[9] ...Бернгейм («Внушение», с. 31 немецкого издания)... – речь идет о книге Бернгейма «Внушение и его использование в терапии» (Bernheim, Hippolyte Marie: De la suggestion et de sesapplications la therapeutique, Paris, 1886), которую Фрейд перевел на немецкий язык и опубликовал в 1889 году под названием «Внушение и его целительное воздействие», снабдив свой перевод предисловием и примечаниями (Die Suggestion und ihre Heilwirkung, Wien 1888–1889) (СП.).
[10] ...во время эпилептиформного припадка... – эпилептиформный – сходный с эпилептическими пароксизмами, напоминающий по клинике эпилепсию.
[11] ценестезия – (от греч. kenon – пустота, aisthesis – чувство, ощущение) – утрата чувства собственного «Я», проявление деперсонализации.
[12] ...наблюдения за другой пациенткой, госпожой Сесилией М... – т.е. Анной фон Либен. А. фон Либен, в девичестве фон Тодеско (1847 – 1900) – дочь богатого промышленника, банкира и мецената барона фон Тодеско и Софии фон Тодеско, урожденной Гомперц. Дядя Анны фон Либен, известный специалист по древним языкам Теодор Гомперц ввел в оборот слово «катарсис». Детские годы Анна фон Либен провела на роскошной семейной вилле Тодеско и получила хорошее домашнее образование. Многие ее родственники, как со стороны отца, так и со стороны матери, страдали нервными расстройствами. К примеру, тетя Анны фон Либен со стороны матери Жозефина фон Вертгеймштейн, которая ухаживала за ней в 1862 году, когда у пятнадцатилетней Анны начались истерические припадки, сама имела склонность к нервическим припадкам и былапациенткой Теодора Мейнерта, бывшего университетского преподавателя Фрейда. В 1872 году Анна вышла замуж за банкира барона Леопольда фон Либена, поселилась во дворце Тодеско в Вене, хотя большую часть времени проводила на своей вилле в Бруле, и с 1873 по 1878 гг. родила четверых детей, причем симптомы нервного расстройства пропадали у нее только в период беременности. Известно, что Анна фон Либен была довольно эксцентричной особой, предпочитала бодрствовать по ночам, подкрепляясь икрой и шампанским, держала в передней профессионального шахматиста на тот случай, если ночью ей придет в голову поиграть в шахматы, а в 1882 пристрастилась к морфину. Фрейд приступил к лечению Анны фон Либен не ранее 1887 года. Скорее всего, Фрейда рекомендовал Анне фон Либен Брейер, который был семейным врачом в доме фон Либенов и вместе с Фрейдом продолжал заниматься лечением Анны. В 1888 году Фрейд начал использовать гипноз в лечении Анны фон Либен, а на протяжении 1889 года проводил с ней сеансы гипноза почти ежедневно. Случай Анны фон Либен имел большое значение для Фрейда. Не случайно в письме, адресованном 8 февраля 1897 года Вильгельму Флиссу, Фрейд уверял: «Если бы ты был знаком с Сесилией М., ты ни минуты не сомневался бы в том, что только эта женщина могла стать моей наставницей» (Sigmund Freud Briefe an Wilhelm Fliess, 1986, S. 243). Именно в ходе лечения этой пациентки Фрейд впервые попытался применить метод свободных ассоциаций, a chaise–longue, на котором Анна фон Либен возлежала во время лечебных сеансов, может считаться прообразом психоаналитической кушетки. Известно, что во время лечения у Фрейда Анна фон Либен вела дневник, который был вцоследствии уничтожен одним из врачей, занимавшихся ее лечением с 1893 года (СП.).
[13] ...фарадическая обработка бесчувственной ноги... – фарадизация (фарадическая обработка), метод применения с лечебной или диагностической целью асимметричного переменного (т. н. фарадического) тока низкой (30 – 150 гц) частоты; ток назван по имени М. Фарадея (1791 – 1867).
[14] ... предание о епископе Гаттоне... – по средневековому преданию, Гаттон, архиепископ Майнца, в неурожайный год заманил щедрыми посулами и сжег заживо в амбаре крестьян, которые требовали поделиться с ними запасами зерна. Вскоре расплодившиеся в окрестностях мыши накинулись на житницы Гаттона и разорили их. Пытаясь спастись от мышей, епископ заперся в рейнской башне, которая ныне именуется Мышиной башней (Maeuseturm), но мыши пересекли реку вплавь и сожрали его. Это предание легло в основу многих литературных произведений, в частности, известной баллады английского поэта Роберта Саути «Суд божий над грешным епископом» (Southy, R.God's Judgement On A Wicked Bishop) (С.П.).
[15] ... Вскоре... она... опять обратилась ко мне... – май и июнь 1889 года Фанни Мозер провела в санатории, а в 1890 году вновь обратилась к Фрейду (СП.).
[16] ... Я снова повидался с госпожой фон Н. весной следующего года в ее имении под Д. – весной 1891 года Фанни Мозер пригласила Фрейда в свой замок в Швейцарии (СП.).
[17] ... всех тех насекомых, властью над которыми похвалялся Мефистофель... – Мефистофель Гете говорит о себе следующим образом: «Царь крыс, лягушек и мышей, // Клопов, и мух, и жаб, и вшей...» (И.В. Гете. Фауст. Часть первая. Сцена третья. Перевод Б. Пастернака).
[18] Здесь впервые появляется ключевой термин психоаналитической экономики – «захват». Это слово вопреки его обыденности в немецком языке стало одним из самых сложных для перевода на другие языки. Иногда даже говорят о его непереводимости, несмотря на то, что существительное die Besetzung, как и глагол besetzen имеются в любом словаре. В русской литературе можно встретить такие варианты перевода, как фиксация (здесь один аналитический термин замещается другим), осознание, катексис (Стрейчи выбрал для перевода на английский язык это производное от греческого catechein, захватывать), активная сила, инвестиция, вложение, заряд, привязанность, нагрузка. Самое первое словарное значение многозначного слова Besetzung – занятие, оккупация. Именно в этом, несколько милитаристском значении, использует его Фрейд. Речь идет о том, что некое представление нагружается, связывается, захватывается психической энергией и, тем самым, становится активным. Подчеркивая «оккупационный» характер этого процесса, мы говорим о захвате, а не о нагрузке (энергией). Так, захватывается в фармакологическом смысле, например, серотонин (В.М.).
[19] ... парестезия... – (от греч. пара – возле, мимо, вне и aisthesis – чувство, ощущение), необычное ощущение онемения кожи, «ползания мурашек», возникающее без внешнего воздействия либо под влиянием некоторых механических факторов (сдавление нерва, сосуда).
[20] ... прогнатизм ... – (от греч. pro – вперед и gnathos – челюсть) – в антропологии сильное выступание вперед лицевого отдела черепа.
[21] ... после экскурсии на Шафберг под Ишлем... – Ишль – модный курорт с грязевыми и серными ваннами, излюбленное место отдыха автрийской аристократии (СП.).
[22] ... пароксизм... – (от греч. paroxysmos – возбуждение, раздражение) – внезапное обострение болезни: приступ боли, сердцебиения, лихорадки и т.д.
[23] ... алиенация... – психоз, безумие, умопомешательство.
[24] ... анальгезия... (от греч. analgesia – бесчувственность, невосприимчивость) – полная потеря болевой чувствительности; один из видов частичной анестезии.
[25] ... амавроз... (от греч. amauros – темный, слепой), то же, что слепота.
[26] ... прогуливались по Рингшрассе... – Рингштрассе – центральная улица в Вене, проложенная в виде кольца.
[27] ... она стала распевать... «Привольную ведем мы жизнь» – песня разбойников из драмы Шиллера «Разбойники» и одноименной оперетты.
[28] …слов Бернгейма «tout est dans la suggestion» и... Дельбефа... «Comme quoi il n'y a pas d'hypnotism».
[29] ...editio in usum delphini... – издание для чтения дофина, т.е. издание античных авторов с изъятием эротических фрагментов текста, предназначенное для юного дофина, сына французского короля Людовика XIV.
Мисс Люси Р., тридцати лет
(Зигмунд Фрейд)
В конце 1892 года один мой друг и коллега[1] направил ко мне молодую даму[2], которая состояла у него на лечении в связи с хроническим гнойным ринитом. Как выяснилось впоследствии, причиной стойкости ее заболевания был кариес решетчатой кости. В последний раз пациентка обратилась к нему в связи с появлением новых симптомов, которые этот опытный врач уже не мог объяснить местным заболеванием. Она полностью утратила чувство обоняния, и ее почти неотвязно преследовали одно или два субъективных обонятельных ощущения. Они были ей весьма неприятны, кроме того, настроение у нее было подавленным, она ощущала усталость, жаловалась на тяжесть в голове, снижение аппетита и работоспособности.
Эта молодая дама, проживавшая в качестве гувернантки в окрестностях Вены в доме управляющего фабрикой, посещала меня время от времени в мои приемные часы. Она была англичанкой, хрупкого телосложения, бледной, светловолосой и совершенно здоровой, если не принимать в расчет заболевание носа. Первые ее сообщения подтверждали данные врача. Ее донимали дурное настроение и усталость, изводили субъективные обонятельные ощущения, из числа истерических симптомов у нее вполне отчетливо проявлялась анальгезия на фоне интактной тактильной чувствительности; сужения поля зрения во время беглого обследования (с помощью руки) не обнаружилось. Внутренняя поверхность носа была совершенно нечувствительна, рефлексы отсутствовали. Прикосновения ощущались, этот орган чувств не реагировал как на специфические, так и на иные раздражители (аммиак, уксусную кислоту). Это обследование приходилось как раз на период смягчения симптомов гнойного катарального ринита.
При первой попытке разобраться в этом случае заболевания субъективные обонятельные ощущения, будучи хроническими галлюцинациями, толковались как стойкие истерические симптомы. Дурное настроение, вероятно, являлось аффектом, относящимся к травме, и наверняка можно было установить событие, при котором данные обонятельные ощущения, ставшие ныне субъективными, были объективными, событие это и явилось травмой, чьими мнемоническими символами и служили неотвязные обонятельные ощущения. Возможно, было бы правильнее рассматривать хронические обонятельные галлюцинации вкупе с сопровождавшим их дурным настроением как эквиваленты истерических припадков; ведь по своей природе хронические галлюцинации не годились на роль стойких симптомов. В случае данного заболевания, находившегося еще в зачаточном состоянии, это было не важно; примечательно же было то обстоятельство, что субъективные обонятельные ощущения оказались весьма выборочными, словно обязаны были своим происхождением вполне определенному реальному объекту.
Это предположение вскоре подтвердилось. На мой вопрос о том, какой запах преследует ее чаще всего, я получил ответ: что–то вроде запаха подгоревшего пирога. Так что мне оставалось лишь предположить, что это и впрямь был запах подгоревшего пирога, который ощущался во время травматического события. Хотя выбор обонятельных ощущений в качестве мнемонических символов травмы представляется довольно необычным, однако объяснение такого выбора напрашивалось само собой. Пациентка страдала гнойным ринитом, поэтому обращала особое внимание на свой нос и связанные с ним ощущения. Об обстоятельствах жизни пациентки я узнал лишь то, что дети, которых ей доверили, лишились матери, умершей пару лет назад от обострения опасного заболевания. Итак, я решил избрать исходным пунктом анализа запах «подгоревшего пирога». Хронику этого анализа я изложу в таком виде, какой она могла бы приобрести при более благоприятных обстоятельствах; в действительности, то, на что хватило бы и одного сеанса, растягивалось на несколько сеансов, поскольку пациентка могла посещать меня только в приемные часы, когда я уделял ей немного времени, и один такой разговор тянулся дольше недели, ибо обязанности не позволяли ей чаще совершать длительные поездки от фабрики до меня.
Мисс Люси Р. не впадала в сомнамбулический транс, когда я пытался погрузить ее в гипнотическое состояние. Поэтому я отказался от этих попыток и проводил весь курс анализа, пока она пребывала в состоянии, которое, возможно, немногим отличалось от нормального.
Об этом нюансе моего подхода следует рассказать более подробно. В 1889 году, когда я посещал клиники в Нанси, мне довелось услышать слова мэтра гипноза д–ра Льебо: «Да, если бы мы владели способами, позволяющими вводить любого человека в сомнамбулический транс, гипнотический метод лечения был бы самым действенным»[3]. В клинике Бернгейма почти казалось, что такое искусство существует и научиться этому можно у Бернгейма. Однако стоило мне испытать это искусство на собственных пациентах, как я заметил, что, по меньшей мере, мои силы в этом отношении ограничены, и если пациент не погружался в сомнамбулический транс с третьей попытки, у меня тоже не было средств для того, чтобы ввести его в это состояние. Да и процентный показатель сомнамбул в моей практике сильно отставал от данных Бернгейма.
Так передо мной встала дилемма: либо отказываться от катартического метода в большинстве случаев, подходящих для его применения, либо рискнуть и попытаться применить его без сомнамбулического транса в случае легкого и даже весьма неубедительного гипнотического воздействия. На мой взгляд, не имеет значения то, какой степени гипноза – согласно какой–нибудь из шкал, составленных для этих целей, – соответствует состояние несомнамбулическое, поскольку действенность внушения определенного толка и без того не зависит от действенности других внушений, а вызывая каталепсию[4], непроизвольные движения и т. п., нисколько не облегчаешь процесс воскрешения в памяти того, что было позабыто. Вскоре я перестал предпринимать и попытки определения степени гипноза, поскольку в целом ряде случаев такие попытки усиливали сопротивление пациентов и лишали меня уверенности, необходимой мне для более важной психической работы. Сверх того, утомительно было при легком гипнозе всякий раз в ответ на заверения и приказания: «Вы засыпаете, спите!», слышать одно и то же возражение: «Господин доктор, но ведь я не сплю», и приниматься за разъяснение весьма деликатного различия: «Я ведь имею в виду не обычный сон, а гипноз. Видите, вы под гипнозом, вы ведь не можете открыть глаза и т. п. Да мне и ни к чему сон». Лично я убежден в том, что многие мои коллеги из числа психотерапевтов способны куда искуснее вывернуться из этого трудного положения; возможно, они и повели бы себя иначе. Однако мне кажется, что коль скоро знаешь, что зачастую достаточно произнести одно слово, чтобы поставить себя в затруднительное положение, лучше избегать и этого слова, и этих затруднений. И когда с первой попытки мне не удавалось ввести пациента в сомнамбулическое состояние или до какой –то степени погрузить его в гипноз, сопровождаемый соответствующими соматическими изменениями, я делал вид, что отказываюсь от гипноза, требовал только «концентрации» и велел ему лежать на спине с закрытыми глазами, дабы требуемой «концентрации» достигнуть. Таким образом мне без особого труда удавалось погружать пациента в столь глубокий гипноз, какой вообще был возможен.
Однако, отказываясь от гипноза, я, пожалуй, лишался предпосылки, без наличия которой, казалось, невозможно применять катартический метод. Ведь он основывался на том, что при изменении состояния сознания у пациентов возникали такие воспоминания и они обнаруживали такие взаимосвязи, которых при нормальном состоянии сознания у них будто бы не было. Если же пределы памяти не раздвигались благодаря сомнамбулизму, должна была исчезнуть и возможность точного определения причины, о которой пациент не мог сообщить сознательно, а ведь как раз о патогенных событиях «пациенты, пребывая в обычном психическом состоянии, совершенно не помнят или припоминают их только в общих чертах». (См. «Предуведомление».)
Выбраться из очередного затруднительного положения мне помогло воспоминание о том, как сам Бернгейм на моих глазах доказывал, что нам только кажется, будто воспоминания сомнамбулы забываются в бодрствующем состоянии и достаточно малейшего намека вкупе с манипуляцией, знаменующей другое состояние сознания, чтобы они возникли вновь. Он, к примеру, вызвал у женщины в сомнамбулическом состоянии негативную галлюцинацию, будто бы его уже нет в этом помещении, а затем попытался, не жалея средств и совершая безжалостные нападки, обратить ее внимание на себя. У него ничего не вышло. Когда пациентка очнулась, он осведомился, что он с ней делал, пока она пребывала в уверенности, что он отсутствует. Она удивленно ответила, что она ничего не помнит, однако он не сдался, стал уверять, что она все вспомнит, положил ей на лоб ладонь, чтобы она опомнилась, и вот тогда она наконец рассказала обо всем, что, казалось бы, не воспринимала, пребывая в сомнамбулическом состоянии, и о чем она, казалось бы, не помнила во время бодрствования.