Арсений психовал молча. Уткнулся взглядом в помятый лютик и стиснул кулаки так, что побелели костяшки. В животе что-то болезненно скручивалось в тугой узел.
Влипли. Ох, как влипли...
И зачем он поехал?
Михалыч, как всегда, обещал невиданный клёв: золотых сазанов невероятного размера, полуметровых лещей и плотву чуть не по десять килограмм. Арсений вначале посмеивался, но с каждым днем идея нравилась ему всё больше. Опять же, хотелось опробовать новый спиннинг, родной Mega BANAX; не то, чтоб неподъёмно дорогой, но купленный вместо сапог жене и потому ценный задавленной внутрь виной.
Михалыч был истинным энтузиастом, постоянно выискивал новые рыбные места, забираясь порой в изумительную глушь. Он умудрялся заражать своей радостью не только Арсения, но даже анемичного начальника сектора, до знакомства с Михалычем ни разу не бравшего удочку в руки.
Круглый, как колобок, он бегал вдоль ряда кульманов, неистово сверкал глазами и растопыривал коротенькие руки, изображая размеры улова. Впрочем, донести восторг до дома слушателям удавалось редко, поэтому компания у Михалыча всякий раз подбиралась разная. И всегда малочисленная.
Сегодня вот оказалось, что третьим с ними едет Ванька Щербина - завзятый игрок в компьютерные стрелялки, лет десять как «молодой специалист» отдела.
Начать с того, что он уже на вокзале был хорош. Арсений сидел на рюкзаках и меланхолично размышлял, не вернуться ли от греха подальше: Щербина - парень, конечно, неглупый и душевный, но уж если начнет расслабляться, тут только держись. Драться, правда, не лезет, но чудит - в соседнем отделе до сих пор вспоминают, как он у них под Новый год мебель двигал.
Так и вышло. Вначале лез угощать всех подряд сплюснутыми в пакете бутербродами, принимался рассказывать бородатые анекдоты, но каждый раз забывал, с чего начал. Потом купил у помятой тётки, торгующей по электричкам всякой мелочью, три пачки зелёного чая, чтобы через минуту искренне удивиться.
– Слышьте, мужики, зачем он мне? Да я и не пью его, зелёный-то.
– Ну, тебе лучше знать, зачем, - устало отозвался Арсений.
Щербина расковырял одну пачку и в изумлении уставился на серую труху внутри целлофанового пакета.
– Не, это как же пить-то? - в сомнении пробормотал он и принялся сватать многострадальный чай немолодой женщине на соседней лавочке. Та, растерявшись от напора, одну пачку действительно перекупила, сунула в щербинину ладонь мятые десятки и быстро вышла в тамбур.
Михалыч похохатывал и совал Щербине минералку, тот отнекивался, а потом разом задремал с истерзанной пачкой в обнимку, обвиснув худыми плечами, уронив вялую челюсть.
Арсений бездумно провожал глазами бесконечные столбы.
Он и сам, похоже, задремал, потому что из окна глянул вдруг начальник сектора, и не лысый, как положено, а с буйной рыжей гривой и дьявольским огоньком в глазах. Ядовито сообщил, что программисты потеряли архив с чертежами, а значит, Арсению срочно цифровать все заново, иначе плакала квартальная премия... на этом месте он вздрогнул и пробудился в холодном поту.
С соседней лавочки звонко бранилась сухонькая старушка в белом платочке. Длиннолицая девушка нервно подбирала юбку, косясь в проход.
В проходе суетливо ползал Ванька Щербина.
– Это ж надо, ироды, развели тварей! - взвизгивала бабулька.
Арсений, все еще в тумане со сна, глянул вниз. Огибая неровную вдавлину, по грязному полу бегали здоровенные чёрные муравьи.
– Ладно тебе, бабка, подумаешь, муравей, - чуть заплетаясь языком, уговаривал Щербина.
– Муравей! - взвилась старушенция, - Почём я знаю? Может, ты специальную бактерию выпустил, заразную, вот хоть с гриппом этим... из Китая который!
– Ну ты, бабка, вообще...
В голове у Арсения все встало на места. У Ваньки в рюкзаке открылась банка с наживкой, и муравьи живо проторили тропку на свободу. Вот собирай их теперь.
– Вот щас как милицию позову, - ярилась бабка. - Разберутся, что у вас там такое!
Девушка торопливо пересела в конец вагона.
Собрать успели всего ничего. Михалыч глянул в окно, за которым уходил в туман громадный зев оврага, подхватился, едва заново не опрокинув муравьиную банку:
– Подъезжаем!
Спешно оторвали от собирания муравьёв Щербину, засуетились пихать в рюкзаки невесть как оказавшиеся снаружи термосы, бутерброды, газеты, какие-то вафли, подхватывать палатку. Уже с шипением и скрипом тормозил состав, и едва успели вывалиться в тамбур, а оттуда - в ледяную сырость утра.
Электричка простучала мимо платформы, мокрой змеёй вильнула за поворот, увозя щербининых муравьев, бранчливую бабку и женщину с пачкой зеленого чая. Упала та особенная вязкая тишина, какая бывает в лесу безветренным утром. Из тумана наплывали то ржавые перила в бусинах капель, то потемневшая лестница, уводящая куда-то в заросли орешника, то заросший ряской пруд не пруд, а так, большая лужа со скособоченными мостками.
Арсений медленно втянул глоток воздуха, пахнущий мокрыми листьями. Не хотелось не то что говорить, а и шевелиться даже. Хорошо...
– Ну чего, мужики, двинули? - радостно гаркнул Михалыч.
Тишина враз осыпалась росяными осколками.
– Автобус отменили, я узнавал, - бодро сообщал Михалыч. - Так что мы леском, а там тракторная станция. У меня там муж сестры работает, подбросит до самого места. Оно даже лучше выйдет, от автобуса километра четыре еще идти бы пришлось.
Мокрые репьи цеплялись за штаны, под сапогами вминались в грязь травяные плети. Невидимая птица самозабвенно голосила из ветвей, рассыпалась такими чистыми трелями, что замирало дыхание. Арсений, пожалуй, так и до места дошёл бы пешком, чем на воняющем соляркой тракторе ехать.
Муж сестры, баскетбольных габаритов детинушка с ясными глазами, отрекомендовался Григорием. Говорил он мало, но вдумчиво, руки пожимал осторожно, боясь ненароком сломать хрупкие инженерские лапки.
Зато обещанный трактор оказался на диво крохотным, почти игрушечным: узкая кабина без единого стекла, кузов облупленный, на руле самодельная нитяная оплетка. Арсений сунулся в кузов, подозрительно принюхался: не хватало на ошмётки навоза рюкзак укладывать.
Изнутри пахло травой, мокрой землёй и почему-то корицей.
Трактор зарычал, охваченный крупной дрожью. Пласт жирной глины отвалился с колеса.
– Ты нас близко не вези, чтоб не распугать! - орал Михалыч, перекрывая грохот мотора.
– На поле высажу.
– Сами-то ловите?
– Не.
– А чё так?
Григорий неопределенно дёрнул шеей. Умявшись в кабину, он будто выпирал из нее плечами и коленями, макушкой упираясь в потолок.
Интересно, это ему за провинность какую-нибудь мелкий трактор достался?
Раскисшая дорога пьяно вихлялась в полях. Выстроились на пригорке деревянные дома, накренившись каждый в свою сторону, как радикулитные старички. С годами все они приобрели общий, буро-седой цвет; и только смутно угадывалось, что вон тот в молодости красили в желтый, а этот, на углу - в голубой.
– Малаховка, - прокричал Михалыч. - Тут сестра у меня.
Дорога свернула в расхристанный дождём горох, ухнула с косогора и утонула в широченной луже. Трактор взвыл, густая жижа взметнулась веером.
Михалыч наклонился к кабине:
– А это чего там, слева?
Налево действительно мираж образовался. Серые замковые стены вздымались над полёгшим горохом, блестели ярким цинком крыши, а у подножия вроде черных ниток натянуто. Колючая проволока, не иначе.
За стенами торчал замок красного кирпича, растопырив во все стороны башенки, балкончики и - апофеозом - выставив спутниковую тарелку вместо флюгера.
– Новый русский живет.
– А-а-а... - протянул Михалыч со смесью уважительности и презрения. - А чего это он так далеко забрался?
Григорий пожал могучими плечами и вывернул трактор прямо в заросли. Хлестанули мокрые ветки, и внезапная тишина обрушилась на рыболовов.
– Приехали, - буднично сообщил тракторист.
Пока Михалыч совал Григорию поллитру и заручался обещанием забрать их непременно в три часа воскресенья, пока вконец очуманевший Щербина ломился в кусты по внутренней надобности, Арсений распрямлял затёкшие конечности и потягивался до хруста в суставах.
Впереди тянулся луг, усыпанный блестками куриной слепоты, и лохмотья кустарника. Взъерошенные ивы торчали безо всякого порядка, вольготно разбросав длинные плети. Поодаль они выстроились в линию, обозначая берег невидимой отсюда реки.
Звенели кузнечики.
– Удачного клёва, - пожелал на прощанье Григорий, и грохот мотора вспорол воздух.
***
– Почти вся наживка сбежала, - сокрушался Ванька, потрясая банкой, где копошилось десятка два муравьёв.
Арсений молча распаковывал палатку. Насаживать муравьёв на крючок он не любил - брезговал. Впрочем, опарыша и вовсе в руки бы не взял, предпочитал "чистую" наживку: крупу там, кукурузу, хлеб. Червяков, на худой конец: отчего-то дождевые червяки казались ему интеллигентнее.
– Брось ты, Вань, - благодушно отозвался Михал Михалыч. - Лучше кашу достань, у меня в рюкзаке перловка готовая. Сейчас прикормим сразу, а как почуют, тут мы и...
Над оранжевым полотном палатки зависла стрекоза. Разводила устрашающие жвалы и вроде даже глазищами крутила, высматривая добычу.
Арсений потянул ткань; стрекоза мигом порскнула в сторону и исчезла.
– Я их тут недели три назад прикармливал. Лещи тогда шли - размера сорок пятого... с подошву, в смысле. Жирные такие, горбатые. У меня жена их не любит, костлявые, говорит. Дура, что с нее возьмёшь...
Оранжевый шатер вырос среди травы диковинным цветком. Рядышком, под толстой ивой наладилась куча веток для будущего костра, улеглись в ряд чехлы с удочками.
Щербина гулко заглатывал минералку из пластиковой бутылки.
– На хлебный мякиш попробуем, на кукурузу хорошо идет, бывает. Прошлым летом я на кашу ловил, так не поверите - такая плотва клевала! Во какая.
Арсений обошёл палатку по второму кругу, выдёргивая колышки и снова забивая их чуть поодаль, растопыривая капроновые струны растяжек. Выпрямился медленно, но все равно кольнуло в поясницу, и привычно подумал, что заняться бы физкультурой, вот хоть вечерами по парку бегать...
– Ну, за прибытие, что ли? - Щербина подставлял стаканчик под горлышко поллитровки. Когда только успел достать, свинтить пробку.
Михалыч разворачивал пакет с бледной перловкой, блаженно щурился на тихую воду.
– Хор-рошо! Красотища-то какая, а?
Арсений на мгновение зацепился взглядом за дрогнувший лиловатый стебелек. А уже в следующую секунду все смешалось в безумную круговерть.
Тугое полотнище стегнуло Арсения по лицу. Прыгнули в небо лохматые ивы, обожгло холодом, хлынула в рот тина.
Выдернулся из воды, кашляя и ругаясь одновременно, выплевывая мерзкие илистые ошмётки. Толстый стебель кувшинки запутался в пальцах.
Несвязно и визгливо кричал с берега Михалыч. Отчего-то не ему кричал, а вроде бы Щербине. И нехорошая рябь шла по воде, будто дрожала земля.
Порыбалили, называется. Всю рыбу распугали.
Арсений проморгался и едва обратно под воду не ушёл.
Над берегом торчал невесть откуда взявшийся... пупырь. Громадный выпуклый холм, поднявший к небу толстенную старую иву, и с десяток деревьев помельче, и лохматые кусты, и обмякшую палатку, горевшую оранжевым лоскутом с макушки.
Выглядело так, будто под верхний слой почвы засунули гигантский футбольный мяч: эдакий правильной формы прыщ вырос в одно мгновение.
– Ох, м-мать, - метался по берегу Михалыч. - Это ж надо. Ох, м-мать, а?
Щербины видно не было.
Цепляясь за травяные плети, окончательно измазавшись, Арсений выбрался на берег. Опасливо подошёл к холму, тронул рукой. Осторожно топнул в подножие, потом ещё раз - основательней.
Трава как трава. Мокрая. Земля твёрдая. Банка кукурузы вон валяется.
Наклон градусов сорок навскидку.
Внезапное появление бугра среди ровного поля не хотело укладываться в голове, Арсений в ступоре побрёл вокруг пупыря и, только углядев рассыпанную на полпути к вершине перловку, догадался испугаться.
И разом осел на землю.
Из столбняка его вывел жалобный крик Михалыча:
– Вань! Ва-а-ань!
Щербина-то, наверху, что ль, остался?
Когда подбежал Арсений, Михалыч кричать уже перестал, только бурчал себе под нос и мял круглый подбородок.
– Ты глянь, какая штука, - он поставил ногу на склон бугра. - Сколько градусов, как думаешь? Тридцать пять? Сорок?
– Сорок, сорок два...
– Ага. А ногу ставишь, как на ровное.
– Это как? - опешил Арсений.
– А попробуй вот.
Арсений попробовал. Действительно, полное ощущение, что ровная поверхность.
– Так чего ждем-то? - возмущенно крикнул он, устремляясь к вершине, где призывно рыжела распластанная палатка.
Палатка манила, близилась и... внезапно оказалась за спиной. А впереди теперь было лицо Михалыча с вылезшими из орбит глазами.
– Ты это... как? - сипло вытолкнул он из себя.
Арсений обернулся. Оранжевый лоскут неподвижно лежал на траве. Ждал.
Несколько шагов вверх, когда кажется, будто идешь по плоскому, и бац! снова внизу.
– Чёрт! Ты видел? - закричал Михалыч. - Нет, ты видел? Стой здесь, смотри.
Он шагнул на пупырь, сделал шаг. Плотная фигура его накренилась, застыв под диким, невозможным углом к земле.
– Видал? О как!
И ногу поднял, демонстрируя вовсе уже не человеческую ловкость.
У Арсения в животе булькнуло, и резкая боль скрутила кишки.
– Это что же такое-то, а? - потерянно пробормотал он и метнулся к ближайшим зарослям.
***
Потери были гигантскими. Во-первых, Щербина, разливавший водочку, оказался прямо на вершине пупыря. На крики он не откликался, сам не шевелился; что с ним сейчас происходило, и жив ли он вообще - неведомо.
Во-вторых, палатка и все три рюкзака. А с ними - съестные припасы, документы и удочки. И если палатку можно, скрепя сердце, бросить, то спиннинг было искренне жаль. А уж чтобы вернуться без документов - такое даже представить страшно.
В наличии оставались: запасные дюралевые колышки от палатки числом семь, моток капронового шнура, пенал с поплавками и мормышками, банка сладкой кукурузы и поллитровый термос с отваром шиповника.
Отвар, впрочем, тут же и выпили, пока планировали эксперимент.
– Ну-ка, Михалыч, давай ещё раз.
Тот послушно побрел к вершине, шаг за шагом накрениваясь чуть не до горизонтали. Потом в один невозможно краткий миг повернулся и назад. Главное, Арсений заметить ничего не успел, как раз сморгнул.
– Давай ещё.
И снова та же история. Будто... Арсений похолодел от аналогии - будто отражается в невидимом зеркале. Плоскостная симметрия трехмерного объекта... бр-р.
В пузе забурлило от жути.
– А если бегом попробовать?
– Давай-ка ты теперь. Я посмотрю.
Бегом опять не вышло. Почудилось на мгновение, будто расплылось все перед глазами, и опа! бежим обратно.
Чертовщина. И ведь до макушки пупыря всего ничего, а не добраться.
– Может, кинуть чего?
Кидали палки, потом колышки от палатки. Летели они вначале нормально, но затем, будто притянутые к поверхности пупыря, отвесно падали вниз в метре от подножия.
Для чистоты эксперимента Арсений встал сбоку, наблюдая за процессом. Баллистическая траектория несомненно искажалась.
Собирать колышки не составило труда. Если не оглядываться, полное ощущение, что наклоняешься к земле. Со стороны, конечно, вид жутковатый.
Пробовали падать: человек прилипал к склону почти вертикально, чувствуя при этом, что лежит.
Пытались забросить шнур с петлёй, зацепить ветку поближе к вершине. Выходила та же ерунда, что и с палками. Не долетало.
У Арсения от нервов вконец расстроился желудок; он то и дело, выпучив глаза, бегал в густые заросли. Михал Михалыч панике не поддавался, хмурил лоб, крутил пальцами подбородок, но решения тоже не видел.