— Да никого я не заставлял! — теперь уже обиделся Виктор. — Просто Андрей не любит молоко, вот он мне и отдал.
— А что же любит Андрей? — ехидно улыбаясь, приставала женщина.
— Андрей любит яблоки. И я поэтому ему отдал яблоко.
— Значит, вы поменялись продуктами?
— Н-ну… выходит.
— А ты любишь яблоки?
— Люблю…
— Тогда мне непонятно, почему ты отдал любимые тобой яблоки за то, что у тебя уже есть? А может быть, ты любишь молоко больше, чем яблоки?
Она говорила так непререкаемо-требовательно, так строго смотрели ее темные глаза, а блестящее, но покрытое странными крапинками лицо — как будто на хромированном бампере автомобиля выступили первые признаки коррозии — казалось таким неприступным, что Виктора оставила серьезность, и он загрустил.
Ну как ей объяснишь, что он любит все, кроме вареного лука, а Андрей сам не знает, что он любит сегодня и что будет любить завтра. Но если ему сегодня хочется яблок, так почему не уступить товарищу? Пусть ему будет приятно. И зачем все это нужно этой тетке с крапинками на лице?
Виктор, конечно, не знал, что крапинки эти всего лишь обыкновенные местные веснушки.
Но в это время вошла самая красивая женщина с маленьким плоским телевизором в руках. Она поставила его на стол и сказала:
— Вот полюбуйтесь и успокойтесь. Вполне нормальные дети, которые уже нашли себе товарищей и подруг.
На небольшом, но четком цветном экране Виктор увидел и разнофигурные, разноцветные поля и сады, и странное, оранжеватое небо и, главное, лятуев. Два из них мирно паслись у края большого поля. Потом появился домик и, наконец, комната, в которой не то колдовали над приборами, не то спорили Андрей и Крайс.
Потом показались Валя и Пепа. Они подскакали к полю, Пепа лихо, как цирковой наездник, соскочила с лятуя и помогла сойти Вале. Та смешно поболтала ногами и с трудом спрыгнула на землю. Вдвоем они пошли к мальчикам в дом, а потом все вышли из него.
— Это ничего не значит, — сказала самая строгая женщина. — Важно другое. Мы провели тут кое-какие исследования и установили, что наши гости, к сожалению, не всегда могут мыслить вполне логично. Например, этот мальчик не мог нам объяснить, почему он отдал своему товарищу яблоко, которое он и сам любит, в обмен на молоко, которое он тоже любит.
— Что же он должен объяснить? — удивилась самая красивая. — И что он должен был сделать? Отобрать молоко и не дать яблока? Или уж сразу отобрать и яблоко, и молоко?
— Ну этого я не говорю… — уклончиво повела плечами веснушчатая.
Молчавшая до сих пор женщина махнула рукой и сказала:
— А-а… Все это ерунда. Отдал потому, что второму сегодня захотелось яблок. Вот и все. А не отдал бы — второй наверняка бы ныл. Верно? — обратилась она к Виктору.
— Может быть, он бы и не ныл, но… Он у нас вообще такой… — Виктор повертел пальцами, — легкий…
И все почему-то поняли его и рассмеялись. Самая красивая спросила:
— Ну ты как? Поедешь к товарищам или займемся чем-либо иным?
Виктор все время косился на телевизор и следил, чем заняты на странном поле ребята. А они там о чем-то поспорили, потом посмеялись, потом пошли в домик. И ему очень захотелось к ним… Очень.
Но женщина вкрадчиво сказала:
— Что ты скажешь, если мы, пока они там возятся на поле, слетаем к экватору и ты как следует познакомишься с Мёмбой? А потом расскажешь обо всем товарищам.
Что ж… Она говорила дело… Если Виктор сейчас присоединится к товарищам, то они наверняка уже знают нечто такое, чего Виктор и не предполагал, и ему останется только слушать. А если он и сам узнает кое-что новое, то при встрече им будет о чем рассказать друг другу. Они станут вровень.
Но тут Виктор слегка смутился: получалось, что он хочет узнать новое только для того, чтобы оказаться не хуже других. Он как бы заранее собирался соперничать с друзьями. Плохо это или хорошо, он не знал, а потому перевел дыхание и подумал, что, когда они вернутся на Землю, важно привезти как можно больше знаний и наблюдений. И вот, если они будут все время вместе, то знаний и наблюдений будет в три раза меньше, чем если бы они действовали каждый в одиночку.
Кажется, эта мысль была верной… Но она тоже не слишком понравилась Виктору. Не очень-то приятно разлучаться с друзьями даже ради знаний. И все-таки он кивнул. Уж очень ему хотелось полетать над неизвестной планетой.
Глава десятая
ОКАЗЫВАЕТСЯ, ВСЁ НЕ НАОБОРОТ
Трава на поле или на лугу — Андрей еще не знал, как называется по-мёмбски этот участок земли, на который они прискакали, — была высокой, почти в рост ребят, и очень густой. Стебли росли плотно друг к другу и кончались розовато-синеватой метелочкой с соцветиями, а вся трава отдавала в голубизну. Над полем вились тучи насекомых, похожих на земных шмелей — такие же мохнатые и большие. Только у мёмбских шмелей на головке, кроме хоботка, рос еще и рог. Они ловко продирались этим рогом среди соцветий, стряхивая ими цветочную пыльцу или раздвигая чашечки цветов, а уж потом запускали туда хоботок.
— Любишь мед? — спросил Андрей.
— Конечно! — засмеялся Крайс. — Только его много не разъешься: начинаешь потеть.
— Это точно! — обрадовался Андрей. Все-таки и на Мёмбе многое походило на земное. — Особенно живот потеет.
Оба рассмеялись, и Андрей попросил:
— Ну а теперь рассказывай, что тут нужно делать и как.
Крайс вынес из дома приборчики и сказал:
— Вот этой палкой мы сейчас определим влагонасыщенность почвы. Делается это просто. Втыкай палку в землю и следи за шкалой. Если синий столбик (а вся шкала была похожа на обыкновенный термометр, только на нем было два столбика — красный и синий) поднимается выше черты — значит, влаги достаточно. Если ниже — значит, нужно поливать.
— Сколько поливать?
— А вот видишь, тут на палке написаны формулы. Подставляй цифры — результаты измерений — и решай, сколько нужно поливать. Правда, для этого следует еще знать температуру почвы. Но ее тебе сразу покажет красный столбик. И еще нужно узнать, какая температура воздуха будет ночью и завтра днем. Об этом справишься по телевиду. Пойдем.
— А это еще что за штука? Крайс пожал плечами:
— Ну, это вроде телевизора… Только телевизор — развлекательный, а телевид — служебный. И — учебный. Набираешь номер программы, включаешь и… Но ты еще узнаешь, как с ним обращаться, когда я начну зубрить геометрию. Сейчас важно другое. Ты наконец понял, как нужно ухаживать за полем?
— Да я-то понял… почти… Но я не понимаю, зачем тут нужен человек? Ведь все можно поручить автоматам. Пусть они определяют, пусть включают и выключают.
— На некоторых полях у нас так и сделано. А вот на таких, небольших или засеянных капризными культурами, автоматика не подходит: слишком она сложна и делать ее очень долго. Быстрее и надежнее работать человеку. У нас, понимаешь ты, прежде чем применить автоматику, обязательно прикидывают, а удобно ли? А стоит ли? Вот это поле — корм для лятуев. Нужно успеть снять три его урожая. А на следующий год здесь будет хлеб для людей. Снять нужно уже два урожая.
Для выращивания корма важен каждый час, а для хлеба — и день потерять не страшно. Значит, хлеб будет обслуживаться автоматикой.
— Послушай, но ведь хлеб-то осыпется… Если перестоит хоть день.
— Не-а, — беспечно ответил Крайс. — У нас такие сорта выведены, не осыпающиеся, хоть месяц будут стоять… Ну вот… А после хлеба на этом же поле посадят овощи. И вот тогда тут будут работать, наверное, человек десять ребят — нужно ведь ухаживать за каждым растеньицем, следить и понимать, как оно развивается и чего ему не хватает. Тут уж совсем автоматики не будет. Понимаешь?
— Кое-как… — признался Андрей и погрустнел: он окончательно убедился, что все его знания и догадки, такие точные на Земле, на этой планете не срабатывают. Здесь живут веселые, но умные люди. С ними думать и думать нужно.
Вот так Андрей оказался на Мёмбе в положении эксплуатируемого ребенка. Он определял влажность, мучительно вспоминая школьные уроки, рассчитывал по формулам, а то и просто с помощью алгебры, как нужно поливать голубовато-зеленое поле, какие микроэлементы — марганец, германий, серу, железо, чуть ли не половину менделеевской таблицы элементов -, нужно растворить в воде перед поливом, а какие распылить. Все оказалось совсем не так просто. И, попыхтев как следует, Андрей показал свои расчеты Крайсу. Тот бегло посмотрел на них, кое-какие пересчитал и внес поправки.
— А в общем ничего… Разбираешься. Теперь пошли в домик и узнаем расчетную погоду, а уж потом начнем поливать и распылять.
Они вошли в домик. На его стенах — небольшие пульты с приборами. И под ними — машины: насос, распылитель. Рядом — два экрана, один большой, телевизионный, другой поменьше — телевид. Возле них — что-то вроде телефона.
Крайс набрал нужный номер, и маленький экран осветился. На нем появилась карта, перечеркнутая линиями изобар, почти таких же, какие возникают и на экранах земных телевизоров, когда передают прогноз погоды. Крайс записал нужные цифры и решил:
— Все в порядке. Существенных изменений не предвидится. Пойдем к пульту и начнем полив.
Он опять нажимал на кнопки и щелкал тумблерочками. Насосы загудели, и за окнами домика зажурчала вода. Над полем встали веселые радуги. Совсем такие же, как и на Земле, — семицветные.
— А теперь ты мне не мешай. Займусь треугольниками.
Крайс опять пощелкал кнопками, и телевид откликнулся приятным голосом:
— Урок по требованию. Треугольники. Общие положения…
Глава одиннадцатая
ВСЕ ПОШЛО КУВЫРКОМ
К сожалению, позаниматься Крайсу не пришлось — к домику прискакали девочки. Все пошло кувырком. Пепа сейчас же затараторила с такой быстротой, что автоматический переводчик стал попискивать: он не рассчитывался на такую стремительность.
Разговаривая, вернее, болтая, Пепа все время смотрела на Андрея. И в этом не было ничего удивительного: она в первый раз видела мальчика с другой планеты и даже из иной солнечной системы. Но чем дольше она смотрела, тем надежней убеждалась, что инопланетянин почти такой же, как и мёмбяне. Только кожа у него не серебряная, а смуглая от загара. И глаза у Андрея были совсем такие же, как и у некоторых других, знакомых Пепе, мальчишек — серые, с несколькими коричневыми точками на радужке. И это показалось Пепе таким интересным и удивительным — подумать только! Мальчишка с другой планеты, а почти такой же, как и мёмбянские мальчишки! Пепа почувствовала некоторую неловкость: уж очень она пристально рассматривала Андрея. Поэтому щеки у Пепы стали золотиться, что, как известно, означало на Мём-бе, что человек краснеет. Она стала говорить медленней, сбивчивей и золотилась все сильней и сильней.
Андрей, конечно, заметил, что его пристально рассматривает мёмбянская девчонка. Он поначалу тоже слегка покраснел и хотел было украдкой осмотреться: может, она увидела на нем что-нибудь смешное, но вспомнил, что он в костюме-скафандре и, значит, ничего смешного быть не может. Только после этого он как следует рассмотрел Пепу.
Она оказалась… ничего себе, с золотистыми пухлыми щечками и большими голубыми глазами. Андрей на Земле читал очень много и давно заметил, что у большинства положительных книжных героинь бывают голубые глаза. А вот в жизни ему не приходилось встречаться с девчонками, у которых были бы действительно голубые глаза. Карие, желто-зеленовато-кошачьи, серые, голубоватые, водянистые, черные и даже в крапинку глаза он видел, а чисто голубые не встречались.
А у Пены были голубые. И ни на что не похожие. Можно было бы сказать: "как небо". Но ведь небо постоянно меняет свой цвет, а на Мёмбе оно и вовсе было не голубым, а скорее оранжевым. Можно было бы сказать: "как васильки". Но Андрей никогда не видел цветов сорняка под названием "василек". Словом, Пепины глаза можно было бы сравнить со многим, но Андрей не делал этого, потому что эти глаза были просто большими и голубыми. Да еще и меняющимися. Они то сужались и темнели, почти синели, то расширялись и светлели. Попробуй сравни…
Естественно, Андрей не стал искать сравнений. Он почувствовал, что, если такие необыкновенные глаза смотрят на него с таким вниманием, он должен сказать, сделать или совершить нечто в высшей степени привлекательное и замечательное. От этого у него слегка вздрогнули коленки, голова чуть-чуть закружилась и во всем теле произошло странноватое ослабление.
Но Андрей недаром был мальчишкой с далекой планеты Земля. Он сразу, отчаянным усилием воли, поборол это ослабление и понял, что сказать что-нибудь необыкновенное на этой планете, скорее всего, он не сумеет. Это на Земле можно было поражать знаниями своих товарищей. А здесь все как-то по-иному.
Сделать нечто необыкновенное ему тоже не придется, хотя бы потому, что он еще не знал, что здесь обыкновенное, а что необыкновенное. Могло случиться и так, что то, что на Земле посчиталось бы необыкновенным, на Мёмбе оказалось бы самым заурядным и вызвало только усмешку. А быть смешным Андрей не хотел. Поэтому он, против обыкновения, промолчал, уставившись в удивительные, так никем и не описанные глаза Пепы.
Пепа конечно же заметила это внимание, потупилась и опять стала не то чтобы очень оживленной, а, скорее, деятельной. Ей, вероятно, тоже захотелось сделать что-либо необыкновенное. Но она предпочла что-нибудь сказать и потому напала на Крайса:
— Ты опять не занимался геометрией?
Голос ее звучал довольно противно и в то же время так, словно она имела некоторое право командовать товарищем. Андрей наверняка бы возмутился и в ответ сказал бы нечто ехидное. Но Крайс только чуточку позолотел:
— Ну понимаешь… мы тут… А тут как раз вы… И вот…
— В конце концов, это твое личное дело! Но ты понимаешь, что сегодня в клубе… Ребята опять станут смеяться.
Андрей и Валя переглянулись: какое отношение может иметь геометрия к клубу? Но Крайс и Пепа этого не заметили. Они только посмотрели друг другу в глаза и кое-что поняли, потому что Крайс вздохнул и пошел в домик, чтобы снова набрать номер повторной учебной программы "подобие треугольников".
А Пепа посмотрела на Андрея и вдруг поняла, что говорить ей совершенно не о чем. А когда девочке не о чем говорить, она начинает спрашивать.
Два лятуя в это время подошли друг к другу и стали играть. Один из них толкнул другого особенно сильно и при этом… нет, не заржал. И не замычал. Даже не заблеял и не захрюкал. Он издал очень странный дребезжащий звук, похожий на тот, что издает разладившийся громкоговоритель. Андрей невольно отшатнулся, Пепа засмеялась и спросила:
— Как тебе нравятся наши лятуи?
Но как спросила! Глаза у нее стали совсем маленькими, хитренькими и засветились темно-синими огоньками, она улыбалась удивительной улыбкой превосходства.
Андрей даже слегка вспотел под комбинезоном-скафандром. Еще недоставало, чтобы мёмбянка подумала, что он испугался этого ишачьего крика шестиногого, горбатого лятуя. И то желание, что родилось в нем — сделать что-нибудь необыкновенное, — окрепло. Он ощутил необыкновенный прилив сил и решимости, но, естественно, не подал и виду. Наоборот. Он небрежно сообщил:
— Так себе… Бегают медленно.
— А у вас быстрее?
— У нас нет лятуев.
— А лятуев ни у кого нет! — гордо ответила Пепа. Глаза у нее посветлели и широко открылись. — И не может быть, потому что их вывели только на Мёмбе.
— Ну и что? А бегают они все равно медленно.
С Пепой что-то произошло. Она как бы подросла, стала тоненькой и отчаянной. Глаза светились пронзительно-голубым и жгучим огнем. В них мелькнуло нечто похожее на сожаление, а возможно, даже на презрение.
— Что ты можешь понимать в лятуях, если их нигде нет и сравнивать их просто не с чем?
— Ну и что? — не сдавался Андрей. — Я же здесь на нем ехал? Ехал. И медленно ехал.