Если вы будете строить недовольные физиономии или полезете на рожон закончите свои похождения окаменелыми на дне океана. Там-то вас уж никто не найдет.
— Знаю. И все равно, это так несправедливо. Ненавижу несправедливость! Я просто…
Оставшуюся часть пути она молчала.
Дункан тоже не был красноречив, он шел, не обращая особого внимания на прекрасные виды, открывавшиеся с высоких мостов, размышляя о своих чувствах к Сник. Странно. Смуглая, пусть и привлекательная, миниатюрная женщина, проявляющая иногда резкий, непокорный характер, в общем-то, не в его вкусе. Однако он чувствовал влечение к ней. И что с Этим делать?
Он не мог понять, как она относится к нему. Может, он ей попросту безразличен. А не спросить ли ее прямо?
Нет. Это оттолкнет ее. Лучше подождать. Пусть ее чувства, коли он ей действительно симпатичен, окрепнут.
Но сам-то он совсем не ощущал в себе готовности проявлять необходимое терпение. Вот и сейчас ему хотелось наклониться к ней, обнять, поцеловать.
Он отвернулся, негромко вздохнув.
— Что? — чутко среагировал Кэбтэб.
— Ничего.
Автобус остановился на десятом уровне Башни Комплекса Ла Бреа. Все трое, держа в руках свои сумки, вышли. Присоединившись к потоку ярко разодетых людей, неспешно двигавшихся по эстакаде, огибающей здание, они добрались до просторного холла; внутри него располагалось великое множество небольших магазинчиков. В лифте они поднялись на свой этаж. Выйдя из кабины, троица направилась к движущемуся полотну, которое останавливалось в центре окружности. Подобных бегущих дорожек было здесь множество. Проехав около полумили, они продолжили свой путь — теперь уже по параллельной неподвижной дорожке. Дункан и его спутники оказались в очередной огромной комнате, часть ее была отведена для приема иммигрантов. Простояв некоторое время в очереди к столу иммиграционного чиновника, они в конце концов предстали перед нею. Ответив на заданные ею вопросы, иммигранты сели в автобус, который отвез всех троих в отведенные им квартиры. Дункану досталась довольно просторная — на внешней стороне здания — с прекрасным видом из окон. Семь цилиндров вдоль одной из стен, очевидно, предназначались для таких же, как он, иммигрантов. Стоунеры Субботы, Воскресенья и Понедельника были заняты, остальные ждали своих будущих обитателей. Вторник — день Дункана. Значит, нет еще троих иммигрантов — жителей Среды, Четверга и Пятницы. Идентификационные таблички на цилиндрах сообщали, что двое его будущих соседей родом из Уэльса, по одному из Индонезии и Албании. Дункан подумал о том, как мало ему известно об этих нациях, представлявших большинство иммигрантов и, судя по всему, преобладавших в западном суперблоке. Но лица этих людей были похожи на те, которые примелькались Дункану в Манхэттене и Нью-Джерси. Большинство жителей современной Земли — потомки китайцев и индийцев Азии. Говорили, что жители Конго теперь практически не отличаются от жителей Швеции. Наверняка сходство преувеличивалось, но истина была близка к реальности настолько, чтобы поверить в нее.
Глобальный плавильный котел заработал на всю мощь в пору Ванг Шена. Национализм и расизм были уничтожены, хотя, как полагали многие, ценою многообразия. Иммигранты, прибывающие в такие крупные города как Лос-Анджелес, были обычно неженатыми или бездетными; предполагалось, что в грядущих браках родятся дети, кровь которых будет еще более национально смешана, чем у родителей. Индекс смешения, который уже появился, выявлялся, исходя из языков, на которых говорило большинство прибывших. Валлийский, язык древних жителей Уэльса, давно исчез, люди говорили там на бенгали — языке, который через пару поколений тоже отомрет. Албанцы пользовались кантонским диалектом китайского. Обе эти национальные группы, как и все другие люди, при необходимости использовали также язык л_о_г_л_э_н_, искусственный язык мирового общения. И конечно, все изучали в школе английский. Великий покоритель народов Ванг Шен и его сын очень любили этот язык и восхищались им. А потому четверть населения мира считала его родным языком. Средства информации всего мира пользовались стандартным английским, хотя расхождение его вариантов, к сожалению, было столь велико, что люди, говорившие, например, на норвежском варианте английского, с трудом понимали английский индонезийцев.
РАЗНООБРАЗИЕ — В ЕДИНСТВЕ.
Этот правительственный лозунг очень часто можно было видеть на экранах, дети постоянно слышали его, начиная с детского сада. И все же с самого начала Новой Эры правительство постоянно сталкивалось с гораздо большим разнообразием, чем ему хотелось бы. С позиций государства такое разнообразие не всегда было желательным. Падре Коб Кэбтэб, у которого по любому поводу имелось свое особое мнение, сказал однажды: «Лозунг беглых преступников мог бы звучать так: ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ СЛЕДУЕТ ЗА БЛАГОЧЕСТИЕМ. Тот, кто лезет на рожон, оскорбляет бюрократов. Пусть же тот, кто отрицает это, свалится в отхожее место».
Дункан вышел купить для себя одежду в ближайшем магазине. Вернулся он с двенадцатью комплектами верхней одежды. Он аккуратно сложил костюмы на полку в персональном шкафу. Затем Дункан пообедал в компании Сник и Кэбтэба в ближайшей столовой — огромном помещении на две тысячи человек. Зал был почти заполнен. Людей привлекала сюда не только вкусная еда, но возможность общения. Разглядывая за едой окружавших его людей, Дункан определил не менее десяти мужчин и женщин, которые, по его мнению, были органиками. Хотя одежда на них была самая обычная, однако несколько отстраненное, высокомерное и усталое выражение лиц выдавало в них полицейских. Плохие актеры, подумал он. И ему и Сник не хватало такого склада характеров, который восходит к самой сущности органика, его душе и плоти.
Говорят, кто был органиком, останется им навсегда. Неправда. Или просто Дункан обманывает себя? Нет. Взять хотя бы такой факт. Некоторые из тех личностей, которые раньше составляли его существо, были абсолютно лояльны к господствующему образу жизни, а другие, наоборот, бунтовали против него. В его сегодняшнем — и, он надеялся, последнем — воплощении Дункан был определенно против правительства.
В час дня он отправился в кабинет управляющего суперблоком Франциско Туппера Мина. Ждать пришлось никак не менее часа. Наконец, он был удостоен присутствия августейшей личности. Коренастый, невероятно мускулистый, с обритой наголо головой. Мин с извинениями поднялся ему навстречу. Он протянул Дункану свою огромную руку, и тот несколько секунд не мог сообразить, что ему предлагается рукопожатие.
Мин рассмеялся — голос у него оказался на редкость тонким и высоким и сказал:
— Обычаи у нас в Лос-Анджелесе отличаются от тех, к которым вы. Гражданин Бивольф, наверное, привыкли. Мы гордимся своей прогрессивностью, любим быть первооткрывателями. Но вместе с тем мы вернулись и к некоторым традициям древности. Разве стоит сегодня волноваться о том, что через рукопожатие можно заразиться какой-нибудь болезнью? И болезней-то подобных уже вовсе не осталось. Поклон и руки, сложенные в молитвенном жесте, — это слишком официально. Мы предпочитаем пожимать руки, ощущать человеческое тепло!
Дункан принял протянутую руку и ощутил очень сильное сдавливание. Если бы Мин захотел, он, очевидно, легко мог бы переломать ему кости. Но Мин был слишком хорошим политиком, чтобы позволить себе обидеть хотя бы одного потенциального избирателя.
Однако он тут же заметил, что голосовать пока иммигранту не придется. Ему надлежит ждать шесть субмесяцев, а потом пройти экзамен избирателя. Только после этого новым иммигрантам предоставляется право передать свой голос компьютеру.
— У меня всегда плотный график, но я придерживаюсь его. Садитесь. Желаете выпить? Нет? Понимаю, вы — тактичный человек. Догадываетесь, что я очень занят и не хотите зря отрывать меня от дел… да и у вас заботы… Благодарю за проницательность. В обычное время у меня найдется минутка, чтобы поближе с вами познакомиться. Я так и собираюсь сделать, как только развяжусь со срочными делами. Я хочу все знать о людях в моем блоке и не только из их досье. Люблю лично встречаться с людьми, а не ограничиваться данными на экране компьютера.
«Бычье дерьмо, — подумал Дункан. — Как же ты лично познакомишься с двумястами тысяч человек!»
— Такой приток иммигрантов, на носу выборы лидеров блоков, и грядет большой эксперимент. Через два дня предстоит голосование по важнейшим аспектам этого эксперимента. Я хотел сказать субдня. Это…
— Большой эксперимент? — переспросил Дункан.
Мин уставился на него так, словно не мог поверить в подобное невежество.
— Вы хотите сказать, что ничего не слышали?
Дункан кивнул.
— Об этом же говорят день и ночь по всем каналам.
— Я еще не смотрел новости, — сказал Дункан. — Что-то показывали на экранах в столовой, но там было так шумно, что я просто ничего не слышал. К тому же я совсем недавно приехал сюда.
— Эта новость уже много дней на всех каналах Вторника, — продолжал удивляться Мин. — Важнейший эксперимент. Если за него и в самом деле проголосуют, не сомневаюсь, он будет распространен и на другие дни.
— Что?
— Весь мир, все национальные правительства уже длительное время озабочены множеством жалоб на слишком назойливую слежку за людьми. По всему миру люди организуют группы протеста. А правительство — должно быть, это вам известно — очень чутко относится к гражданским правам.
Дункан заметил, что, произнося эти слова. Мин даже не улыбнулся.
— С другой стороны, Гражданин Бивольф, правительство должно постоянно заботиться о великом благе народа. Это его первейший принцип, его альфа и омега. Оно не верит, что ослабление наблюдения пойдет на пользу гражданам.
«Речь номер 10А, — отметил Дункан. — Не раз слышал на пленке».
— И все же, поскольку слежка вызывает столько возражений, хотя правительство и считает их необоснованными или попросту пустыми, оно решило провести эксперимент и посмотреть, что произойдет, если несколько сократить наблюдение. Это будет именно эксперимент, поэтому он не затронет весь мир. Для него отобрано несколько городов, и Лос-Анджелес — один из них.
— А почему был выбран именно Лос-Анджелес?
Мин широко улыбнулся, неистово жестикулируя.
— Конечно же потому, что наш город — один из самых прогрессивных в мире!
Дункан сомневался в правильности выбора. Ему казалось, что правительству скорее следовало остановиться на менее либеральных городах.
— Однако пока окончательно не решено, начнется ли этот опыт. Сегодня как раз день выборов и, если большинство голосующих выскажется против, ничего не будет.
— А! — воскликнул Дункан.
— Что вы хотите сказать?
— Ничего. Простое восклицание!
— Я не перестаю удивляться, что вы ничего не слышали.
— Откуда? — сказал Дункан. — Я приехал из Нью-Джерси. Вряд ли хоть один тамошний город попал в претенденты. Там вообще нет больших городов.
— Это не будет иметь значения. Эту новость передают по Вторникам по всей стране. Вы должны были видеть репортажи, когда ехали в поезде.
— Я говорил — не видел.
Мин перестал смеяться. Глаза его сузились, шарообразная голова вместе с массивной шеей подались вперед.
— Надеюсь, вы не игнорируете телевидение? Каждый гражданин должен быть информированным.
— Я все время смотрел в окно, — ответил Дункан. — Я впервые выехал за пределы Нью-Джерси. Раньше мне не приходилось бывать далее десяти миль от Нью-Арка.
Если бы Мин захотел проверить это, ему достаточно было ознакомиться с идентификационной карточкой Дункана. Наверняка он уже сделал это до того, как Дункан вошел в его кабинет.
— Добро пожаловать в большой мир, Бивольф. Можно я буду называть вас Энди? По фамилии слишком официально. Мне нравится ощущать себя приятелем каждого в моем блоке. Что-то вроде отца-наставника.
— Энди — звучит хорошо.
— Энди, поскольку вам, кажется, ничего не известно о выборах, предлагаю быстрее войти в курс дела. Вы пока не сможете голосовать за лидера блока, но ваше право высказать свое мнение о надзоре.
— Не сомневайтесь, я это сделаю, — сказал Дункан. — А сейчас у меня куча дел. Завтра я выхожу на работу.
— Давайте, — Мин снова протянул руку. — Желаю удачи, Энди. И будьте счастливы здесь. Если возникнут какие-то проблемы, мой экран всегда подключен для вас.
15
Спортер оказался всего в полумиле от блока, в котором находились квартиры Дункана (Бивольфа), Кэбтэба (Барда) и Сник (Чэндлер), а сами эти квартиры не более, чем в четверти мили одна от другой. Троица встретилась в крытом переходе шириной и высотой в тридцать футов, возле входа в таверну. Было восемь часов вечера и результаты голосования заполнили все экраны новостей в городе. Семь миллионов триста тысяч сто одиннадцать голосов было подано за снижение уровня наблюдения. Приблизительно три миллиона граждан голосовали против этой меры.
В этом районе итоги опроса, по всей видимости, пришлись по вкусу всем. Люди, казалось, опьянели от веселья и радости, а теперь двигались к таверне, чтобы опьянеть и от вина.
Троица прошла через широкий вход в огромный зал, разделенный на четыре отсека перегородками в половину высоты до потолка. В центре каждого отсека располагался большой бар в форме цветка клевера с четырьмя лепестками, окруженный танцевальной площадкой. Вдоль стен по кругу размещались столы и кабинки. Между ними повсюду огромные горшки с великолепными искусственными пималиями. Стены почти сплошь закрыты экранами, на которых показывали новости и разнообразные шоу. Хотя из-за гама неслышно было даже голосов дикторов, никому до этого не было дела.
— Они сходят с ума, предчувствуя свободу, — заметила Сник. — Свободу, которой они никогда не знали и никогда не увидели бы, если бы кучка радикалов не преподнесла ее им.
Все трое пробирались через толпу, направляясь к одному из столиков у стены.
Кэбтэб, очевидно, не слышал ее слов.
Дункан был к ней ближе.
— Вы рассуждаете как полицейский, — сказал он.
— Ничего подобного. Просто стараюсь мыслить трезво. Неужели это свойственно только органикам?
Они сели.
— По-моему, нам удалось захватить последний свободный столик, прогремел Кэбтэб.
Дункан взглянул на экран.
— Осталось двадцать минут.
Падре наклонился так, что губы его почти прикоснулись к его уху.
— Думаете, она придет? По-моему, это место ни к черту не годится для ниспровергательных бесед. Тут надо орать во все горло, чтобы услышать самого себя.
— Лучше места просто не придумаешь. Ну кто здесь может нас подслушать? — возразил Дункан.
Изнывающая от жары и усталости официантка подошла к ним только через десять минут.
— Извините, друзья, — сказала она. — Сегодня у нас такой бедлам.
Сник заказала минеральной воды, Кэбтэб пива, а Дункан попросил принести ему бурбон. Официантка исчезла в воплях и водовороте. Когда через двадцать минут она появилась снова, выскочив из толпы, словно семечко из грейпфрута, вид у нее был еще более раздраженный. Она уже подходила к их столику, как вдруг кто-то толкнул ее. Поднос упал, и напитки расплескались. Официантка, извергая проклятия, подхватила поднос, повернулась и со всего маху ударила стоявшего рядом мужчину подносом по голове. Тот с криками о своей невиновности ударил официантку в живот. Кэбтэб заревел, вскочил со стула и бросился на мужчину. Какая-то женщина с воплем повалилась на официантку; та, стоя на четвереньках, судорожно хватала ртом воздух.
Дункан не успел толком понять, что произошло после этого. Казалось, вся таверна взорвалась, ввязавшись в драку. Люди царапались, вопили и выкрикивали угрозы, кто-то звал на помощь. Дункан как благоразумный человек, которому нечего делать в подобной потасовке, почти ползком пробрался мимо дерущихся к стене. Он дополз до стены и спрятался за перевернутым столом, прикрывшись им как щитом. Он ожидал, что и Сник присоединится к нему, однако к удивлению своему увидел, что она изо всех сил бьет какого-то мужчину ребром ладони по шее. Затем она скрылась из виду: отнюдь не худенькая женщина прыгнула на нее сзади, придавив своим телом. Один из мужчин, получив чувствительный подарок в челюсть, попятился назад и ударился спиной о стол, за которым укрылся Дункан, придавив его к стене. Когда Дункану удалось столом оттолкнуть мужчину, его компаньонов уже не было видно. Только где-то в стороне среди гиканья и грохота, перекрывая шум, падре угрожал кого-то покалечить.