Время тянулось до ужаса медленно, но никто не уходил. Наконец послышался характерный рокот мотора. Разговоры моментально оборвались, все взгляды устремились к темному небу. Рассмотреть ничего было невозможно, но шум все нарастал, приближался и вдруг сделался глуше.
- Пошла на посадку, - произнес кто-то рядом со мной.
Дробно застучали шасси по сухой земле аэродрома. Обороты винта стали реже. Почихивая отработанным газом, к линии предварительного старта медленно подрулил первый самолет.
Мы молча ждали. Заложив руки за спину, всматриваясь в темноту, как и другие, ждал командир дивизии Попов. Наконец послышались шаги. Из плотной чернильной густоты ночи появилась летчица. По походке я узнала Бершанскую. Рядом с ней шла Соня Бурзаева. Поравнявшись с Поповым, Евдокия Давыдовна доложила о выполнении задания и не спеша, видимо желая, чтобы каждое ее слово дошло до нас, начала рассказывать, как протекал полет.
Фашистские зенитчики обстреляли самолет. Маневрируя по курсу, Бершанская вывела У-2 к намеченной цели и отбомбилась на высоте около 600 метров. Следом за ней сбросил бомбы экипаж Амосовой.
В это время усилился зенитный обстрел. Несколько [58] осколков угодило в самолет Бершанской, но, к счастью, ни один из них не попал в мотор.
Узнав о благополучной посадке Амосовой, мы с нетерпением ожидали возвращения последнего экипажа. Кончилось расчетное время, а машина Любы Ольховской все не появлялась. Напрасно мы напрягали слух, пытаясь уловить отдаленный шум мотора. Небо над нами молчало. Лишь в бездонной глубине его холодно мерцали звезды да временами на горизонте вспыхивали отблески не то далекой грозы, не то взрывов.
В тревоге прошла ночь. Заалела заря, заклубился над полем туман, а мы не расходились, ждали, надеялись.
Утром командование связалось со штабом дивизии, но и оттуда ничего утешительного не сообщили.
Минуло еще несколько дней. Надежды больше не осталось. Война отняла у нас двух подруг. Неужели каждый полет будет сопровождаться смертью?…
Мы долго не имели никаких сведений о Любе и Вере и не знали подробностей их гибели. Лишь после войны со слов местных жителей удалось восстановить, и то далеко не полную картину происшедшего в ту тяжелую ночь.
А произошло вот что. Люба Ольховская и Вера Тарасова выполнили задание, но попали под плотный зенитный огонь. Уйти от него им не удалось. Осколками снарядов девушек тяжело ранило. Истекая кровью, Люба Ольховская посадила У-2, но выбраться из кабины ни она, ни Вера Тарасова не смогли. Утром жители ближайшего села нашли подруг мертвыми. Это произошло у поселка Красный Луч. Там и похоронены наши подруги. Благодарные жители установили в том районе памятник погибшим советским воинам.
Не так давно я прочитала в дневнике комиссара эскадрильи Ирины Дрягиной такую запись:
Вчера я писала письмо матери, что наши дни, наша молодежь кажутся мне живыми страницами из книги «Как закалялась сталь». Живешь и видишь, как много кругом тебя простых и хороших людей, как много настоящих скромных героев, имен которых, может быть, никто не узнает.
Никогда не изгладится из памяти образ Любы Ольховской, голубоглазой дочери Украины, моего славного боевого командира. Встретилась я с Любой еще в декабре [59] 1941 г. в Энгельсе, когда она только приехала к нам в часть…
Люба Ольховская не боялась трудностей, везде и всюду была впереди. Очень любила своего командира вся наша эскадрилья. И было за что. Никто так не заботился о людях, не относился к ним так чутко, как Люба.
А какой она была требовательной! Заметит непорядок в комнате, выстроит, бывало, весь личный состав перед общежитием и скажет:
- Женщины вы или не женщины! Понимаете или нет, что находитесь в армии? Почему я не вижу порядка?…
Бойцы наземных частей рассказывали такой случай{4} . Когда наши стояли в обороне на реке Миус, над линией фронта низко-низко пролетел самолет У-2. Над самыми окопами летчик убрал газ, и из кабины пилота послышался гневный женский голос:
- Что вы сидите?! Мы бомбим фрицев, а вы не наступаете?!
В ту же ночь подразделение пехоты перешло в атаку, в результате которой удалось захватить несколько блиндажей и дотов противника… Мне иногда кажется, той летчицей была наша Люба, хотя нет доказательств этому…
На место Любы Ольховской командиром эскадрильи назначили отличную летчицу Дину Никулину. Веру Тарасову заменила бывшая студентка механико-математического факультета Московского университета Женя Руднева. Это была достойная замена. Рудневой прочили большое будущее. Она обладала незаурядными способностями и со временем, возможно, стала бы крупным ученым. Но началась война, и Женя по призыву комсомола ушла на фронт.
- Сейчас не до учебы, - сказала она на прощание родителям. - Вернусь живой, все наверстаю…
Накануне первого боевого вылета многие наши девушки подали заявления о приеме в партию. Дина Никулина и Женя Руднева были в их числе.
На следующую ночь после гибели Любы Ольховской и Веры Тарасовой в воздух поднялся весь полк - двадцать экипажей. Первый массированный налет на врага посвящался памяти погибших подруг. [60]
Это был наш первый боевой вылет. Взлетали с интервалами в три минуты. Я терпеливо ждала своей очереди. Мой штурман Ольга Клюева так загрузила свою кабину осветительными бомбами - САБ, что ей негде было повернуться. Ольга долго возилась за моей спиной, устраиваясь поудобнее, и при этом тихонько что-то бормотала.
- Как у тебя дела, скоро ты устроишься? - спрашиваю ее.
- Сейчас. Тут никак не развернешься.
- Еще бы! Можно подумать, ты собираешься иллюминировать весь фронт…
Наконец получено разрешение на взлет. Самолет, набирая скорость, бежит по влажной, покрытой росой земле. Еще несколько секунд, и тряска прекращается - полет начался. Набираю высоту. Внизу смутно просматриваются знакомые ориентиры. В воздухе не так темно, как на земле. Даже при облачности можно летать без приборов.
Мерно рокочет мотор. Стараюсь его не перегружать, иду на умеренном экономичном режиме. Под плоскостями 180 килограммов бомб. Это не так много, но и не мало. Во всяком случае, если все положить в цель, то их будет вполне достаточно, чтобы разметать вражескую батарею, пустить под откос железнодорожный состав или навсегда вогнать в землю несколько десятков фашистских вояк.
Ровно работает мотор. Тугая струя воздуха бьет в козырек, и он чуть вибрирует. Фосфоресцируют в темноте кабины цифры на приборных досках. Внимательно слежу за показаниями приборов, то и дело посматриваю на часы. Каким-то шестым чувством ощущаю, что скоро фронт. Еще немного - и в небо вонзятся иглы прожекторных лучей, залают внизу вражеские зенитки.
- Приготовиться, - говорит штурман, - мы на подходе. Выдерживай заданный режим полета. Буду засекать огневые точки.
Но делать этого не пришлось. Когда пересекали линию фронта, гитлеровцы не произвели ни единого выстрела. Подходим к цели, ждем ураганного огня, а его нет и нет. Высота 900 метров. Впереди по курсу экипаж нашего командира звена Тани Макаровой сбросил осветительные бомбы, а немного погодя последовала серия взрывов. Но удивительное дело - противник снова почему-то молчит. Осведомляюсь у штурмана, не сбились ли мы с курса.
- Нет, все время шли абсолютно точно. [61]
- Тогда почему не стреляют?
- Не знаю, - помедлив, отвечает Ольга - Но идем мы правильно.
- Может, еще не дошли до цели?
- Это исключено, - уверяет Клюева. - Цель под нами. Расчетное время истекло. Присмотрись к ориентирам.
Я веду машину дальше, напряженно гляжу на землю. Однако местность внизу незнакомая. Делаю разворот и возвращаюсь назад. Ольга была права. Она сбрасывает САБ. В свете их, выхваченная из мрака, отчетливо показалась цель.
- Я же говорила, что летели правильно! - торжествующе кричит Клюева. - Буду прицеливаться и сброшу первые бомб:л.
Самолет чуть вздрогнул. И тут же внизу появились взрывы. Но враг опять упорно молчит. Еще толчок: оторвались последние бомбы.
Теперь можно домой. Начало положено, хотя и не так, как думалось. Крещение огнем не состоялось, но задание выполнено.
- Бери обратный курс, - говорит штурман.
- Поздравляю, Оля, с нашими первыми! - кричу я в переговорный аппарат.
- Спасибо, тебя также.
* * *
Отличными летчиками, какими стали мои подруги на фронте, становятся не сразу. Путь в небо - тернистый путь. И не у каждого хватает выдержки пройти его до конца.
Постепенно полк втягивался в боевой ритм. Вылеты следовали один за другим, но враг упорно отмалчивался. Лишь изредка громыхнет случайный выстрел, и вновь тишина. Он не желал реагировать на наши самолеты. Мы стали уже думать, что командование дивизии нарочно поручает нам обрабатывать незначительные малоукрепленные объекты, чтобы постепенно, без потерь дать летчицам возможность привыкнуть к фронтовой обстановке. Но потом выяснилось, что фашисты подтягивали в район наших действий крупные силы для решительного удара по Сталинграду, Грозному, Баку и потому старались не демаскировать себя. [62]
Впрочем, затишье это продолжалось недолго. Однажды мы вылетели на бомбежку живой силы и техники противника на станцию Покровскую, вблизи Таганрога. Вместо Ольги в заднюю кабину моего У-2 села штурман эскадрильи Лариса Розанова. Розанова регулярно вылетала с каждым экипажем эскадрильи, проверяя мастерство летчиц. Узнав, что ее оставляют на земле, Клюева насупилась и пошла было прочь от самолета.
- Ты чего? - остановила я подругу.
- Нашли время для проверки! Сейчас не учеба, а война!
- Розанова для тебя старается. Опыта у нее больше, и мои недостатки она заметит скорее. Так что обижаешься ты напрасно.
- А я и не обижаюсь, - смягчилась Оля. - Просто самой летать хочется.
- Успеешь, налетаешься еще. Будешь рада, когда кто-нибудь подменит тебя в кабине.
- Может, ты и права… Но сейчас у меня нет желания отсиживаться на аэродроме.
- Жди меня. Через два часа, а то и раньше я буду здесь. На второй вылет опять пойдем вместе.
Ольга передернула плечами и скрылась в темноте. Розанова в кабине просматривала штурманские расчеты. Вероятно, она слышала последние слова Клюевой и спросила, что между нами произошло.
- Так, ничего особенного, - уклонилась я от прямого ответа.
И вот мы в воздухе. Стараюсь вести машину без сучка, без задоринки. Пересекаем линию фронта, проходящую по реке Миус. Штурман дает заданный боевой курс. Вот уже повисли в воздухе САБ. Жду, когда внизу раздадутся взрывы. И вдруг… самолет попал в перекрестие прожекторов. Загрохотали зенитки. Не сразу поняв, что случилось, я хотела посмотреть, откуда стреляют. В тот же миг луч прожектора, точно бритва, резанул по глазам. Я на мгновение растерялась и машинально отжала ручку управления. Самолет стал пикировать.
Какая неосторожность! Нужно моментально исправить ошибку, иначе врежемся в землю. Выравниваю машину и веду ее только по приборам. Розанова то и дело командует: «Влево! Вправо!» Но вырваться из перекрестия лучей не удается. А снаряды рвутся все ближе. В свете лучей [63] прожекторов мельком замечаю в плоскостях несколько больших рваных дыр от осколков.
- Держи скорость! Скорость! - кричит Лариса. - Еще вправо! Быстрее маневрируй!
Действую автоматически. В груди ни волнения, ни страха. От напряжения стиснула зубы так, что стало больно. У меня нет ни малейшей возможности следить за обстановкой: все внимание приковано к приборам и командам штурмана, которые, не переставая, звучат в переговорном аппарате. Ревет мотор. Сквозь его рокот я, кажется, слышу, как остервенело бьют внизу зенитки. Кругом мрак, а в центре его, в перекрестии прожекторной вилки, мечется наш маленький У-2. Долго так продолжаться не может. Прошло минут пять, как намертво схватили нас в свои объятия прожекторные лучи. Любой ценой надо вырваться из этого ада. Даю ручку от себя, затем бросаю машину в крутой вираж и вдруг - словно проваливаюсь в темную бездонную пропасть. Перед глазами плывут радужные круги.
- Молодец, Маринка! - слышу возбужденный голос Розановой.
- Это ты, Леся, молодец! - отвечаю штурману эскадрильи.
Обратный путь был нелегок. Израненный самолет плохо слушался рулей. В довершение всего испортилась погода, резко ухудшилась видимость, а до аэродрома еще далеко. Дотянем ли? Я смотрю на приборы. Пока все идет хорошо. Горючего в баках достаточно, мотор работает нормально.
- Все в порядке, - подбадривает меня Лариса, - идем как по струнке.
Я усмехаюсь, но молчу. Лариса не хуже меня видит, в каком состоянии самолет. Как же я благодарна ей за поддержку! Хорошо, когда с тобой верный товарищ и друг. Тогда невозможное становится возможным, прибавляется сил и уверенности. Вот наконец и аэродром.
Перед третьим разворотом мигаю бортовыми огнями, запрашивая разрешение на посадку. Внизу включаются фонари «летучая мышь», обозначающие посадочный знак. Они все ближе. Лицо обдает ночной сыростью, дробно стучат по земле колеса. Заруливаю на заправочную линию, выключаю мотор и минуты две, не шевелясь, сижу в кабине. От огромного напряжения нет сил даже двинуть [64] пальцем. Наконец прихожу в себя, выбираюсь из кабины. Обнимаю Ларису, и мы молча идем на КП. Нас уже ждут.
- Товарищ командир полка, - докладываю Бершанской, - боевое задание выполнено!
Евдокия Давыдовна по-матерински обняла нас и расцеловала.
- Поздравляю с боевым крещением.
На разборе командование полка отметило успешную работу экипажей и поздравило нас с хорошими результатами.
- Служим Советскому Союзу! - прозвучал в ответ хор голосов.
* * *
Мы с Ольгой Клюевой ходили мрачные: наша машина все еще была в ремонте.
- Как дела? - то и дело приставали мы к технику Кате Титовой. - Скоро закончишь?
- Ой, девчата, - отмахивалась она перепачканными в масле руками. - Не мешайте! Идите лучше отдыхать!
- Мы не в санаторий приехали… Скажи лучше, может, тебе помочь?
- Ничего не надо, только отстаньте, пожалуйста! - незлобиво просила Титова.
Пожалуй, нам действительно лучше было уйти. Мы хорошо понимали, что напрасно надоедаем ей. Катя Титова была замечательным техником. Перед войной она окончила Харьковское техническое училище и прекрасно разбиралась в самолетах. Худенькая, живая, красивая, никогда не унывающая, она была нам с Ольгой верным другом и товарищем. Да и не только нам. Часто, закончив свои дела, она тут же бралась помогать техникам других звеньев, и не потому, что ее просили об этом. Просто такой уж был у нее беспокойный характер. Катя не могла сидеть сложа руки, когда товарищи были загружены по горло и нуждались в помощи.
Катя любила стихи. Мы нередко замечали, как она. шепчет их за работой. Подойдешь бывало:
- Ты о чем?
Она посмотрит отсутствующим взглядом, вздохнет и признается:
- О стихах… Замечательные стихи. Вот бы мне такие писать… Да вы, наверное, и не читали их. [65]
- Где там! Конечно не читали. Мы ведь неграмотные, - шутила Ольга.
* * *
На отремонтированном самолете мы поднялись в воздух в ночь на 20 июля. Курс - на знакомую крупную железнодорожную станцию Покровское. Здесь противник сосредоточил много техники и живой силы, укрепил подступы к станции, а свою ПВО приспособил для борьбы с нашей тяжелой авиацией. Против У-2 такая система не могла быть эффективной, и именно поэтому командование нацелило на Покровское наш полк. Не зная в первое время ни типа самолетов, ни нашей тактики, гитлеровцы никак не могли понять причину малой эффективности своего огня. Но даже при таких условиях приходилось быть осторожными. Поэтому мы действовали так. Перед станцией набирали высоту несколько большую, чем нужно было для бомбометания, а к цели подходили с приглушенными моторами, чтобы раньше времени не обнаружить себя. В полете непрерывно, отклоняясь то вправо, то влево, меняли высоту. Расчет наш строился на внезапности. И этого мы достигали. Враг не мог предугадать, когда на него обрушатся бомбы.