже вскрикнул от неожиданности. Нащупав выключатель и включив свет в прихожей, он прошёл в тёмную кухню и снял трубку.
– Вот и ты! – послышался в аппарате радостный голос Ланца.
Политов немного помолчал и глухо ответил:
– У нас сегодня на службе случилась неприятность…
– Неопрятность, говоришь? – переспросил Ланц и рассмеялся. От этого неуместного смеха Политова покоробило. Он даже сморщился.
– Да уж, большей неприятности не придумаешь, – между тем продолжал Ланц. – Я весь день слежу за новостями, а твой аппарат выключен. Я даже приезжал, но меня, представляешь, не пустили! Что там у вас всё-таки стряслось? Мне интересно!
Политов потёр переносицу, а потом первым делом включил на кухне свет и, потянувшись, зажёг огонь конфорки под чайником.
– Да, верно, телефон я не включал, – устало припомнил Политов. – Жигин застрелился. Следствие было. Мне устроили какой-то допрос. Хочу поблагодарить за хорошее место.
Иван Александрович оставил в покое свою переносицу и принялся тереть лоб, но потом отдёрнул руку, как бы припомнив, как застрелился его патрон.
– Ну, ничего страшного, – заверил Ланц. – В жизни бывает всякое. Что следствие? Про меня спрашивали?
– Да, про тебя спросили вскользь, – ответил Политов. – Ещё какой-то ерундой интересовались. Словом, всё это не очень хорошо.
– Приятного мало, – согласился Ланц. – Но всё утряслось?
– Не совсем.
– То есть? – интересовался Ланц.
Политов помолчал.
– То есть, это просто так не утрясётся, мне кажется, – ответил Политов.
– Что ты хочешь этим сказать?
– А как тут скажешь иначе? – и, помолчав, Политов добавил. – Мне что-то показалось, Андрей. Что-то не хорошее.
– Что?
– Следователи. Мне показалось, что они от меня хотели услышать совсем не то, что я им рассказал. Впрочем, и то, что рассказал, их вроде бы заинтересовало, но совсем по-другому что ли. Только постольку поскольку. Им как будто хотелось узнать что-то ещё от меня, или же вовсе – что-то совсем другое. Словно им было от меня что-то нужно.
Ланц не ответил и задумался.
– Ты говоришь какую-то чепуху и всё путаешь! – наконец, отрезал Ланц. – Ты мнительный! Конечно мнительный! Что им от тебя может быть нужно? Дело ведь серьёзное, тебя допросили, вот тебе и мерещится. Так со всеми бывает, кого допрашивают. Всем обязательно кажется, что их в чём-то подозревают. Такое уж следователи создают впечатление, хотя только выполняют свою работу. Вот и всё.
– А что в новостях? – перевёл разговор Политов.
– Ничего особенного, – ответил Ланц. – В смысле ничего особенного, кроме самой новости, конечно. Про тебя ни слова. Сообщили о самоубийстве. Идут следственные мероприятия. Ничего нового.
Оба замолчали на какое-то время.
– Ну, а в остальном у тебя всё в порядке? – как-то неуверенно осведомился Ланц.
– В остальном? – переспросил Политов и как-то напрягся.
– Ну, да. Во всём остальном? Что ты в самом деле?! – удивился Ланц. – Что с тобой случилось такое?
– Странно, что ты интересуешься, – всё так же напряженно продолжал Политов и добавил. – Меня сейчас чуть не сбила машина.
– Не может быть! – воскликнул Ланц. – Как это могло случиться?
– А вот так. Тоже какая-то нелепица.
– Но ты же здоров?
Политов посмотрел на свой грязный костюм.
– Да, я – здоров.
– Что же это такое! – помолчав, воскликнул Ланц. – Ну и день выдался. Номер запомнил? Марку? Как это вышло? Расскажи! Ах ты, чёрт, постой! По телефону не хорошо. Я к тебе сейчас приеду!
– Андрей, не надо, – попросил Политов.
– Расскажешь. Я ведь чувствую, что ты, по своей привычке, не всё говорить хочешь! Завтра у тебя ведь день не рабочий? Верно? Начальника твоего не будет, – Ланц как-то неуклюже усмехнулся. Вообще создавалось неприятное ощущение, что все эти события, о которых только что говорил Политов, Ланца нисколько не встревожили, разве лишь внешне, для приличия. Скорее наоборот – они разожгли в нём какое-то нездоровое любопытство.
– Не вижу поводов для шуток, – угрюмо заметил Политов. – Кроме того меня на завтра ещё вызывают.
– На допрос? – уточнил Ланц.
– А ещё с меня взяли подписку о неразглашении, и, кажется, я ещё что-то подписал. Сейчас не вспомню. Словом, Андрей, всё это довольно неприятно. Мне сейчас не особенно хотелось бы об этом говорить…
– Чепуха, – возразил тот. – Я буду у тебя через полчаса. Жди. А пока в панику или в расстройство не впадай. Приеду и что-нибудь придумаем.