Иван Наумов
Александе́р, Безопасность и Территории, не может удержаться и все-таки смотрит через открывшийся люк в зенит. Глупость. Если долбанут с орбиты, всё равно ничего не увидишь. Да и меры приняты, ему ли не знать? Ближнее и дальнее обнаружение, три бота прикрытия, сетка из пятидесяти спутников — планета для пикничка накрыта и готова к употреблению. Отдыхающим никто не помешает. Александер облизывает пухлые фиолетовые губы, царственным жестом дает помощникам отмашку, и начинается разгрузка.
Софья Игоревна, Финансы и Собственность, подставляет плечи и шею острым струям воды. Истома уходит, остается смыть глупую улыбку, чтобы Ром не вообразил себе незнамо что. Хотя — она чуть выглядывает из-за занавески и несколько секунд разглядывает через полуприкрытую дверь щиколотку, пятку, ступню, смешные растопыренные пальцы, — хотя имеет право. Улыбка опять гнет уголки губ, и приходится засунуть лицо под воду.
Эдуард Валерьянович, Образ и Перспективы, жадно разглядывает в иллюминатор водную гладь, светлые проплешины мелей, золотистые каемки пляжей. Бесценен каждый миг наблюдения — уже слишком много видано, испробовано, изучено и разобрано по косточкам в поисках ускользающей красоты, без постоянного ощущения присутствия которой нельзя будет делать свое дело. Мозг жадно впитывает непривычные цветовые сочетания и узоры рельефа незнакомой планеты. Только с рельефом туго — плоскость до горизонта, трехцветная размазня из травы, песка и воды.
Марат Карлович, Маратище, Сын-Основатель, рассматривает в зеркале морщинки у глаз. Лучики разбегаются к вискам, как дельты великих рек. Никакой пластики, даже ЭдВа согласился, что так будет лучше. Пора стареть — начинаются недетские игры. Нужно выглядеть на свои сорок пять. Губы проговаривают вечернюю речь. За спиной сыто порыкивают псинки.
Роман Андреевич, Информация и Связь, блаженно потягивается, раскинувшись на кровати морской звездой. Ноги ватные, сердце колотится, но пульс постепенно приходит в норму. Хочется вздремнуть, но Со́фа может обидеться, так что не сто́ит. Она что-то мурлычет в ванной, сквозь шум воды мелодии не разобрать. Ром все-таки прикрывает глаза, и из ниоткуда сразу выползают столбцы цифр, схемы, цепочки слов кода. Странное ощущение свободного времени, когда работать не обязательно, а напротив, запрещено… И подозрительная тишина вокруг, нет обычной дрожи обшивки. Уж не прозевали ли они посадку? Ром смеется.
* * *
Пахнет песком, травой и чем-то паленым.
Бессмертные тетки из бухгалтерии центрального офиса гуськом спускаются по трапу, заранее начиная охать и ахать.
— Девочки, посмотрите какой пляж!
— Чур, я первая потрогаю воду!
— Люся, надо было сразу купальники надеть!
И всему они рады, потому что отчеты закрыты, балансы сданы и впереди — подумать только! — полноценный месяц безделья и веселья. И ни копейки личных расходов.
«Жемчужина Карла», скромно именующаяся яхтой, а на самом деле — тысячеместный лайнер, флагманский корабль «Трансресурса», передвижной луна-парк и боевая единица класса семь, начинает раскладываться, превращаясь в город-дом. Термообшивка уползает внутрь, освобождая место ярким секциям жилого сектора, ангарам и целевым блокам, дюзы исчезают в основании быстро растущей башни.
Праздничное настроение заставляет говорить чуть громче, чем нужно. Все одеты в легкомысленно яркое. Там и сям хлопает шампанское, пластиковые стаканчики ударяются с обязательным шутливым «дзынь», члены экипажа в парадной форме следят, чтобы разбредшиеся пассажиры не вставали под стрелой, и взрывы смеха часто заглушают даже скрежет расползающихся конструкций.
— Ой, собачка! Ой, обезьянка! — одновременно вскрикивают две офисные дамы, и многие устремляются к ним, потому что на этой планете, в отличие от той, где прошлый раз проходила корпоративка, есть настоящая жизнь, а не только горы и снег; хотя там тоже было весело; и надо посмотреть, что же это за жизнь, раз уж всем кололи прививку; и «Дайте, дайте я ее поглажу! Как она называется?»…
Покрытое шерстью существо доверчиво тянет длинную шею к толстым, унизанным перстнями пальцам, дает погладить загривок, тыкается коротким носом в ладонь и издает очаровательные — правда, девочки? — курлыкающие звуки.
Да сколько их здесь! Словно по-новому взглянув на окружающую корабль с трех сторон равнину, все вдруг видят, что зверей десятки, нет, сотни: они лежат, и сидят, и бродят вокруг, почти не реагируя на людей. И вот откуда этот противный запах — несколько бедняжек попало под дюзы, вот глупышки! Софья Игоревна, Софья Игоревна! Их как-нибудь зовут? Они млекопитающие? Они не кусаются?
— Мумбаки, — лаконично отвечает Железная Софа. — Нет. Нет.
Трансформация корабля в город завершается пафосным поднятием флага на башне, и снова крики радости, и снова пенится, и возбужденный гомон, и легкомысленная суета прибытия. Чуть в стороне топчутся, сбившись в неуверенную стайку, смущенные шахтеры и сортировщики, электрики, механики, наравне со своими директорами попавшие в сказку за ударный труд или выслугу лет.
Сразу три мумбаки прыгают вслед за улыбающейся Верой, имитируя ее движения, и Ром смотрит на несостоявшуюся подругу по-другому, сравнивая — и удивляясь себе. Вопреки логике и его собственным вкусам, безупречно беспечная и свежая, будто не было трех суток в дороге, девочка-археолог ровным счетом ничего не может противопоставить зрелой чувственности Финансов и Собственности. Вера еще иногда звонит, и как же сказать ей… Ведь оправдываться не в чем, а всё равно кошки на душе…
Стюарды с неимоверной скоростью расставляют столы прямо в густой траве, стремительно сервируется банкет; и вот уже все полупьяные и умиротворенные, и вечереет, и основное блюдо сменилось десертами; и «Посмотрите, какие здесь звезды!»; и «Эдуард Валерьянович, мне как-то неудобно за ваш стол…» — «Ну что вы, лапушка, здесь все на равных!»; и в креманках горит мороженое; и «Глупая мумбака, убери уже свою голову, ты помнешь мне платье!»; и «Роман Андреевич!» — «Да, Софья Игоревна?» — «Не передадите тирамису?»… И чуть соприкасаются пальцы, над озером расцветает десятицветный салют; и «Какая же нам везуха подвалила с тобой, дружище, ведь на все шахты пояса — только два приглашения!»; и «Тише, тише, Марат Карлович собирается говорить!»; и вдруг слышно только, как позевывают и гулькают толстолапые мумбаки и ветер шевелит траву; и Сын-Основатель неспешно идет от своего столика к микрофону.
— Друзья! Коллеги! Соратники! — усилители разносят проникновенный голос прочь — туда, в темноту, за пределы занятого людьми кусочка пространства.
Звезды горят ярче, чем на Земле, целыми гроздьями; и парусиновые тенты чуть хлопают складками; и немеет рука, сжимающая хрустальную ножку бокала; и «Кто бы мог подумать, что придется увидеть живьем этого великого человека…»
— По старой доброй традиции, придуманной еще моим отцом…
Да, Карла Алексеевича все помнят, особенно старики, поэтому утвердительно кивают ветераны службы охраны, контролеры качества, отставные пилоты… Гибель отца была ударом для всех, но Маратище оказался достойным преемником.
— …раз в два года мы собираемся, чтобы отвлечься от тягот и забот, чтобы восстановить силы и с новым напором продолжить наш не самый простой…
Одобрительные смешки, несколько одиночных хлопков.
— …труд. На благо Родины. Во имя роста и процветания «Трансресурса».
И те, кто здесь не впервые, знают, что сейчас им напомнят о достижениях разведчиков, о новых планетах и астероидах, застолбленных под российскую юрисдикцию, о достигнутых показателях — вразбивку: по редким металлам, радиоактивным изотопам, органике… О погибших в явных и тайных стычках с конкурентами… Но это недолго — не отчет же, а тост, — и все с удовольствием участвуют в ритуале.
— И поэтому я с особенным удовольствием, — Маратище выверенным жестом вскидывает руки, — говорю вам…
Все замирают.
— Этот мир — ваш!
И снова салют, и настоящий хрустальный звон; и «На счастье! на счастье!»; и едва заметная нотка сожаления — часики-то уже тикают, месяц пошел!
* * *
Скутеры, водные лыжи, гоночные катера, парапланы — если вы любите экстрим. Футбол, волейбол, городки или кегли — если уже не те мышцы и животик растет, а спорта всё-таки хочется. Мягкий теплый песок, бесконечные лагуны и такие — ах, какие! — массажисты, и маникюрши, и диетологи… И уютные кресла в теньке под тентами, и преферанс, и бридж, и лото… И мотоциклы, и вездеходы, только бестолковые мумбаки даже не пытаются отойти с дороги; и «Нет, мне нервов не хватает, уже двух сбил, хватит!»… Кондиционированная прохлада кают, то есть номеров, и крахмальные скатерти; и вышколенные официанты, пытающиеся напичкать вас всеми напитками мира; и откуда они взяли живых устриц, а омаров, а лобстеров?..
А вчера нос к носу столкнулся, представляете, с самим Ромом, это молодой, да, который американцам уронил протоколы два года назад! Эр-Ноль-Эм, великий хакер, его так все и зовут по нику! Талантливый мальчишка, всего двадцать шесть, и видишь, как поднялся!..
А в качалку заглянул этот, негр… Ну, здоровенный, по безопасности… Зубы — мел, глазами сверкает, красив как бог… или как чёрт?.. В общем, двухпудовую гирю играючи отжал сто раз — можешь себе представить?!
А девчонки из аналитического чуть Маратовым псам на обед не достались! Ха-ха, им-то не смешно было! Марсианская сторожевая, которая как теленок лохматый — ее Хендриксом зовут, — та еще добрая. А вот шарк-буль Шлиман — просто убийца. Первые дни мумбак штук по двадцать притаскивал, как не надоело? Они ж глупые, не убегают даже!
А Железная Софа одна в этот раз, заметили? Ее муж у нас в прошлом году рудники инспектировал, неплохой мужик, душевный… Только такая фифа всегда сама по себе будет. Говорят, кто триллион наличкой увидит один раз в жизни, тот уже человек пропащий…
И не говори, недели — как не было…
* * *
Шесть кресел — одно твое. Чувство гордости, уверенности в себе, равновеликости распирает Рома, щекочет самолюбие, отвлекает от пейзажей, уводит в грезы. За спинками кресел, десятью километрами ниже, бесконечные заливы, отмели, луга складываются в загадочную фрактальную картинку, по которой впору проводить психологические тесты: в хаотичном рисунке можно рассмотреть что угодно.
Еще недавно мог ли он представить себя рядом с Маратищем и Большими Ребятами? Одним из них? Кресло напротив пустует. Паша Ким, Техника и Разработки, пренебрег своим правом на отдых, как и два года назад, когда Ром оказался здесь впервые.
Верхняя палуба директорского катера словно висит в воздухе, лишь беззвучно поворачивается под ним разноцветная планета.
— Суть в следующем, — Марат Карлович не любит прелюдий. — Через два месяца мы атакуем «Кросс-Волд».
Реакция разная. У Александера в глазах разгораются недобрые радостные огоньки. В последнем конфликте он потерял обоих замов. Софья чуть вытягивает губы — продумывает, какие кроссволдовские кусочки ей хотелось бы иметь в своей епархии. ЭдВа мечтательно оглядывается через плечо на плывущие вдали облака, уже начиная фантазировать, как поддержать миролюбивый имидж «Трансресурса». Ром ловит себя на том, что вовсю рисует цепочки известных информационных систем конкурентов, пытаясь угадать, где их придется рвать. «Мы совсем не умеем отдыхать — как взведенные ружья».
— Будет наживка? — логичный вопрос от Безопасности.
Баланс корпораций столь устойчив, что возможен только гамбит.
Маратище довольно усмехается:
— Моя смерть.
ЭдВа аж подпрыгивает:
— Обеими руками «за»! Надолго?
— Недели на две.
В самый раз, прикидывает Ром, чтобы «Кросс-Волд» и «Вайпур Эксплорер» потянулись наперегонки к повторно обезглавленной империи великого Карла. Чтобы сменили планы патрулирования зон влияния. Наворотили экспромтов, настроили шатких юридических схем, растормошили биржи…
— И на время моего отсутствия кому-то из вас предстоит реально взять всё в свои руки, — сообщает Маратище. — Включая контрудар.
Ром сдерживает секундную дрожь. В разные концы Галактики тянутся ненасытные щупальца матушки-Земли. «Кому-то из вас» — возможно, и ему — придется одно из этих щупалец обрубить.
И тут же вспоминает, как падали один за другим каналы связи, гасли мониторы святая святых — логистического центра, а на локаторах вспыхивали недосягаемые цели кроссволдовских дестроеров: мерзавцы даже не потрудились врубить камуфляж. Как рассыпалась смертоносным радужным облаком драгоценная баржа-редкоземелка, наглухо блокируя портал к Земле. Как хлынула по защищенным линиям нуль-связи изящная взвешенная деза, нанося ущерб вдесятеро больший, чем от наскоков ударного флота.
Тогда «золотой мальчик» Эр-Оу-Эм по каналу «SOS» влез в координационную сеть кроссволдовцев, отключил им распознавание «свой-чужой» и, пока обезумевшие боевые корабли крошили друг друга, сообщил на их базу об успешном завершении операции. На единственном уцелевшем дестроере, взятом на абордаж, с ответным визитом отправился лично Александер… Ото всей той истории получил дивиденды только «Вайпур» — остальные лишь зализывали раны. Ну, и еще — лично Ром. Роман Андреевич.
— Хочешь сказать, что еще не знаешь, кому доверишь процесс? — спрашивает ЭдВа.
В салоне катера накапливается статичная, напряженная дружелюбность. Каждый считает себя лучшим из равных. Все ждут решения шефа. Из-за того, что стены прозрачны, кажется, что гроза нависла над целым миром.
— У каждого из вас есть плюсы и минусы для исполнения этой роли, — Маратище крайне обходителен, жди заморочек. — Думаю провести тестирование. Чтобы выбрать окончательно.
— Отпуск закончился? — интересуется Железная Софа.
Далеко впереди на затуманенной поверхности планеты проступают десятки гигантских квадратов, будто нарисованных зубной пастой на зеркале.
У Эдуарда Валерьяновича брови ползут на лоб — наконец-то и его удалось удивить.
— Ты увлекся граффити? — спрашивает он. — Или это Великая Маратова стена?
— Закончился, — отвечает Маратище Софе. — И продолжается.
* * *
Колышутся от прикосновений ветра пышные белые плюмажи. Под полуденным солнцем сияет медь доспехов и сталь клинков. Мумбаки то и дело опускаются на передние лапы, тявкая и поскуливая. Но ни одна не выпускает эфеса, не бросает щит. Левый отряд одет в синее, правый — в красное.
Четырех лысых типов, что стоят среди мумбак по разные стороны огороженного белым надувным забором поля, Ром уже видел мельком в центральном офисе, когда Марат Карлович увлекся шарк-булями. Хендрикс и Шлиман на коротком поводке тянутся зубами к мумбакам, но те не реагируют — почесываются, зевают, переминаются с лапы на лапу.
— Шапито! — констатирует ЭдВа.
— Я поняла, на что они похожи, — шепчет Рому Софа. — Смотри!
Ставит руку пальцами на столик, средний вытягивает как голову, и перебирает остальными, изображая ходьбу. Ром смеется.
— Принимаются ставки, — Марат Карлович весь в белом, величествен и красив. Ноздри чуть дрожат — он игрок.
— Синие, — хором говорят Софа и Александер.
Дрессировщик дует в жестяную трубу, вымучивая долгий негармоничный рев, и мумбаки преображаются. С обеих сторон поля возникает строй. Щит к щиту, синий и красные отряды устремляются друг к другу.
Толстозадые звери не выглядят потешно — это вам не медведи на велосипедах и не мартышки в платьицах. Оружие подогнано под захват их четырехпалых лап, странной формы шлемы закрывают низкие широкие лбы и вытянутые загривки.
— А что такое «Д»? — спрашивает Ром, разглядывая выпуклые буквы на нагрудных пластинах.
Один из лысых протяжно свистит, и красный строй ломается, превращается в клин; и первые мумбаки врубаются в синюю шеренгу; «Бог ты мой!» — говорит ЭдВа, бледнея; звон, и скрежет, и молчание зверей; «Держи строй!» — рычит Александер, будто кто-то сможет его понять; и свистки, и крики надсмотрщиков; высоко-ясно блистают широкие клинки, клинки, клинки в красном…