– Один из родительских грехов, – сказала Джилл, – не выслушивать детей внимательно.
– Я кого угодно могу вежливо выслушать, – ответил Дэвид, – но это еще не значит, что слышу рассказанное.
– Если бы я слушал все, что говорят ученики, – добавил Чарльз, – то оглох бы или сошел с ума. А скорее и то, и другое.
– Я знаю, – настаивала Джилл. – Это как искать янтарь на морском берегу. Но если бы инспектор с Чарльзом не внушили детям страх божий, булаву обнаружили бы на сутки раньше.
– Это правда, – усмехнулся инспектор Митчелл. – Работа юного Притчарда была первым конструктивным моментом во всем деле. Он сам это идеально сформулировал, сказав, что поливальная бочка – единственное подходящее место на его участке.
– Что вы имеете в виду?
– Именно это. Он исключил два сарая, и осталась лишь бочка с водой. От музея и до ворот, если только не копать нору под живой изгородью, это было единственное подходящее место, куда можно спрятать орудие убийства. Полицейские из Стэнхерста пропустили его, потому что схалтурили. Когда я слил оттуда свежую дождевую воду в субботу, его там уже, конечно, не было. Но накануне еще было. Значит, убийца прошел по задней аллее, по крайней мере, до бочки с водой. Теперь: задняя аллея – наиболее открытый путь из музея. Приходит на ум, что любой член труппы прокрался бы в сады вдоль стены музея, вокруг гардеробной или сараев – все отличнейшие места, ямы и кусты, куда можно сунуть булаву незаметно. А он выбрал бочку с водой. Это меня навело на одну мысль: убийца бросил булаву в бочку в спешке, удирая из школы. То же самое подумал и доктор, когда я ему передал слова Притчарда. Сопоставив с рассказом Билли о машине и вероятностью, что в обеих компаниях действовал один и тот же вор, учитывая исправленное время, я уже не сомневался. Но реальных доказательств у меня не было. Поэтому и пришлось устроить эту мелодраму при любезной помощи миссис Ридсдейл.
– Никогда больше эти часы не надену, – вздрогнула Джудит.
– Он был настоящий мастер, – заметил Дэвид. – Я смотрел, но так и не увидел, как исчезли часы, и Митчелл тоже. Дьюхарст применил старый трюк фокусников, когда труппа столпилась у окна за его спиной. Вдруг отвлек их внимание на миссис Фентон, идущую по аллее. И я тоже отвернулся на долю секунды, а часы исчезли.
– А деньги мистера Уорвика он взял, думаю, когда ждал меня в доме учителей, – задумчиво произнес Лемминг. – Он там был один минут десять, пока проводившая его туда горничная меня искала.
– Конечно же. И тогда же одну банкноту он сунул в брошенный пиджак Бассета, валявшийся внизу. Он тут переоценил свои возможности, хотя улика появилась только сейчас. Если бы она была у меня раньше, не понадобилось бы устраивать все эти разглагольствования.
– Не растравливайте рану, – сказал Дэвид. – Актеры по достоинству оценили постановку.
– Расскажите нам, – попросила Джилл. – Не слушайте Дэвида.
– Когда Дьюхарст уехал в пятницу вечером, – резюмировал инспектор, – у него были с собой медали мистера Ридсдейла и деньги Гэша. Он опаздывал в Истбурн, как обнаружил Лемминг, когда ему позвонил. Дьюхарст оправдался тем, что по дороге проколол колесо. Естественно, я проверял передвижения всех участников, и это тоже, но ни один гараж отсюда и до Истбурна, по крайней мере, на прямом пути, не мог припомнить ни смены колеса, ни ремонта шины. И ни один гараж в Истбурне не помнил этого прокола. Но посыльный из его отеля сказал, что он приехал без запаски сзади, так что я подумал, что он ездит на запаске, пока чинят проколотую шину, а гараж про его машину забыл. Однако вчера вечером, когда я был практически уверен, что он убийца, и требовалось только подтверждение, до меня дошло, что самым удобным местом для него был бы Лондон, где можно сбыть медали. И я проверил гаражи на дороге Лондон – Истбурн. Это был выстрел наугад, но у Дьюхарста не имелось запаски, и вряд ли он оставил ее в городе. Скорее всего, оставил где-то возле Истбурна, чтобы на следующий день забрать. Понимаете, он знал, что Лемминг будет ему звонить из-за Фентона и придется оправдывать свою задержку, а рисковать он не хотел. Вообще-то оправдание было слабое: задержанный отъезд из школы плюс дополнительная поездка – за это время можно было не спеша сменить три колеса.
– Почему вы решили, что прокол реальный, а не предлог?
– Он был и реальный, и предлог. Не мог не быть. И я не думаю, что он оказался случайным. Поскольку времени у него было очень мало, он хотел использовать каждую минуту. Вероятно, Дьюхарст вообще не менял колеса – просто воткнул кремешек в запаску и так ехал. Да, ошибся он вот как. Он ремонтировал шину в гараже сразу за Истбурном по дороге на Лондон. В том направлении есть одна очень плохая дорога, которую он, видимо, выбрал для возвращения сюда в субботу, когда забрал отремонтированную шину. В общем, в гараже Дьюхарст наводил об этой дороге справки. И не только это: днем он возвращался тем же путем и снова заехал в гараж, теперь за бензином. И вот тут и прокололся: случайно или по недосмотру отдал служителю гаража банкноту мистера Уорвика. Но вчера было воскресенье, и приехал я туда поздно. Мне повезло застать того же работника, который занимался проколом шины и заливал бензин, получив при этом банкноту, с которой надо было давать сдачу. А владельца на месте не оказалось, он не живет при гараже. Так что для получения каких-либо вестей об этой банкноте мне пришлось ждать до сегодняшнего утра. К счастью, деньги из кассы сдаются в банк по утрам в субботу, так что они еще далеко не ушли. Одна из банкнот по номеру совпала с той, что была у мистера Уорвика.
– Я полагаю, у меня нет шансов вернуть медали? – грустно спросил мистер Ридсдейл.
– Мы делаем, что можем. Но сейчас, когда Дьюхарст погиб, трудно будет выследить его сообщников. Ничего из взятого им особой ценностью не обладает. Это для клептомании типично: украденное ему не было нужно. Беда в том, что он ни разу не был осужден. Я отослал отпечатки всей труппы, включая Дьюхарста, еще в субботу, и он совершенно не возражал против их снятия. Но они, естественно, не помогли, поскольку за ним ничего не числилось. Я его тогда только подозревал, доказательств не было.
– Рад, что вы меня не заподозрили всерьез, – сказал Джордж Лемминг. – Не знаю, достаточно ли было моей невиновности, чтобы устоять против вашей бульдожьей хватки.
– Он не мог вас подозревать после того, как мы изменили время убийства, – ответил Дэвид. – Вы были на сцене, и мы восхищались вашей постановкой света в последнем акте. Слышали бы вы, что говорил мистер Лоуз по этому поводу! Я знал, что вы находились в кулисах, и вся труппа знала. Вряд ли они единогласно лжесвидетельствовали. Кроме того, больше никто в вашем пульте не разбирался.
– Это да, – согласился Лемминг.
– И нам было известно, что Дьюхарсту спектакль знаком до тонкостей, потому что он сам его поставил, – добавил Дэвид.
В комнату вошел констебль с известием для инспектора, что прибыла «Скорая» из Стэнхерста. Митчелл начал прощаться. Он сообщил, что Бассета сегодня же утром отпустят, а с Леммингом они снова увидятся днем на дознании по Роберту Фентону. Также Лемминга, вероятно, вызовут на дознание по Дьюхарсту, но пока труппа может ехать куда захочет. Мистеру и миссис Ридсдейл инспектор выразил сочувствие, не скрыв своего мнения, что для колледжа все обернулось удивительно хорошо в смысле публичности.
– Если вам станут докучать репортеры, – добавил он, – пошлите их на дознание по Дьюхарсту, и там они услышат всю историю.
Ридсдейлы тепло поблагодарили его за то, что он так быстро разобрался с делом. И были еще более благодарны за то, что так легко отделались. Когда инспектор вышел, выяснилось, что актеры тоже готовы отбыть. При этом мистер Ридсдейл не позволил Леммингу извиняться за произошедшее. В этом не был виноват никто из актеров, а за грехи своего режиссера они уже пострадали более чем достаточно.
Гэш и Лемминг направились в дом учителей, подавленные, но благодарные. По дороге Гэш сказал:
– Боб действительно думал, что это я его ударил. Встав и ощупав голову, он обвинил меня. Видно, Дьюхарст так сильно его стукнул, что он все забыл. Но почему он никому не сказал, что я его ударил?
– Боб никогда бы этого не сделал, – ответил Лемминг. – Не сделал бы ничего такого, что помешало бы тебе играть. В актерском мастерстве он разбирался, несмотря на свой нрав и брюзгливость, и высоко тебя ценил, Эдуард. Ты не понимал старика.
– Хотел бы я загладить свою вину перед ним, – проговорил Гэш. – Только теперь не смогу…
Он болезненно сглотнул. Тяжелое выдалось утро.
– Сможешь, – ответил Лемминг. – Стань знаменитым и докажи, что он был прав. Давай, работай как вол и сделай это.
Гэш кивнул. В глазах у него стояли слезы.
После ленча Дэвид и Джилл вернулись к себе в Хэмпстед. Отлетевшее переднее крыло кое-как закрепили, но двигатель работал идеально и вроде бы не пострадал от удара.
– Что тебя дернуло влезть в эту драку? – поинтересовался Дэвид, застряв в очередной пробке и болезненно ощущая любопытные взгляды на пострадавшее крыло.
– Боялась, что Дьюхарст сбежит. Не могла допустить, чтобы он победил тебя в последний момент, когда ты так старался, чтобы его поймать. Конечно, никуда бы он не делся, но я поступила импульсивно.
– Милая, я тебя обожаю.
– Дэвид, ты слыхал новость? Мне Джудит сказала.
– Новость! В «Денбери» что-то случилось, кроме убийства, что квалифицируется как новость?
– Да. Мисс Фосетт помолвлена со своим мистером Хиллом.
– Мисс… а, медсестра! Правда? Интересно, когда она нашла время во всей этой неразберихе. Но нет ничего более эгоистичного, чем любовь, правда, дорогая? Посмотри на мое бедное крыло. Только я не назвал бы это новостью. Это неизбежное развитие.
– Вот как? Может быть, вспомнишь наше пари, заключенное в первом антракте пьесы, – или оно для тебя тоже новость? Вы мне должны пять соверенов, доктор Дэвид Уинтрингем.
Перед обедом мистер Ридсдейл сказал ученикам в столовой небольшую речь. Это время он выбрал, считая, что, как только они начнут набивать животы, никакие слова до них уже не дойдут. И он преуспел. Те, кто провел уик-энд с родителями, приняли его новости спокойно и быстро забыли. Полиция уехала, актерский грузовик покинул аллею, и мысли учеников были заняты личными проблемами и событиями, которых за это время появилось достаточно.
Но Алистер Уинтрингем и Брюс Притчард страдали от наступившей обыденности. Уик-энд выдался неповторимый, и они были достаточно взрослыми, чтобы понимать это. Они брели к павильону, видя перед собой мрачную перспективу игр в крикет, работы и учебы, протянувшуюся до туманных горизонтов летних каникул, на еще шесть долгих недель.
– Только-только внутрисеместровые каникулы закончились, – горько произнес Притчард, ища свою биту. В крикет он играл не очень хорошо, что не способствовало улучшению его настроения.
– Я много чего хотел спросить еще у дяди Дэвида, – пробурчал Алистер. – А теперь даже не знаю, когда его увижу.
– Напиши ему, – неуверенно предложил Притчард.
Алистер не ответил; предложение было слишком далеким от жизни. Пристегнув щитки, он встал.
– Это все очень хорошо для таких, как Кокер-самый-младший, – недовольно пожаловался он. – Ему здесь еще не меньше пяти лет быть. А я в конце года ухожу. И ни одного шанса, что у нас до этого снова случится убийство.
Ридсдейлы стояли рядом у окна своей гостиной. Колледж затих изнутри, но бурлил снаружи – там слышались звуки игры в крикет и молодые голоса. Рука Чарльза Ридсдейла лежала на плече жены.
– Что ж, дорогая, это было страшное время, но должен сказать, что меня очень поддержали все наши сотрудники и, естественно, ты. Это уж само собой. – Джудит накрыла его руку своей. – А все же, думаю, мы должны быть благодарны за одну вещь. На нас обрушился самый ужасный хаос, какой только можно вообразить, и мы вышли из него практически невредимыми. Вряд ли подобное событие может повториться в одном и том же колледже.
– Искренне надеюсь, что нет! – отозвалась Джудит. – Но как бы там ни было, – продолжила она мечтательно, слушая далекие звуки ударов кожи по дереву, – каким бы ни было это событие, матчу учеников с отцами оно помешать не смогло.
Убийство в больнице
Глава 1
Гордая и яркая вывеска «Зеленого какаду» висела в середине длинной улицы Хай-стрит ярмарочного города Шорнфорда, между аптекой «Бутс кэш чемистс» и дорогим обувным магазином. Большие окна по обе стороны двери кафе наполовину скрывали кремовые сетчатые занавески с зеленой вышивкой, так что снаружи были видны ближайшие к окну посетители, но не поглощаемая ими еда. Жители Шорнфорда и его окрестностей не упускали случая сообщить гостям и приезжим, что владелица «Зеленого какаду» – леди. Это значило, что в заведении царила приятная, утонченная атмосфера. Официантки с тихими голосами, в передниках из английского ситца, были такими же леди, что и владелица, порции же подавались значительно меньшие, чем в сетевых кафе, рассчитанных на здоровые аппетиты.
После двух лет войны «Зеленый какаду» неплохо сохранился. Он выдержал первую волну призыва своих клиентов на военные работы, что потребовало от них переезда в Лондон или еще дальше и положило конец приятным и привычным маршрутам: шопинг – ленч – домашний чай. Он пережил наплыв эвакуированных сорокового года, съедавших все подчистую в первые полчаса работы и громогласно критиковавших и еду, и цены. Сейчас жизнь вошла в колею. Новая клиентура в массе своей не слишком отличалась от старой, только средний ее возраст был выше. Исчезновение слуг, нормирование провизии, забитость местных гостиниц – все это заставило людей, чье уютное существование так безжалостно разорвала война, вынести дневную трапезу за пределы дома. Владелица заведения с нежностью относилась ко всем этим пожилым, хорошо воспитанным, беспомощным и страдающим жертвам агрессии. Они ели то, что им давали (зачастую это были излишки с их собственных огородов, собранные энергичной племянницей, заведовавшей в «Зеленом какаду» кухней), и не жаловались, если их заставляли несколько минут ждать, когда все столы бывали заняты утренним наплывом местных важных людей, работавших на войну.
Среди таковых числилась доктор Рейчел Уильямс, хотя она и раньше была известна в «Зеленом какаду» и ходила туда регулярно в течение шести лет, пока вела с мужем частную практику в Шорнфорде. Но поскольку Дик отправился на Ближний Восток с Королевским армейским медицинским корпусом и Рейчел тянула совместную практику одна, при этом участвуя в гражданских медкомиссиях и различных комитетах военного времени, отношение к ней вполне справедливо было особенным со стороны не только владелицы кафе, но и официанток: почти все они являлись ее пациентками по страховке. Для нее всегда за несколько секунд находился стол, и свободные места за ним, если они имелись, заполнялись с разбором, чтобы ей не пришлось соседствовать с шумной юностью, вульгарным бизнесом или озабоченной старостью, ищущей бесплатной медицинской консультации.
Однажды в солнечный весенний день сорок первого года Рейчел, припарковав машину за Хай-стрит, быстро вошла в «Зеленый какаду» и огляделась. Заседание медкомиссии начиналось в тринадцать сорок пять, а было уже тринадцать пятнадцать. Зал, где проводились заседания, находился в нескольких кварталах по Хай-стрит, но после напряженного утра время поджимало. Рейчел надеялась получить свой ленч, хотя вряд ли для нее что-нибудь осталось.
– Доброе утро, доктор Уильямс! Или уже «добрый день»?
Рейчел вздохнула с облегчением, увидев владелицу «Зеленого какаду» – улыбающуюся, гостеприимную, желающую угодить.
– Ах, миссис Сомервиль, как это любезно с вашей стороны! Я в дикой спешке, как обычно. Только что уронила ключ зажигания, и он упал под машину. До чего же мне надоели эти учебные тревоги! Шесть ключей потеряла с тех пор, как они начались. Вставить и вынуть ключ двадцать раз в день – это, знаете ли, многовато.