1
Двое двигались по коридору. Проход был настолько узок, что они, если бы шли рядом терлись плечами друг о друга. Поэтому сопровождающий шел позади, немного сбоку. Не сложно было догадаться – построили проход еще в до императорские, царские, грозные времена. Своих желто-бледных красок с разводами внесли большевики-коммунисты, которые, похоже, тогда так представляли оформление переходов государственных учреждений – стены на уровне плеча обшиты лакированной ДСП.
За прессованными плитами угадывались толстые стены оборонительного сооружения, лихого века. Тогда сюда не доносились звуки битвы. Сейчас вообще какие – либо другие звуки. Ватная тишина.
Там где коридор изгибался, толстый слой застарелого прозрачного лака отражал не высокого, лысоватого человека лет пятидесяти, на которого никогда не работал профессиональный портной с сантиметром на шее, который делили красные размытые полоски.
Здесь за высокой крепостной стеной это было нормой. Он шел вперед правым плечом. Может быть, из-за этого тоже костюм на нем не смотрелся, выглядел несколько больше, да и сам человечек был невзрачен и безлик. Как моль, которую не всегда увидишь в шифоньере. Из-под полы пиджака виднелась синяя полоска свободной рубахи.
Пара дошла до узкой двери вытянутой вверх. Провожатый ткнул ее, и она бесшумно отворилась. В рабочем кабинете стоял огромный невысокий, придавленный к полу, как такса, стол с матово-коричневой столешницей, на которой аккуратно лежали стопки папок в качественных обложках. Ровно по центру одиноко возвышался чернильный прибор из малахита, инкрустированный серебряной пайкой.
Драгоценная проволока сложилась в миниатюру, на которой писарь в парике с локонами что-то писал гусиным пером. В комнату проник луч солнца, и на пере заиграла зелень уральских изумрудов. На стенах в обоях соломенного цвета с мелким рисунком висели под наклоном несколько картин в золоченых рамках, а с книжных полок выглядывали толстые фолианты с не стершимися крепкими уголками. Под одной из полок угадывался бар, несомненно, с очень дорогими алкогольными напитками. Вот и вся обстановка.
В помещении находился один человек. Мужчина стоял за столом, лицом к арочному окну, и глядел сквозь хрустальное стекло, которое по краям искажало картину, обрамленное старой деревянной белой рамой. Спутник маленького человечка обошел его, раздвинул веки и, направив в зрачок тонкий луч медицинского прибора, внимательно всмотрелся в пустоту глаз.
Радужная оболочка неопределенного цвета. Затем он пощупал пульс, и что-то прошептав себе под нос, удовлетворенно кивнул головой. Очень медленно, нехотя огромный хозяин кабинета обернулся и посмотрел на пару. В этот момент очкарик, растягивая слова, сказал седовласому старику, – Башковитый получился, – этим и ограничился.
После этого он зашел за спину карлика, и его сильная рука одним острым тычком вытолкнула маленького человечка вперед, в центр кабинета. Голос сзади, обращаясь к грузному человеку, произнес, – Вот. Готов!
2. Помойка
На старой изрезанной клеенке, чьи шрамы от каждодневных протираний жирной, дурно пахнущей кухонной тряпкой вывернулись наружу отпечатался и вспух круг.
Молодой человек, находившийся в это время в столовой, перечеркнул вспухший круг указательным пальцем, пытаясь разгладить – круг был горячий и влажный от испарины. Затем мужчина сделал маленький глоток густого, очень сладкого, как сироп чая и посмотрел на выпуклый экран старенького черно-белого телевизора.
Под крупицами пыли, которая густо покрывала экран был виден – абсолютно седой, с ровно уложенной прической, большелицый, располневший от нездоровой старости человек в костюме, который, отдыхая после каждого слова, с большими паузами, словно, совершая то, чего не хочется, произнес, – Дорогие россияне! С Новым годом!
Молодой человек усмехнулся и подумал, – Я устал. Но я ухожу. Потом тихо добавил, под нос, – С Новым годом!
Молодого человека звали Павел. Сейчас от него требовалось поторопиться, чтобы вовремя быть на работе, в промасленном, пропахшем электропоездами депо и до утра развозить нетрезвых жителей из одной части большого города в другую.
Павел повернул рычаг, и поезд быстро набрал скорость. Через несколько секунд затрещала рация. Он на время забыл – на этом отрезке его ветка пересекается с другой и, не желая слышать лишенный эмоций голос диспетчера – стал тормозить.
В динамике прохрипело, – Пропустите состав, – и раздался длинный, заунывный технически писк.
В темноте пролетел синий поезд. Восемь вагонов слились в один большой светлый луч, который прогрохотав, исчез в темноте.
– Осторожно двери закрываются, следующая станция, станция Таганская, – сказал голос за перегородкой. А потом, – Китай – город, – подумал Павел. За день он проезжал их раз по сто, и каждый раз влетая в желтый свет станционного зала, испытывал одно и то же неприятное чувство.
Черная однородная масса с редкими вкраплениями ярких пятен, размытая скоростью, стояла так близко к краю платформы, что каждый второй казался потенциальным самоубийцей готовым нырнуть под блестящие железные колеса.
Затрещала рация, невнятно и непонятно, а от этого еще и противно. Сколько бы ни вкладывали в подземную связь, звучала она так, что приходилось закрывать глаза, сосредотачиваться и вслушиваться, только чутьем угадывая, что же хотят на другом конце провода. Абсолютно не знакомый, грубый с хрипотцой голос дал команду, граничащую с приказом – остановиться. Вернее, – Стоять! – сказал голос, что было не свойственно диспетчерам.
Голос смягчился и, подобрев, добавил, – Стоянка три минуты, – замолк.
Рука дернула рычаг тормоза. Над ухом кто-то, не стесняясь, выругался по матери, видимо вагон под завязку, и пассажир, плотно прижатый к двери в кабину машиниста, выдохнул в щель ругательство.
Павел, мысленно и вслух, как и каждый раз зашевелил губами, – У-ва-жа-емые пассажиры, – заученное извинение. Точно такое, же, что с пяти утра и до часу ночи твердили голоса в вагонах. Сначала мужской, потом женский. И наоборот. Одно и то же.
Зевнул и без интереса осмотрелся. Кривой участок. Железнодорожное полотно, резко загибаясь, уходило вправо. Поезд стоял заметно накренившись. Прежде Павел здесь не останавливался, тем более по команде оператора.
Рядом нарастал шум. Похоже, через стену железной обшивки тоннеля и толщу грунта идет параллельная ветка, возможно техническая, хотя, тут он покопался в памяти, – О ней он и не слышал. Скоро справа или слева пронесется состав.
Ход невидимого поезда продолжал усиливаться, а его состав охватила мелкая дрожь. Звук был не привычный, фыркающий, казалось еще мгновение и раздастся гудок. Точно такой, как показывают в старых бесцветных фильмах, расчерченных царапинами от многократного показа на кинопроекторах, где поезд прибывает на одинокую станцию, с колоколом затерянную в сибирской тайге или на Диком Западе.
Теперь шум был слышен вполне отчетливо. Электропоезда все не было. На секунду ему показалось, что в тоннеле стало светлее. Свои фары он приглушил. Зрачки фонарей отражались в зеркалах прожекторов и едва рассеивали темноту, а яркость света нарастала.
От следующего, – А вдруг? – Павел съежился. Чернота раздвигалась там, далеко, впереди. Навстречу ему и сотне беззаботных пассажиров за его спиной кто-то двигался. Кожа на спине стала сокращаться, заставив вытянуться как струна, и внимательно вглядеться в темноту.
– Твою ж то мать, – выругался он, непроизвольно, стремясь крепким словцом подкрепить душевное равновесие, а больше потому, что хотел быть похож на старших коллег, которые так говорили в любой ситуации. Даже, когда им в столовой наваливали в плоскую тарелку макарон и кусок гарнира. – Твою ж то мать, – восхищенно восклицали мужики.
В тоннеле, уже без сомнений – действительно становилось светлее.
В голове самопроизвольно включился и защелкал старый пленочный кинопроектор братьев Люмьер, который на бешеной скорости стал воспроизводить сцены из его короткой жизни.
Хаотично в неправильно порядке мозг воспроизводил самые приятные моменты его жизненного пути. Детство, мама, море. Обычно так бывает перед смертью. На секунду в черепной коробке прорезалась врожденная самоирония, – Свет в конце тоннеля он все-таки увидел, – подумал и усмехнулся.
Следующая мысль, – Спасти пассажиров, – но она исчезла так быстро, как будто и не возникала.
В метрах тридцати от его состава покатый бок тоннеля прорезал четкий светлый луч. Павел оцепенел. На смену страху пришло сомнение, удивление и замешательство.
На секунду проступили ребра железных бело-зеленых от времени плит. И тут же подумал, – Что это не так. Железные вкладыши зеленели на глазах, по мере нарастания стука колес. С запредельной для электропоездов скоростью его ветку пересек черный матовый пузатый паровоз, какие в наше время обычно стоят на постаментах, в качестве памятников, из окон вагонов которого лился приятный зеленый свет, а из трубы, на паровом котле, валили клубы дыма.
Павел плотно закрыл глаза, а когда открыл их, впереди была – пустота, из которой свет прожекторов едва выхватывал несколько блестящих то ли от сырости, то ли от масла – черных жирных шпал. Сквозняк принес запах угольной с нотками древесной гари. Табло высвечивало желтые кубики времени.
Состав медленно тронулся и он впервые увидел, то, что раньше никогда не замечал, поскольку этот не освещенный перегон проскакивал быстро. В стенах тоннеля по диагонали стояли огромные вогнутые по форме тоннеля, едва различимые, плотно подогнанные створки ворот, которые закрылись так бесшумно, что он и не почувствовал одновременной работы мощных механизмов.
3
Это был четверг. А по четвергам планерка. Графики машинистов электропоездов были настолько разные, что увидеться всем. Хотя нет, не всем, а большей части коллектива удавалось только здесь, в течение получаса.
Шеф был от природы малоразговорчив и этому, честно говоря, были рады все. Встреча с начальством не затягивалась, а ограничивалась коротким докладом с перечислением планов, редких новостей и еще более редких вопросов и обсуждений.
Люди работали в основном взрослые и понимали обсуждать тут нечего и работать надо в тех условиях, что есть. За каждым из старожилов депо в небольшом зале с трибуной и столом для президиума – он, кажется, не изменился с момента прокладки первой Сокольнический линии – закрепилось место; тоже не новый, обитый черной клеенкой, которая кое-где слезла, обнажив матерчатую основу стул с шаткой спинкой.
За годы работы утреннее совещание превратилось в церемонию, сюда приходили определенными группами и садились в определенном порядке. Рядом с Павлом всегда сидел Алексей, парень моложе его на несколько лет, улыбчивый и щербатый.
Они не были друзьями, но это было добротное, крепкое знакомство основанное, наверное, на правильной оценке тех качеств, которыми они обладали, а каждый в целом был порядочный человек.
– Здарова, – с улыбкой сказал Алексей.
– Здарова, – ответил Павел и по привычке взмахнул правой рукой.
Шефа, как и всех выступающих, слушали плохо. До осмысления не доходила и сотая часть всей информации. В действительность человека возвращало только непосредственное обращение к нему.
Беседу соседей по ряду прервал Ник-Ник, так сокращенно за глаза называли начальника, Николая Николаевича, который сказал Павлу, что его поезд, хотя он еще и бегает пора показать мастерам и дать профилактический ремонт. Заняться этим надо было завтра, – А то, что надо сделать завтра обычно забывается сразу, – беззаботно подумал Павел.
Темень. Изо рта валит пар. Утро у машинистов не то, что ранее. Оно сверхраннее. На работу привозили ночью. От того, что это было зимой, ощущение складывалось, что глубокой ночью. К огромному ангару, где спали поезда, надо было идти через надземный переход.
Павлу нравился этот момент. В темноте, которую четко разрезали уличные фонари, он видел распахнутые ворота, из которых падал свет промышленных ламп, окаймляя выпуклые лица электропоездов.
Все они, а их было больше двух десятков, стояли ровно, словно бойцы перед штурмом или зубы в молодом рту. Вот поезд Сереги Чернышева, вон Юрки Денкова, вон мой…. Когда кто – то уезжал строй нарушался и прежняя красота исчезала. Поднявшись наверх перехода, он оглянул ангар и очнулся. Для столь раннего часа строй был уже нарушен.
4
Сегодня Алексея не было. Конечно, люди пропадали и раньше, так же неожиданно, но он, поскольку знал их поверхностно, внимания на это не обращал. В эти моменты шеф хмурился, изображал обиду и сообщал, что сотрудник уволился.
Звучало это нелепо и смешно. Потому, что никто никогда не спрашивал – куда? Отсюда обычно уходили только на пенсию или в могилу. В эти моменты Павел обычно думал, что для него смена работы обязательно связана с переездом в другой город, город – миллионник и улыбался.
Другого метрополитена, кроме Московского им. Владимира Ленина в столице не было. Можно было поменять ветку на ветку, но не более. Иногда так и происходило, когда кто – то менял место жительства. Все остальные варианты – вели на «дно» рынка труда – в охранники или еще хуже вахтеры.
В общем, пропал Леха. Пропал из виду. Потом из памяти. Место рядом продолжало пустовать. Павел хотел, чтобы так оставалось как можно дольше. Он не хотел проходить еще раз стадию знакомства и обмен общей информацией.
Бессмысленный, но крайне живучий треп, который всегда теплится в любом коллективе. О зарплате, которую вроде обещали поднять. Часто об этом говорило несколько человек, но никто ни разу не смог назвать первоисточник этой новости.
Слухи курсировали, затихали и так до очередного всплеска. До тех пор пока кто-то не услышал, как всегда краем уха что-то новое. И так до бесконечности. Одно и то же в словах, в действиях, в окружении.
Размышления прервал шеф, который обыденно напомнил о поручении сгонять в ремонтное депо и поставить состав на профремонт. Затем получить резервный состав и поработать пару недель на нем, до окончания ремонта. Сделать это предстояло в следующую смену. Тут он по-настоящему обрадовался.