Я ощущала некую растерянность. Плотские удовольствия, которым увлеченно предавались девочки в дортуаре, были настолько обычным делом, что считались признаком нормальности. Однако теперь, после моего отъезда из Ловуда, акты самоудовлетворения, совершаемые мной тайком, почему-то казались мне более постыдным действом, чем я ожидала, и меня незаметно охватило незнакомое чувство, будто я делаю нечто неправильное, запретное.
Причесавшись, я разгладила на тонкой талии черное платье (оно имело совершенно квакерский вид, но, к счастью, хорошо на мне сидело), а сверху надела чистый белый передник. Я решила, что должна предстать перед миссис Фэрфакс в строгом виде, и тогда ни она, ни моя новая ученица ни за что не догадаются о моей тайне и не отпрянут от меня в отвращении. В последний раз убедившись, что все мои вещи аккуратно расставлены на туалетном столике, я покинула комнату.
2
Пройдя по длинному, устланному ковром коридору, я спустилась по скользким дубовым ступеням лестницы, ведущей в холл. Там я на минуту задержалась, чтобы получше рассмотреть картины на стенах (на одной, помню, был изображен высокий мужчина в обтягивающих бриджах с хлыстом в руке, высившийся над дамой с напудренными волосами, которая с безразличным выражением лица касалась пальцами жемчужного ожерелья на обнаженной груди), свисающую с потолка бронзовую лампу и большие напольные часы в потемневшем от времени и тщательного ухода дубовом футляре, украшенном затейливой резьбой.
Все здесь представлялось мне величественным и торжественным. Впрочем, роскошь была мне совсем не привычна. Наружная дверь, наполовину застекленная, оказалась открытой, и я переступила ее порог. Стояло чудное осеннее утро. Раннее солнце безмятежно озаряло потемневшие рощи и все еще зеленые поля. Выйдя на лужайку, я оглянулась и осмотрела фасад здания.
Трехэтажный дом, пожалуй, можно было назвать внушительным, но не большим — скорее, усадьба, чем замок. Зубцы вокруг крыши придавали ему живописный вид. Серый фасад четко выделялся на фоне деревьев, чьи ветви были усыпаны грачиными гнездами, обитатели которых на моих глазах поднялись в воздух и, шумной стаей пролетев над лужайкой и деревьями, опустились на большую поляну чуть дальше холмов. Холмы эти были не такими высокими, как в Ловуде, и не такими крутыми. Они вовсе не казались неприступной стеной, отгораживающей Тернфилд от остального мира, и все же, будучи тихими и пустынными, придавали усадьбе дух уединенности, какого я не ожидала здесь найти.
Я все еще наслаждалась умиротворенным видом и чудесным воздухом, прислушиваясь к карканью грачей и думая, какое славное это, должно быть, место для такой одинокой маленькой дамы, как миссис Фэрфакс, как вдруг дама эта собственной персоной появилась на пороге.
— Как? Уже встали? — воскликнула она. — Я вижу, вы ранняя пташка.
Когда я подошла, она поздоровалась со мной поцелуем и приветливо взяла меня за руку.
— Понравился ли вам Тернфилд? — поинтересовалась она, и я ответила, что здесь очень мило.
— Да, — кивнула она, — это дивное место, но, боюсь, что оно придет в упадок, если мистер Рочестер не поселится здесь окончательно. Или хотя бы не станет наведываться сюда чаще. Большим домам и хорошей земле нужен хозяин.
— Мистер Рочестер? — удивилась я. — Кто это?
— Владелец Тернфилда, — спокойно отозвалась моя собеседница. — Разве вы не знали, что его зовут Рочестер?
Разумеется, нет. Никогда прежде я не слышала о нем, однако старушке, похоже, казалось, что его существование — общеизвестный факт.
— А я думала, что Тернфилд принадлежит вам, — продолжила я.
— Мне? Господь с вами, дитя мое. Что за странная мысль! Я здесь всего лишь экономка и управляющая. Я, конечно, состою с Рочестером в отдаленном родстве по материнской линии, но я никогда не злоупотребляла этой связью. Если хотите знать, для меня это вовсе ничего не значит. Я почитаю себя обычной экономкой.
— А девочка? Моя ученица.
— Мистер Рочестер — ее опекун. Он поручил мне найти для нее гувернантку. А вот и мисс Варанс со своей, как она ее называет, бонной.
Загадка объяснилась. Эта милая приветливая вдова никакая не знатная дама, а такой же зависимый человек, как и я. Однако она не перестала мне нравиться. Напротив, я почувствовала еще большую радость. Мы находились в равном положении, и я могла чувствовать себя свободнее.
Пока я размышляла над этим открытием, на лужайку выбежала девочка, а за ней вышла и няня, красивая молодая женщина с тщательно уложенными темными волосами. Я заметила ее тонкие щиколотки, когда она, ступив на траву, приподняла подол платья, а когда она окликнула свою подопечную, я обратила внимание и на ее полные губы.
Потом я посмотрела на свою ученицу, которая сначала, похоже, меня не заметила. Она была еще совсем дитя: лет семи-восьми, хрупкая, лицо бледное с мелкими чертами, пышные волосы, локонами спускающиеся до пояса.
— Доброе утро, мисс Адель, — сказала миссис Фэрфакс. — Подойдите, познакомьтесь с леди. Она будет учить вас, чтобы вы, когда вырастете, стали разумной женщиной.
Девочка приблизилась.
— C’est là ma gouvernante? — Она указала на меня и повернулась к няне, которая ответила:
— Mais oui, certainement.
— Они иностранцы? — с удивлением спросила я, услышав французскую речь.
— Няня — иностранка, а Адель только родилась во Франции. Насколько мне известно, она впервые покинула родину полгода назад. Когда девочка приехала сюда, она вовсе не умела разговаривать по-английски. Теперь-то уже немного научилась. Правда, она так перемешивает английские слова с французскими, что я ничего не понимаю, но вы, я уверена, поймете.
К счастью, когда-то меня обучала своему языку француженка, и, поскольку я всегда старалась не упустить случая поболтать с мадам Пьеро, мне удалось добиться определенных успехов в разговорной речи, и теперь я не сомневалась, что мы с мадемуазель Аделью поймем друг друга без труда.
Услышав, что я — гувернантка, она подошла ко мне и поздоровалась за руку. Когда мы пошли завтракать, я обратилась к девочке на ее родном языке. Сначала она отвечала коротко, но, когда все сели за стол, минут десять изучала меня своими большими светло-карими глазами, а потом внезапно принялась оживленно болтать.
— Ух ты! — воскликнула она по-французски. — А вы говорите на моем языке не хуже мистера Рочестера. С вами я могу разговаривать так же, как с ним. И Софи тоже. Вот она обрадуется! Никто здесь не понимает ее. Мадам Фэрфакс только по-английски умеет. Софи — это моя няня. Она со мной приплыла через море на большущем корабле с трубой, из которой дым всю дорогу так и валил! А меня на корабле тошнило. И Софи, и мистера Рочестера тоже. Мистер Рочестер жил в красивой комнате, «салон» называется, он спал там с Софи. А у меня была кроватка в другой комнате. Я один раз чуть не вывалилась из нее — она была совсем узкая, как полка.
Я оторвала взгляд от девочки и увидела, что Софи внимательно смотрит на меня своими холодными зелеными глазами, и мне показалось, что ее щеки слегка заалели. Я даже не успела обдумать легкомысленный доклад Адели о том, что мистер Рочестер открыто делил ложе с ее няней, пусть даже исключительно ради удобства, и что они вдвоем страдали морской болезнью, — девочка снова приковала к себе мое внимание.
— И, мадемуазель… Как вас зовут?
— Эйр. Джен Эйр.
— Айр? Ба! Я это не выговорю. Ну да ладно. Наш корабль остановился утром, совсем рано, когда еще не рассвело даже, в большущем городе. Он правда был большой-пребольшой. И дома там все были такие темные и закоптелые, совсем не такие, как в моем городе, откуда я родом. Мистер Рочестер на руках отнес меня по деревянной лесенке на берег, как и Софи до этого, а потом мы втроем сели в экипаж, который отвез нас к прекрасному огромному дому — еще больше и лучше этого, отель называется. Мы все стали там жить вместе в одном номере. Прожили почти неделю. Мы с Софи каждый день гуляли по большому месту с деревьями, называется парк, и там было много детей, пруд с красивыми птицами. Я кормила их крошками.
— Вы что, понимаете ее, когда она вот так тараторит? — удивилась миссис Фэрфакс.
Я понимала девочку без труда, потому что была привычна к беглой речи мадам Пьеро.
— А не могли бы вы, — воодушевилась милейшая старушка, — спросить у малышки о ее родителях? Интересно, помнит ли она их?
— Адель, — сказала я, — а с кем вы жили в том красивом чистом городе, о котором говорили?
— Раньше, давно, я жила с мамой. Но она ушла к святой деве. Мама учила меня танцевать и петь. К маме в гости приходило много разных дам и мужчин, а я танцевала для них или сидела у них на коленях и пела. Мне это нравилось. Хотите, я вам спою?
Она уже доела завтрак, поэтому я позволила ей проявить свои таланты. Кротко сложив перед собой маленькие ручки, тряхнув волосами и устремив взгляд в потолок, она запела арию из какой-то оперы. Это была песня покинутой женщины, которая, пережив измену любовника, призывает на помощь гордость и велит своей служанке достать лучшие драгоценности и одеть ее в самые яркие наряды, чтобы пойти на бал, где будет присутствовать обманщик, и показать ему своим весельем, как мало ее трогает его неверность.
Довольно странно было слышать подобное в исполнении столь юной певицы. Более того, это граничило с дурным вкусом. По крайней мере мне так показалось.
Няня Софи сидела, сложив руки на коленях, и чутко прислушивалась к пению, как будто тема ее ничуть не смущала. Интересно, подумала я, глядя на ее профиль, а в отеле, о котором упоминала Адель, она тоже делила ложе с этим загадочным мистером Рочестером?
Адель пела достаточно мелодично и с наивностью, присущей ее возрасту. Закончив, она сказала:
— А теперь, мадемуазель, я прочту вам стихи.
Приняв подобающий вид, она начала:
— «La Ligue des Rats». Fable de la Fontaine.
И она начала декламировать басню с таким выражением, с таким вниманием к паузам и ударениям, с такими точными интонациями и правильными жестами, какие трудно было ожидать от ребенка ее возраста, что, впрочем, доказывало добросовестность ее учителей.
— Это мама научила вас? — спросила я.
— Да. И она произносила эти слова вот так: «Qu’avez vous donc? lui dit un de ces rats, рarlez!» А теперь хотите, я для вас станцую?
— Нет, достаточно. А когда ваша мама ушла к святой деве, как вы говорите, с кем вы жили потом?
— С мадам Фредерик и ее мужем. Она заботилась обо мне, но она мне не родная. Она, наверное, бедная, потому что дом у нее был не такой хороший, как у мамы. Но я не долго там прожила. Мистер Рочестер спросил у меня, хочу ли я поехать с ним и жить в Англии, и я сказала, что хочу, потому что знала мистера Рочестера еще до мадам Фредерик, и он всегда был добр ко мне, дарил красивые платья и игрушки. Только он свое слово не сдержал. Видите, он привез меня в Англию, а сам уехал обратно, и с тех пор я его не видела.
После завтрака мы с Аделью удалились в библиотеку, которую мистер Рочестер, очевидно, велел использовать как комнату для занятий. Она напомнила мне о Ловуде и о тех мгновениях, проведенных с Эммой, о которых я уже вспоминала сегодня с таким пылом. Но, углубившись в изучение роскошной библиотеки, я решительно прогнала эти мысли.
Большинство книг в красных с золотом обложках были заперты в шкафах за стеклянными дверцами. Открыт был лишь один шкаф, в котором имелось все, что нужно для занятий, несколько томов легкой литературы и высокой поэзии, биографии, книги о путешествиях. Было здесь и собрание классических романов, в том числе и знакомый томик «Памела, или Вознагражденная добродетель» Сэмюэла Ричардсона. Когда я взяла его в руки, из него выпала брошюра под названием «Апология жизни миссис Шамелы Эндрюс», которая показалась мне любопытной, и я решила прочитать ее позже.
Мистер Рочестер, вероятно, решил, что этих книг должно хватить гувернантке для чтения в свободное время. И действительно, по сравнению с теми крохами, которые изредка перепадали мне в Ловуде, на первое время этого было более чем достаточно. Еще в комнате стояли кабинетный рояль, новый, с превосходным звучанием, а также мольберт и глобус.
Моя ученица оказалась способной, мы долго разговаривали, немного позанимались. Когда утро сменилось днем, я позволила ей вернуться к няне, а сама решила использовать время, оставшееся до обеда, сделав кое-какие наброски, которые пригодились бы для занятий.
Поднимаясь наверх за папкой и карандашами, я услышала, как меня окликнула миссис Фэрфакс.
— Я полагаю, вы уже закончили утренние занятия, — сказала она.
Миссис Фэрфакс, судя по всему, находилась в комнате с открытой двустворчатой дверью. Когда она обратилась ко мне, я пошла на зов и оказалась в просторном величественном помещении с пурпурными кушетками, большими креслами и бархатными бордовыми портьерами, турецким ковром на полу, ореховыми панелями на стенах, единственным вытянутым окном из цветного стекла и высоким потолком, украшенным массивной лепниной. Миссис Фэрфакс вытирала пыль со стоявших в серванте ваз из красивого красного камня.
— Изумительная комната! — воскликнула я, озираясь по сторонам и проводя рукой по мягкой спинке кресла и пушистым метелкам пампасной травы в изящном сосуде, ибо никогда раньше не видела подобного великолепия.
— Да. Это обеденный зал. Я только что открывала окно, чтобы проветрить и впустить немного света. Когда в помещение редко заходят, в нем поселяется сырость. В нашей гостиной вообще настоящий погреб.
Она указала на широкую арку, выполненную в том же стиле, что и окно, и так же занавешенную тяжелой бордовой тканью. Поднявшись по двум ступенькам и заглянув в гостиную, я решила, что очутилась в каком-то сказочном месте, — настолько ярким показался моим неискушенным глазам открывшийся вид.
Посреди прекрасной комнаты разместился будуар с огромным диваном, покрытым подушками, над ним белоснежным ковром растянулся потолок, с которого, казалось, свисали гирлянды лепных цветов, белые виноградные гроздья и листья. Его белизна подчеркивала яркость расположенных внизу пунцовых диванов и оттоманок. Некоторые из них были окружены ширмами, расположенными так, чтобы создавать маленькие уютные уголки. На дальней стене висела необъятных размеров картина, изображавшая компанию на лоне природы — возможно, это был пикник, — только художник словно нарочно выбрал самую неудачную перспективу: в просветах между листвой просматривались лишь отдельные обрывки тел и причесок.
Камин из бледного мрамора украшали причудливые узоры, выложенные из искрящегося богемского стекла рубинового цвета, и округлые колонны разных размеров с утолщенными навершиями в форме луковиц. Громадные зеркала между окнами отражали эффектное сочетание снежной белизны и пурпурного огня.
— Надо же, в какой чистоте вы содержите эти комнаты, миссис Фэрфакс! — изумилась я. — Нигде ни пылинки, мебель даже без чехлов. Если бы не сырость, можно было бы подумать, что здесь живут каждый день.
— Ну а как же иначе, мисс Эйр? Мистер Рочестер хоть и нечасто наведывается сюда, всегда приезжает неожиданно, а бывает еще и гостей приглашает. Я заметила, что его раздражает, когда он видит на всем чехлы или замечает, что к его приезду готовились, и решила, что будет лучше держать комнаты в порядке постоянно.
— Мистер Рочестер, верно, придирчивый, привередливый человек?
— Я бы так не сказала. У него привычки и вкусы джентльмена, и он хочет, чтобы в доме все было так, как он привык.
— Вам он нравится? Его… любят?
— О да. Эту семью всегда уважали. Почти вся земля здесь, насколько глаз хватает, с давних пор принадлежит Рочестерам.
— Хорошо. Но, если не брать во внимание землю, он вам нравится? Как человек?
— А почему бы ему мне не нравиться? Арендаторы, по-моему, считают его справедливым и великодушным хозяином. Правда, он никогда долго не жил с ними рядом.