Orpheus Descending by Tennessee Williams
Перевод Я. Березницкого
Действующие лица
ДОЛЛИ ХЭММА.
БЬЮЛА БИННИНГС.
КОРОТЫШ БИННИНГС.
ПЁС ХЭММА.
КЭРОЛ КАТРИР.
ЕВА ТЕМПЛ.
СЕСТРИЦА ТЕМПЛ.
ДЯДЮШКА ПЛЕЗЕНТ.
ВЭЛ ЗЕВЬЕР.
ВИ ТОЛБЕТ.
ЛЕЙДИ ТОРРЕНС.
ДЖЕЙБ ТОРРЕНС.
ШЕРИФ ТОЛБЕТ.
ДУБИНСКИЙ.
ЖЕНЩИНА.
ДЭВИД КАТРИР.
СИДЕЛКА ПОРТЕР.
ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА.
ВТОРОЙ МУЖЧИНА.
Действие первое
Я тоже начинаю ощущать неодолимую
потребность стать дикарем и сотворить
новый мир.
Пролог
ДОЛЛИ. Короты-ыш!
БЬЮЛА. Песик!
ДОЛЛИ. Курьерский приходит!
БЬЮЛА. Езжайте на станцию — надо их встретить!
Из-под арки появляются их мужья, тяжелые, краснолицые, хмурые; одежда на них в обтяжку (или наоборот: мешком), на обуви налипла грязь.
КОРОТЫШ. Я скормил этому однорукому бандиту добрую сотню монет, а выплюнул он только пять.
ПЕС. Желудок, верно, не варит.
КОРОТЫШ. Надо будет потолковать с Джейбом насчет этих игорных автоматов.
Оба выходят. Звук отъезжающей машины.
ДОЛЛИ. Только у Джейба и забот, что игорные автоматы в кондитерской!
БЬЮЛА. Что верно, то верно. Ходила я недавно к доктору Джонни за советом — у Песика снова нашли сахар в моче — и когда уж собралась уйти, спросила, что слышно об операции, которую Джейбу Торренсу делали в Мемфисе. Ну, и он…
ДОЛЛИ. Что, что он ответил?
БЬЮЛА. Самое худшее, что мог ответить врач.
ДОЛЛИ. Что же, Бьюла?
БЬЮЛА. Ни словечка, ни единого словечка не вымолвил. Поглядел только на меня своими черными глазищами и покачал головой — вот так.
ДОЛЛИ(со скорбным удовлетворением). Сдается мне, этим самым безмолвным кивком он подписал Джейбу Торренсу смертный приговор.
БЬЮЛА. Точно то же и я подумала. Они, я так полагаю, вскрыли его… (Берет что-то распробовать со стола.)
ДОЛЛИ. И тут же зашили снова! Вот-вот, так и я слышала.
БЬЮЛА. Оказывается, в этих маслинах косточки.
ДОЛЛИ. А вы что думали — начинка?
БЬЮЛА. У-гу!.. А где сестры Темпл?
ДОЛЛИ. А где бы вы думали?
БЬЮЛА. Шастают, верно, там, наверху. Если Лейди застукает этих двух старых дев, она им скажет пару теплых словечек. С этой итальяночкой шутки плохи!
ДОЛЛИ. Ха-ха-ха, верно. В самую точку попали, милочка… (Выглянув за дверь, провожает взглядом пронесшуюся мимо машину.) До чего ж у них там чудно наверху.
БЬЮЛА. Вы были?
ДОЛЛИ. Была. Да и вы были — я видела вас, Бьюла.
БЬЮЛА. А я и не отпираюсь. Человеку свойственно любопытство.
ДОЛЛИ. Отдельные спальни, и даже не рядом. В разных концах коридора. Грязища, темнота — господи! Знаете, на что мне показалось похоже? На нашу городскую тюрьму! И как только белые люди могут жить в такой конуре! Не понимаю…
БЬЮЛА(со значением). Чего ж удивляться? Ведь Джейб Торренс купил эту женщину.
ДОЛЛИ. Купил?
БЬЮЛА. Да, купил, когда она была еще восемнадцатилетней девчонкой… Он ее купил, и купил по дешевке: как раз перед этим ее… (резко повернув голову, прислушивается к проезжающей мимо машине, затем продолжает) ее бросил Дэвид Катрир, и сердце ее, понимаете ли, было разбито. Мм-ммм, каким он тогда был красавчиком! Они сошлись… ну вот как камень о камень — и вспыхнул огонь! — да, огонь.
ДОЛЛИ. Что?
БЬЮЛА. Огонь! Ха… (Чиркнув спичкой, зажигает один из канделябров.)
Едва слышно начинает играть мандолина.
Долли отходит в глубину сцены, и уже через две-три фразы ощущение беседы между ними исчезает.
Было это давно, еще до того, как вы с Песиком приехали к нам, в Двуречное графство. Да вы, должно быть, слышали… Отец Лейди приехал из Италии и когда появился здесь, у него только и было, что мандолина да обезьянка в зеленом бархатном костюмчике, — ха-ха… Все по кабакам побирался — это еще до сухого закона было, — кто сколько подаст… Звали его просто Итальяшка — имени никто и не знал: Итальяшка и все… ха-ха-ха…
ДОЛЛИ(в глубине, голос ее едва слышен). А-ха-ха-ха…
БЬЮЛА(присев на кончик стула и слегка наклонившись вперед, взглядом удерживает внимание зрителей. В голосе ее грусть воспоминаний. Если зал неспокоен, она встает и подходит вплотную к рампе, как Пролог в старых пьесах. Условность, с которой решен этот монолог, должна послужить ключом для решения всего спектакля). Боже ты мой, боже!.. Вот это-то и был папаша Лейди. Потом ввели сухой закон, и Итальяшка — словно всю жизнь только тем и промышлял — стал из-под полы торговать спиртным. Купил по дешевке участок на северном берегу Лунного озера — там было старое русло, и все боялись, что река снова хлынет туда, — поэтому участок достался Итальяшке почти даром… (Придвигает стул ближе к просцениуму.) Развел там сад, весь северный берег озера засадил фруктовыми деревьями и виноградом. Потом понастроил беседки, маленькие белые деревянные беседки со столиками и скамьями, где можно было выпить и посидеть с милым дружком… Ха-ха-ха… И молодые парочки, вроде нас с Коротышкой, похаживали туда и весной и летом… Да, ничего не скажешь, — весело мы там проводили времечко… Выпить у нас тогда было негде… оно и сейчас считается, что негде, да ведь сойди только с шоссе и свистни три раза по-птичьи, и тут же какой-нибудь черномазый выскочит из-за кустов с бутылкой!..
ДОЛЛИ. А ведь верно! Ха-ха!
БЬЮЛА. А тогда и впрямь негде было выпить — во всем графстве негде, — кроме как у Итальяшки в винограднике. И вот мы ходили к нему, попивали красное итальянское винцо и вытворяли в этих беседках черт знает что… Помню, как-то в воскресенье старый доктор Тукер — наш методистский священник — обличал Итальяшку в церкви и вошел в такой раж, что у него кровоизлияние сделалось…
ДОЛЛИ. Господи, спаси и помилуй.
БЬЮЛА. Вот так, мэм. И в каждой беленькой беседке было по лампе, и вот одна за другой, то там, то здесь, они гасли, гасли, и парочки начинали крутить любовь…
ДОЛЛИ. О-о-о!
БЬЮЛА. Ух, какие чудные звуки можно было там услышать — шепот, плач, вздохи, стоны, смешки… (Голос ее тих, она погружена в воспоминания.) А потом снова, одна за другой, лампы зажигались, и Итальяшка с дочерью пели свои песни…
Мандолина играет громче, далекий голос напевает итальянскую песню.
БЬЮЛА. А, бывало, хватится он ее, а Лейди нет как нет.
ДОЛЛИ. Где же она была?
БЬЮЛА. Где-нибудь в укромном местечке, с Дэвидом Катриром…
ДОЛЛИ. Аа-ааа! Ха-ха-ха…
БЬЮЛА…старшим братом Кэрол Катрир. Они с Лейди, бывало, скроются где-нибудь в саду, а старик папаша знай себе орет: «Лейди, Лейди!» Но как он ни драл глотку, сколько ни орал, — она не откликалась.
ДОЛЛИ. Попробуй откликнись: «Здесь я, папаша!», когда тебя тискает любовник.
БЬЮЛА. И вот в ту самую весну… нет, уже позже — летом…
Долли снова удаляется из освещенной части сцены.
…старик дал маху. Стал продавать спиртное неграм. А «Тайное братство» тут как тут. Прискакали ночью, облили все бензином — сушь в то лето была, не приведи господь! — и запалили. Все сожгли: виноградник, деревья, беседки. Мы с Коротышкой были на танцевальной площадке на другом берегу озера и смотрели, как занялся огонь. Десяти минут не прошло, как весь северный берег был в огне — так все и полыхало! И по всему озеру слышно было, как вопил Итальяшка: «Пожар, пожар, пожар!..» — словно без него не знали, и все небо будто горело огнем… Ха-ха-ха-ха… И ни одной пожарной машины — ну хоть бы одна выехала с пожарного двора — нет! А старикан Итальяшка схватил, бедняга, одеяло и бросился в сад гасить огонь голыми руками… Ну и сгорел… У-гу, заживо сгорел…
Звуки мандолины обрываются, Долли вернулась к столу выпить кофе.
Иногда меня так и подмывает спросить у Лейди…
ДОЛЛИ. Что спросить?
БЬЮЛА. Неужто она и не подозревает, что ее муженек, Джейб Торренс, был предводителем в ту ночь, когда ее папашу сожгли в винограднике на берегу Лунного озера?
ДОЛЛИ. Бьюла Биннингс, у меня кровь стынет в жилах от одной мысли об этом! Как же могла она прожить с ним в браке двадцать лет, если б знала, что он сжег ее отца?
Отдаленный собачий лай.
БЬЮЛА. Могла… Ненавидя, — только и всего. Мало, что ли, таких, что ненавидят друг друга, а весь век вместе? А до денег они какие жадные, а?! Я уж давно подметила: как нет любви между мужем и женой, так оба только и думают, что о наживе. Сами-то вы не замечали, что ли? Замечали, конечно. Много ли нынче таких супружеских парочек, где сохраняется вечная привязанность? Иные уж до того доходят, что едва-едва терпят друг друга. Что — не так?
ДОЛЛИ. Святая правда, как на духу.
БЬЮЛА. Едва-едва терпят друг друга. А иным и этого не удается. По правде говоря, Долли Хэмма, я не думаю, что все эти мужья-самоубийцы в нашем графстве так-таки сами и покончили с собой, как утверждает следователь. Ну, половина из них, еще куда ни шло!.. А остальные…
ДОЛЛИ(сладострастно смакуя шуточку Бьюлы). Значит, вы думаете, милочка, это благоверные спровадили их на тот свет?
БЬЮЛА. Чего там думать? Я знаю… Есть и такие, которых начинает воротить от одного вида или запаха любезного муженька или драгоценной женушки еще до того, как закомпостируют обратный билет во время свадебного путешествия!
ДОЛЛИ. Как ни горько, а сущая правда.
БЬЮЛА. И все-таки — липнут друг к другу.
ДОЛЛИ. Ваша правда — липнут.
БЬЮЛА. Год за годом, год за годом копят денежки и всякое добро, богатеют, создают себе положение… И все-то их уважают — и в городе, и в округе, и в церкви, которую они посещают, и в клубе, к которому принадлежат, и так далее и тому подобное, и ни одна душа не знает, что они моют руки, если прикоснутся к чему-нибудь, чего касался их друг жизни!.. Ха-ха-ха-ха!..
ДОЛЛИ. Как вы можете смеяться, Бьюла, это так ужасно, так ужасно!..
БЬЮЛА(громче). Ха-ха-ха-ха-ха!.. Но вы же знаете: это правда.
ДОЛЛИ(кивнув зрителям). Да, она говорит сущую правду!
БЬЮЛА. А там, глядишь, один помрет — рак или кондрашка хватит, мало ли от чего. А другой…
ДОЛЛИ. Пользуется добычей?
БЬЮЛА. Вот-вот, пользуется добычей! Бог ты мой, как после этого он — или она — расцветает! Обзаводится новым домом, новой машиной, новой одеждой! Иные даже меняют церковь. Вдовушка заводит молоденького хахаля, вдовец начинает обхаживать какую-нибудь цыпочку… Ха-ха-ха-ха!.. Так вот сегодня утром я как раз и беседовала с Лейди, когда она собиралась в Мемфис за Джейбом. «Лейди, — говорю, — неужто вы не подождете с кондитерской, пока Джейб не оправится после операции?» А она мне: «Нечего откладывать — а вдруг придется ждать слишком долго». Так прямо и сказала: нечего откладывать — а вдруг придется ждать слишком долго. А всё деньги: столько вложено в эту кондитерскую, что хочешь — не хочешь, а к пасхе кончай работы и открывай. К чему такая спешка, спросите? А к тому. Джейб не сегодня-завтра помрет — она знает, вот и торопится навести в делах порядок.
ДОЛЛИ. Ужасная мысль! Но верная. Ужасные мысли — почти всегда верные!
Обе внезапно вздрогнули, услышав донесшийся из глубины сцены, из неосвещенной ее части, легкий смех.
Освещение меняется, обозначая окончание пролога.
Картина первая
Обернувшись, женщины замечают под аркой, отделяющей лавку от кондитерской, Кэрол Катрир.
Ей лет тридцать с небольшим, ее не назовешь ни миловидной, ни привлекательной, но она красива какой-то необычной, неуловимой красотой, кажущейся почти невероятной благодаря той манере краситься, которой танцовщица по имени Валли произвела недавно такой фурор в местах, где собирается цвет французской и итальянской богемы, — лицо и губы густо запудрены, глаза резко подведены черным, а веки тронуты синим. Она принадлежит к одному из старейших и наиболее уважаемых семейств в графстве.
БЬЮЛА. Кой-кому, видать, невдомек, что закрыто.
ДОЛЛИ. Бьюла!
БЬЮЛА. А?
ДОЛЛИ. С чего это некоторые так размалевывают себя, не знаете?
БЬЮЛА. А некоторых хлебом не корми, только чтоб на них обращали внимание. Любят пускать пыль в глаза.
ДОЛЛИ. Вот уж не хотела бы, чтобы на меня обращали такое внимание. Нет, не хотела бы…
Во время этого разговора, достаточно громкого для того, чтобы Кэрол его услышала, она подошла к телефону-автомату и опустила монету.
КЭРОЛ. Дайте мне Нью-Орлеан, пожалуйста. Тью-лейн, ноль три — семьдесят. Что? Хорошо, только подождите минуточку, не разъединяйте.
Медленно, словно напуганная видом Кэрол, по лестнице сверху спускается Ева Темпл. Кэрол открывает ящик кассы, берет оттуда несколько монет, возвращается к телефону и опускает их.