– Эт-т-то да. – Арт царапал ногтем по столу.
– Как вы познакомились?
– В кегельбане. Мы одно время ходили туда играть. Я вообще-то ее еще со школы знал. Ну, а тут пошли как-то с Джо Мантилой шары покатать, смотрю – и она там, я ее с-с-разу узнал.
Вернулась Рейчел. Она принесла небольшой белый бумажный пакет и положила его перед Джимом.
– Это вам.
Он заглянул в пакет: там лежала плюшка.
– Любит она делать подарки. – Арт встал рядом со своей женой и приобнял ее.
– Может, зайдете к нам как-нибудь, поужинаем вместе? – пригласила Рейчел. – Как-нибудь в воскресенье. У нас ведь знакомых – раз, два и обчелся.
– Обязательно, – сказал Джим, тоже вставая и машинально заворачивая края белого бумажного пакета.
Ему никогда раньше не дарили булочек. Что сказать или сделать в ответ? Он был тронут до кома в горле и перебирал в уме, чем бы таким их отблагодарить. Одно он твердо понимал – теперь он их должник.
Поднимая рукав, чтобы посмотреть на часы, Джим спросил:
– Вы на машине? Может быть, вас…
– Мы не домой, – сказала Рейчел. – Может, в кино сходим.
– Спасибо, – поблагодарил Арт.
– Ну, тогда, может быть, в другой раз. – Джим раздумывал, что бы им предложить. – Как вы на это смотрите?
– Можно, – согласился Арт.
– Я так рада, что познакомилась с вами, – в избитую формулу вежливости Рейчел вложила столько чувства, пропустила ее через себя так, что в ее устах слова прозвучали совсем незатасканно. Она добавила: – Вы правда как-нибудь к нам зайдете?
– И не сомневайтесь, – заверил он ее совершенно искренне.
Джим смотрел им вслед. Арт повел ее за собой к выходу из кафе, крепко держа за руку. Она двигалась медленно. Набирает вес, подумал он. Уже был заметен округлившийся под платьем живот. Она шла, опустив голову, словно погрузившись в созерцание. На тротуаре они остановились. По ним не сказать было, что они идут в какое-то определенное место, и ему представилось, как они бредут по улицам, не замечая прохожих, забыв, где они, все дальше и дальше, а потом, усталые, отправляются домой.
На столе все остыло, доедать не хотелось. Он расплатился, вышел и, перейдя Гиэри-стрит, вернулся на станцию. Арт и Рейчел не шли у него из головы. В общем отделе он отметился в журнале рабочего времени. За последние годы нести все свои заботы к Пэт стало его привычкой. Вот и сейчас он стоял перед ее рабочим местом. Но все, что там обычно лежало, было спрятано в ящики стола, прибранного и опустевшего. Пэт ушла домой.
Неужели уже так поздно?
Он направился в одно из помещений в глубине станции, разложил наброски и продолжил приводить их в порядок к вечерней передаче. Среди записей был и рекламный текст Полоумного Люка с прикрепленными к нему шестнадцатидюймовыми дисками радиороликов, присланными от Люка. Он поставил один из них на проигрыватель и включил первую дорожку.
Из акустической системы под проигрывателем раздалось:
– Хо-хо-хо-ха-ха-ха-хо-о-хи-хи-хи-хо-хо-хо-хо-о-о-о-о-о-о!
Джим закрыл уши руками.
– Итак, друзья, – объявил голос. – Все, как один, быстренько к Полоумному Люку! Во-первых, у него все по-честному – как нигде, а во-вторых, друзья мои, вы приобретете здесь автомобиль без сучка без задоринки, друзья, – в нем вы сможете сразу сесть за руль и смело выезжать на шоссе, и доехать, друзья мои, до самого Чи-ка-аго…
Он представил себе диктора из Канзас-Сити с широкой пустой улыбкой – с отвисшим подбородком и бессмысленно растянутыми губами. Искренняя интонация… Вера в полную чушь собачью. Ухмыляющаяся, пустая рожа из павильона смеха – несет бред и верит в него, несет и верит! Он протянул руку, чтобы поднять звукосниматель с пластинки.
– Ха-ха-ха, родненькие, – прорыдал голос, – это так, ха-ха: Полоумный Люк принимает старенькие о-хо-хо-нюшки и сразу же сажает вас в хи-хикушки, ха-ха!
«Ха-ха», – передразнил он про себя диктора, останавливая диск. Пальцы соскользнули, и звукосниматель проехался по мягкой пластмассовой поверхности; алмазная игла прорезала линию от наружного ободка к «яблоку». Ну вот. Диск был испорчен. Авария на производстве, сказал он про себя, слушая яростный грохот: игла продолжала терзать и кромсать этикетку, белые клочки ее посыпались на него и во все стороны.
3
Боб Посин был так рад заполучить в клиенты Полоумного Люка, что тем же вечером даром отдал одну ценную грампластинку фонотеки радиостанции «КОИФ», лежавшую у него дома.
– Я с удовольствием заплачу вам за нее десять баксов, – сказал Тони Вакуххи, сверяя номер на «яблоке» пластинки с листком бумаги, который он принес с собой. – Все равно не для себя беру, на кой мне эта классика! Это ведь для клиента. Все одно – продавать. В общем, нечестно как-то получается.
Тони зарабатывал на жизнь посредничеством, он был человеком светским, носил строгий деловой костюм, волосы зачесывал назад и смазывал бриолином, а синеющий подбородок припудривал. Делами Тони занимался по вечерам. Яркий блеск его хитиновых глаз притух и смягчился по случаю такого замечательного приобретения.
– Она досталась мне даром. Берите, – сказал Боб Посин и вложил пластинку в конверт, а затем в пакет.
Пластинка была пыльная и заезженная, ее проигрывали почти каждый воскресный вечер в программе на итальянском языке. Это была древняя запись «Che Gelida Manina» в исполнении Джильи, фирмы «Виктор».
– Ну тогда лады, – согласился Вакуххи.
– Лады, – отозвался Боб Посин. У него было приподнятое настроение. – Как там Фисба?
– Ну и девчонка, скажу я вам! – ответил Тони.
Бобу Посину захотелось, чтобы в его торжестве участвовала и Фисба.
– Вы не знаете, что она делает сегодня вечером?
– Да поет она сегодня, в «Персиковой чаше». Хотите заехать? Можно к ней заглянуть. Правда, у меня дела, так что мне придется вас там оставить.
– Подождите, я рубашку сменю.
Он снял рубашку и извлек из комода чистую – розовую, с иголочки, ни разу не ношенную. Случай ведь особый.
Переодеваясь, он включил в гостиной радиолу «Магнавокс». Из динамиков полилась симфоническая музыка – шла музыкальная передача для ужинающих.
Тони Вакуххи, просматривавший журнал, взятый им с кофейного столика, сказал:
– Фисба записала тут пару пластинок для «Сандайэл», ну, этой фирмы на Коламбус. Смелые песенки, но не настолько, чтобы накликать неприятности – ну, вы меня понимаете. Может, принести их как-нибудь – для вашей программы популярной музыки?
– Спросите у Брискина, – ответил Боб, завязывая галстук.
– А то она бы и лично подъехала, – предложил Вакуххи. – Вы это практикуете? Вообще, ей бы на телевидение попасть. Вот это было бы дело, а?
– Нам бы всем туда попасть не мешало, – с чувством отозвался Посин. – Вот где настоящие деньги! Почему люди больше не слушают в барах живую музыку? Да по той же причине, по которой и мы сидим на своей независимой АМ-радиостанции не солоно хлебавши. Публика ведь как – включит себе «Я люблю Люси» и довольна, что еще нужно этой тупой толпе? Подумайте только: иногда восемьдесят миллионов человек разом сидят и поглощают эту муть, лишь бы сбежать от реальности. Не хочу держать дома телевизор.
Музыка на радио смолкла.
– Увертюра «Ромео и Джульетта» в исполнении Лондонского филармонического оркестра под управлением Эдуарда ван Бейнума, – профессиональным голосом диктора объявил Джим Брискин. Последовала пауза.
– Понимаю вас, – сказал Тони Вакуххи. – Все, как один…
– Тише, – остановил его Посин, приглаживая волосы.
Из радиоприемника снова послышался голос Джима Брискина:
– Купив сегодня автомобиль у Полоумного Люка, вы получите отличную машину. Безупречное качество на долгие годы!
«Молодец, – подумал Боб Посин. – Хорошо у него получается».
– Полоумный Люк гарантирует, – твердо, четко и выразительно продолжал Брискин. – Отличную! Безупречное! Гарантирует! – и вдруг он задумчиво произнес: – Нет, больше не могу. Я читал это весь день, хватит.
Он произнес это, как бы разговаривая сам с собой.
– А теперь послушаем симфоническую поэму Рихарда Штрауса «Тиль Уленшпигель».
Тони Вакуххи нервно хохотнул:
– Вот так номер.
Снова зазвучала симфоническая музыка. Посин почувствовал сначала тепло, а потом и настоящий жар в затылке. Кожу у него на голове как будто припекло утюгом. Между тем он продолжал поправлять галстук и приглаживать волосы. Он не верил своим ушам.
– Ушам своим не верю, – вымолвил он. – Как он сказал? «Он больше не может»?!
– Не знаю, – смущенно сказал Вакуххи, почуяв, что произошло что-то скверное.
– Как это не знаете? Вы ведь слышали! Что он сказал? Он ведь сказал, что с него хватит, разве нет?
– Ну да, что-то вроде того, – пробормотал Вакуххи.
Посин надел пальто.
– Мне нужно идти.
– Так в «Персиковую чашу» не поедете, когда…
– Нет, я не поеду в «Персиковую чашу». – Боб вытолкал Тони Вакуххи с его пластинкой из квартиры и захлопнул дверь. – Как вам это понравится! – воскликнул он.
В холле Тони отстал от него на несколько шагов, а он все причитал:
– Как вам это понравится! Нет, вы только представьте себе!
На улице он расстался с Тони Вакуххи и пошел, сам не зная куда.
– Невероятно, – сказал он сам себе. – Вы только подумайте! Как можно во всеуслышание такое заявить?
Он зашел в телефонную будку в дальнем углу соседней аптеки и набрал номер станции. Как и следовало ожидать, никто не ответил. Вечерами ведущий работал на пульте один, без звукорежиссера. Бесполезно было пытаться дозвониться до Брискина вечером.
В гараже под многоквартирным домом стояла машина Посина. Он решил поехать на станцию. Выйдя из аптеки, он пошел обратно.
Из открытой двери продуктовой лавки доносились звуки радио. Владелец с женой слушали за прилавком маримбу. Боб Посин остановился у входа и пронзительно крикнул:
– Эй! Можно у вас радио послушать? Мне нужно кое-что узнать, это важно.
Старики-владельцы уставились на него.
– Ситуация чрезвычайная, – сказал он, входя в магазин и направляясь мимо колбас и мешков с горошком к прилавку.
Там стоял маленький приемничек «Эмерсон» с деревянным корпусом и выпускной антенной. Боб покрутил ручку и нашел «КОИФ». Владелец с женой, оба в шерстяных куртках, с оскорбленным видом ретировались, оставив его наедине с приемником. Они сделали вид, что у них есть другие дела. Им все равно.
«Все музыка и музыка, – подумал он. – Черт бы ее побрал».
– Спасибо, – бросил Боб, выбегая мимо них из лавки.
Бегом он вернулся домой. Запыхавшись, добрался до своего этажа и не сразу нащупал в карманах ключ.
Радиола «Магнавокс» была включена. Он принялся расхаживать взад-вперед по комнате, ожидая, когда закончится музыка. Во время заключительной части его нетерпение уже граничило с бешенством. Он пошел на кухню попить воды. В горле пересохло, жгло от потрясения. Он перебирал в уме всех, кому можно позвонить: Шарпштайн, Тед Хейнз, Патриция Грей, юрист станции – этот сейчас в отпуске, в Санта-Барбаре.
Наконец музыка смолкла. Он бросился обратно, в гостиную, и услышал хорошо поставленный голос Джима Брискина:
– Это был «Тиль Уленшпигель» Рихарда Штрауса в исполнении Кливлендского оркестра под управлением Артура Родзински. С долгоиграющего диска «Коламбия мастерворкс».
И пауза, с ума сойдешь, как он ее тянет.
– Думаю, почти каждый из вас успел за последнее время пообедать в «Домингос». Вы видели новое расположение столов, позволяющее созерцать во время трапезы пролив Золотые Ворота. Не могу, однако, не упомянуть… – и Брискин в своей обычной манере продолжил рассказ о ресторане.
Боб Посин поднял трубку телефона и набрал номер Патриции Грей.
– Привет. Ты слышала сегодня Брискина? – спросил он. – У тебя включено радио?
В эфире снова была музыка.
– Да, я слушала, – ответила Патриция.
– Ну и как?
– Я… слушала.
– Ты слышала?
По ее тону ничего невозможно было понять.
– Кажется, да.
– Рекламу Полоумного Люка слышала? – проорал он в трубку и чуть не оглох от отдавшегося эхом собственного голоса.
– Ах, это, – сказала она.
– Нет, ты слышала? Что это он себе позволяет? Или мне почудилось? Ведь он сказал это? Он сказал, что сыт по горло, что не собирается больше это читать, что ему надоело это читать!
Ему не удалось ничего из нее вытянуть. Боб с досадой швырнул трубку и снова принялся расхаживать перед приемником.
Но музыка все играла, и ему необходимо было позвонить кому-нибудь еще. Он опять набрал номер станции, никто не подошел и на этот раз. Он представил себе, как Джим Брискин сидит в зеленом вращающемся кресле за микрофоном со своими пластинками, проигрывателями, текстами, магнитофоном, никак не реагируя на мигание красной лампочки – индикатора телефона.
Стоя перед радиолой «Магнавокс», Посин понял, что ему не суждено ничего выяснить, он так и не будет знать наверняка, Брискин не ответит, звони он и жди хоть еще тысячу лет. По радио так и будет звучать музыка, имя Полоумного Люка так и не будет больше ни разу упомянуто, и Бобу останется лишь гадать, не причудилось ли ему. Он уже начинал сомневаться.
– Черт бы его побрал, – выругался он.
Когда Джим Брискин выключал на ночь аппаратуру, телефон на радиостанции «КОИФ» все еще звонил. Была уже полночь. На улице стало тише, многие неоновые вывески погасли.
Он спустился по лестнице, оставляя за собой один унылый этаж за другим, в вестибюль Маклолен-билдинга. Под мышкой он, как всегда, нес кипу пластинок, взятых на время в музыкальных магазинах, – завтра они вернутся на свои полки.
Выйдя на улицу, Джим глубоко вдохнул легкий прохладный ночной воздух. Он пошел было по тротуару к стоянке станции, но тут просигналили из стоявшего на обочине автомобиля. Открылась дверь, издалека послышался женский голос:
– Джим, это я.
Он направился к машине. На крыльях и капоте блестели капельки ночного тумана.
– Привет, – поздоровался он.
Патриция включила фары и запустила двигатель.
– Я тебя отвезу, – сказала она.
Она сидела, укутавшись в пальто из плотного материала, застегнутое и подоткнутое под ноги. Видно было, что она продрогла.
– У меня есть своя машина. Она на стоянке.
Джиму сейчас не хотелось никого видеть.
– Можем просто прокатиться.
– К чему это?
Он все-таки сел и положил пластинки рядом с собой, на холодную, как лед, обивку сиденья.
Патриция вырулила на проезжую часть и присоединилась к потоку автомобилей. Сверкали фары, неоновые вывески разных цветов и размеров. Вспыхивали и гасли слова.
– Я звонила на станцию, – наконец сказала она. – Ты не подходил к телефону.
– А зачем? Чтобы услышать чьи-то жалобы или заявки? У меня есть только те записи, которые я принес. Я ставлю то, что наметил.
Она молча выслушала эту короткую гневную тираду. Какое печальное лицо, подумал он. Застывшее.
– Что с тобой? – спросил Джим. – Зачем ты приехала?
– Я слушала, – сказала она. Теперь на него был устремлен немигающий взгляд ее влажных от слез глаз. – Я слышала, что ты сказал про рекламу Полоумного Люка. Наверно, долго репетировал, чтоб так сказать.
– Ничего я не репетировал. Начал читать, но – это выше моих сил.
– Понятно, – сказала она.
– Это – единственное, что мне оставалось. На заводах люди башмаки в станки швыряют.
– Ты решил поступить так же?
– Паршиво, наверное, вышло.
– Не паршиво. Я бы сказала, опасно. Летально, если тебе интересно мое мнение.
– Тебе ведь не хотелось, чтобы я читал эту чушь.