Реджис заставил себя успокоиться, отрешиться от вспыхивающих в голове вопросов.
Он не утонул — по правде говоря, даже не начал тонуть и не испытал никакого физического дискомфорта вообще, кроме железной хватки отцовских рук.
Но он пробыл под водой долго. И не смог задержать дыхание. Не смог держать рот закрытым и не впустить в себя воду.
Но он не посинел, как только что сказал его отец, и действительно, когда его достали из воды, он даже не задыхался.
Было ли это следствием юного возраста, когда разум не в силах даже осознать случившееся? Такое представлялось возможным, но Реджис находил это маловероятным, ему казалось, что он не почувствовал никакого дискомфорта, потому что его и не было.
Как такое могло случиться?
Обдумывая загадку, он покрепче уцепился за изношенную отцовскую рубаху. Его маленькая рука нащупала что-то круглое и твердое и инстинктивно сжала, и, лишь когда они подходили к дому, Реджис сообразил, что это пуговица.
Ощупав ее, он понял, что пуговица держится на единственной нитке, и, когда отец нагнулся, чтобы положить его обратно в кроватку, Реджис сжал ее покрепче и потянул изо всех сил.
Пуговица оторвалась, и Реджис постарался заставить руку зажать ее в кулаке.
— Значит, ты получил кровь генази, — сказал отец, хотя Реджис понятия не имел, что бы это могло значить. — Тогда ты стоишь того, чтобы на тебя тратиться, везучая козявка. Как и твоя мамочка. Да, ну так мы приспособим этот талант к делу.
Потом он вышел из пристройки.
Реджис ничего не понял, разумеется, но велел себе быть терпеливым. Единственное, что у него, хвала Миликки, было сейчас для осуществления всех его планов, — это время. Полно времени, но не настолько, чтобы терять его зря.
Двадцать один год, и он использует их все как надо. Как и собирался при выходе из Ируладуна, он не потратит попусту ни дня.
Реджис сумел поднести свою маленькую ручонку к глазам и разжать пальцы ровно настолько, чтобы увидеть пуговку. Он хотел было поперекатывать ее в пальцах, но рука его непроизвольно дернулась, и он едва не выронил свою игрушку.
Если она упадет, у него не будет способа поднять ее... возможно, ее подберет крыса и утащит прочь.
Поэтому он начал сжимать пуговицу в кулаке, тренируя пальцы, упражняя мускулы, и медленно обводил ее то одним, то другим пальцем, добиваясь силы, добиваясь ловкости. Он крепко держал ее, когда потная нянька пришла кормить его, а после прижал руку к боку и навалился поверх всем телом, чтобы пуговица оставалась в безопасности, пока он спит.
Несколькими днями позже он сумел переложить ее в другую руку, левую. И снова поднес руку к глазам, и замер, и уставился на нее.
Он видел свой большой палец и еще три других, и обрубок на том месте, где должен был находиться мизинец.
Эта картина отбросила хафлинга назад во времени, когда он страдал в плену у Артемиса Энтрери, и тот отрубил ему палец в знак предостережения Дзирту...
Неужели это физическое повреждение перенеслось на его новое тело? Как такое могло быть?
Разглядывая обрубок, он увидел неровный шрам и струп, еще не вполне сошедший. Нет, это не след жестокости Энтрери, понял Реджис, но ироническая выходка судьбы. Он припомнил момент своего рождения, когда умерла его мать, как он теперь понимал, и повитуха использовала нож, чтобы вспороть ей живот и вытащить его. Он вспомнил резкую жгучую боль, и теперь он знал ее источник.
Долго еще маленький хафлинг лежал, разглядывая рану, предаваясь воспоминаниям вместо теперешних своих надежд и устремлений.
Однако он оправился от шока и принялся повторять упражнения, точно те же, что делал другой рукой, сжимая и удерживая, наращивая силу и тренируя мышечную память.
Недели спустя он начал крутить пуговицу в пальцах, в одной руке, потом в другой, с азартом ощущая, как она скользит вокруг костяшки пальца, чтобы оказаться зажатой между этим пальцем и соседним и перекатиться снова. Вперед-назад, от мизинца к большому пальцу, от большого пальца к мизинцу на правой руке, от безымянного к большому и от большого к безымянному на левой.
Из руки в руку.
Он почти чувствовал, как формируются связи в его маленьком мозгу и мышцах, как на самом деле и было, так что он все лучше овладевал своими пальцами.
Некоторое время спустя — он не мог даже предположить, сколько дней или даже десятидневок прошло, — за ним пришел отец и снова отнес его на маленький пляж между доками.
Он опять очутился под водой, пока не пошли пузыри и вода не хлынула внутрь. Реджис пытался сосчитать в уме, сколько времени прошло, прежде чем его вытащили на воздух и потрясли, но для того лишь, чтобы вскоре снова окунуть в море.
— Ты найдешь глубины, — сказал отец, вытащив его из воды, и погрузил обратно.
— Где живут устрицы, — добавил он во время следующего подъема.
— Будешь классным ныряльщиком, как твоя мать! — объявил грязный, оборванный хафлинг, и Реджис вновь отправился под воду.
На этот раз на гораздо, гораздо более долгий срок. Он потерял счет ударам сердца, потерял всякое чувство времени вообще. Лишь мало-помалу ему стало не хватать воздуха, и это не было острой необходимостью, как если бы он тонул, скорее пожеланием.
Прошло еще немало времени, прежде чем отец снова вытащил его из воды. Взрослый хафлинг внимательно осмотрел его, затем утробно хохотнул и объявил:
— Ни чуточки не посинел!
Глава 6. Избранная
Год Возрожденного Героя
(1463 по летоисчислению Долин)
Незерил
Ни капли страха, ни мгновенного сомнения не испытала Кэтти-бри на пути из Ируладуна. В дни,
проведенные ею там, — столетие на Ториле — она танцевала танец Миликки и пела песню Миликки, и вышла из леса с великим пониманием своей богини и великой верой в вечный круговорот жизни, вышла, чтобы начать свой свободный полет, отыскать матку, сделать первый вдох в новом теле — перевоплощенной, возродившейся.
Это случилось в ночь весеннего равноденствия.
Священная ночь Миликки, ночь рождения ее избранной.
Туго спеленатый младенец казался совершенно беспомощным перед топчущимися в палатке взрослыми. Но хотя Кэтти-бри не могла даже шевельнуть рукой под плотными пеленами, она инстинктивно сознавала, что в ее распоряжении осталось несколько могущественных заклинаний, к которым она может прибегнуть, чтобы защитить себя: двеомеров, для которых жесты не нужны.
В отличие от друзей, таким же образом покинувших Ируладун, младенческая неловкость миновала Кэтти-бри. Конечно, детские инстинкты беспокоили и ее тоже, но благодаря своей связи с богиней она оказалась намного лучше подготовлена к этому путешествию и более осведомлена и потому смогла подчинить себе свои младенческие проблемы и желания.
Удача сопутствовала ей, поскольку ее мать — Кэтти-бри слышала, как отец и остальные ласково называли ее Кавитой, — обожала дочку, часто брала на руки и прижимала к себе, лишь время от времени передавая младенца другим женщинам, набивавшимся в палатку и желавшим прикоснуться к новорожденной. Для бединского племени десаи рождение ребенка было воистину великим праздником, и в центре этого события очутилась Кэтти-бри — Рукия, как ее назвали.
Она благоразумно хранила молчание, пока ее баюкали, и ворковали, и подолгу обсуждали ее прямо при ней же, поскольку хорошо помнила, что произошло с Вульфгаром, родившимся заново, и боялась так же забыться и выдать какие-нибудь разумные слова.
Поэтому младенец, бывший на самом деле женщиной, лежал на спине и наблюдал, и считал этот прекрасный опыт наградой за понимание и осведомленность. Много раз в эти первые дни Кэтти-бри безмолвно и горячо благодарила Миликки.
Всего несколько дней спустя племя двинулось дальше. Кэтти-бри, туго спеленатая, как всегда, была приторочена ремнем к материнской спине. Она напрягала зрение, фокусируя взгляд на землях, миля за милей проплывающих мимо, пытаясь получить представление, куда ее занесло.
Терпеливая и внимательная, девочка училась и наблюдала, а очутившись в одиночестве среди ночного мрака, она молилась и тренировалась, упражняя свой младенческий голосок, чтобы суметь снова петь песню Миликки. Она сожалела, что ее пеленают слишком туго, и боялась, что не сразу сумеет заставить руки и ноги повиноваться.
Но она напоминала себе, что у нее есть время.
***
— Она красивая, — сказала Кавита Нираю, стоя у колыбели Рукии. Ночь за стенами палатки была темна и тиха, даже ветер, казалось, потихоньку улетел спать. — Но у нее такие синие глаза! Как такое может быть?
— Они потемнеют с возрастом, — заверил ее Нирай. — Как мои.
— И волосы тоже выпадут? — осведомилась Кавита, поддразнивая своего лысого супруга.
— Нет. — Придвинувшись ближе, он нежно положил руку на обнаженное плечо Кавиты и ощутил припухлость на месте ее длинного шрама. Он склонился и поцеловал ее туда, в лопатку, где оставила свою отметину плеть незересского инфорсера, до которого дошли слухи, будто Кавита — практикующий маг.
Этот тип на собственном горьком опыте убедился, что Кавита действительно маг, как и ее муж Нирай, уложивший мужчину на землю стрелой-молнией. Какой жалкий вид был потом у жестокого инфорсера, когда он лежал спиной в песке и пытался высвободить руку с плеткой. В песке, который после Кавита заклинанием выгребла из-под него, а затем заклинанием же, теперь совместно с Нираем, разом обрушила обратно, только теперь уже поверх незереса, погребая его заживо.
— Я уверен, что у нее будут густые локоны, как у ее матери, — добавил Нирай, проведя рукой по волосам Кавиты. Он чувствовал, как напряжена жена. — Что тебя тревожит, любовь моя?
— Незересы повсюду, — ответила Кавита. — С каждым переходом их становится все больше, они следят за нами от самых гор, останавливают, и проверяют, и выспрашивают, все время выспрашивают.
— Эти песчаные крабы, — подхватил Нирай, — незваными явившиеся на нашу землю. Нашу землю, говорю я, и мы еще долго будем тут после того, как они исчезнут, когда ветры Анаврок вернутся, а про Незерил давно забудут!
— К тому времени и про нас давно забудут, — отозвалась Кавита.
— Но наши потомки... — возразил Нирай, кивнув на их новорожденную дочку.
— Мы должны быть осторожными, особенно осторожными, — сказала Кавита. — Не ради себя, а ради Рукии.
Нирай не стал спорить. Они были магами, но втайне, поскольку незересские правители этой земли запретили бединам заниматься Искусством.
Кавита огляделась по сторонам, потом на несколько мгновений сосредоточила взгляд на откидном пологе палатки, молча, вытянув шею, прислушиваясь, нет ли рядом каких злоумышленников. Бросив взгляд на мужа, она склонилась над колыбелью и, ослабив узлы, развернула пеленки. Она откинула ткань и распрямила обнаженную левую ручку Рукии, немного приподняв ее и повернув так, чтобы скудный свет свечи падал на внутреннюю сторону предплечья.
Нирай затаил дыхание. Прежде он уже видел это родимое пятно — или, по крайней мере, то, что, как он надеялся, было таковым.
Но теперь сомнений быть не могло, поскольку это было очень необычное родимое пятно. Четкая фигура, напоминающая семиконечную звезду, в красном круге.
— Магический шрам? — спросил Нирай озадаченно, поскольку никогда еще не слышал о столь четких отметинах, как эта.
Кавита высвободила другую ручку девочки и, повернув ее тыльной стороной предплечья кверху, продемонстрировала вторую метку.
— Кривой клинок? — спросил Нирай и пригляделся получше. — Нет, рог, рог единорога! Она помечена дважды?
— И ее шрамы труднее будет скрыть.
— Она должна гордиться ими! — настаивал Нирай. — Пожалуй, незересы могут не согласиться с этим.
— Проклятие! Мы бедины, а не их собственность!
Кавита прижала палец к губам мужа, призывая его к молчанию.
— Успокойся, муж мой, — тихо попросила она. — Мы свободны на нашей земле. Давай не будем связывать себя ненавистью с теми, кто считает, что подчинил нас себе. Считает, но вовсе не держит нас в цепях.
Нирай кивнул и, поцеловав жену, повлек ее через комнату к постели.
Маленькая Рукия открыла глаза. Она слышала каждое слово. Они не спеленали ее заново, и руки ее оказались свободны — нечастый случай в ее юной жизни. Она воспользовалась возможностью пошевелить ими, сгибала и разгибала, и у нее на самом деле было ощущение, словно с плеч наконец-то сняли тяжкий груз. Она ухитрилась удержать обе свои крохотные ручки перед глазами достаточно долго, чтобы разглядеть то, о чем говорили ее родители.
Эти отметины, шрамы, перенесли ее в то давнее утро, когда она проснулась в палатке рядом со своим мужем, Дзиртом. Они возвращались в Мифрил Халл, не зная о великих переменах, уже тогда начинавших происходить с их миром.
В тот роковой день Кэтти-бри задело оборвавшейся нитью магической Пряжи Мистры, Пряжи самой Магии, и слепящая сила магической энергии сокрушила ее и свела с ума.
Пряжа Мистры, Владычицы Магии, избравшей своим символом семиконечную звезду.
Она так и не пришла в себя после этого, и безумие ее нечаянно коснулось и Реджиса. В этом состоянии помрачения Кэтти-бри умерла, и Миликки забрала ее душу из Мифрил Халла.
Она смотрела на свою правую руку, на рог единорога, символ Миликки, и возносила благодарность и хвалу, и ее синие глаза наполнились слезами счастья.
***
Год Шестирукого Эльфа
(1464 по летоисчислению Долин)
Незерил
Рукия сидела в уголке, делая вид, будто играет с отполированными камушками, которые дал ей Нирай. Шел долгий первый год ее новой жизни, наполненной притворством, что сильно утомляло мнимое дитя. Она рано начала ползать, считали бедины, всего в пять месяцев от роду, и пошла, когда ей не было и десяти, притом весьма ловко.
Тем не менее она еще не говорила, хотя ей было что сказать, и даже не представляла, в каком возрасте будет уместен подобный разговор, поскольку в прошлой жизни мало общалась с детьми.
Кэтти-бри понимала, как важно вести себя соответственно возрасту, ради собственной безопасности и безопасности ее родителей, которых она успела полюбить, как родных.
За этот год, прожитый Рукией, Кэтти-бри многое узнала. Бедины были узниками на своей собственной земле, бывшей некогда пустыней Анаврок, но теперь известной как Незерил, средоточие незересской власти. Завоеватели-незересы позволяли племенам бединов вести лишь кочевую жизнь, скитаться по доныне бесплодным, продуваемым всеми ветрами пустошам, бывшим когда-то великой магической пустыней северного Фаэруна.
Несмотря на наружность, Кэтти-бри не могла быть и не была обычным годовалым ребенком. В прошлой жизни она изучала магию заклинаний, когда оборвавшиеся нити Пряжи Мистры задели ее, а время, проведенное в Ируладуне, когда она танцевала и пела песнь Миликки, позволило глубже постичь ту магию, которую она знала прежде, и, конечно, научило тому, как обращаться за священной магией к богине, столь приблизившей ее к себе. Эти умения требовали практики и тренировки, подобно тому как воин оттачивает движения с оружием, защищаясь и атакуя.
Маленькая девочка внимательно наблюдала за родителями. Нирай вышел из палатки, а Кавита была занята починкой оружия. Кэтти-бри забавлялась, наблюдая за тем, как женщина нервно озирается по сторонам, прежде чем призвать на помощь магию, чтобы выправить клинок кривой сабли.
Забавлялась потому, что ребенок Кавиты в уголке этой же комнаты был занят тем же. Кэтти-бри поочередно прижимала каждый камушек к груди и шептала в него, нанося знаки, видимые только ей самой с помощью заклинания. Эти невидимые метки превращали камни в подобие оракулов, и дитя выкидывало их перед собой, мысленно задавая вопросы.
И камни руководили ею.
Она долго обдумывала один ответ, не веря своим усиленным магией глазам. Это казалось слишком опасным.