- А вы что крадете? – спросил Саша.
- Так, ерунду всякую. Не то, что вы. Доллары, надо же! Я краду – даже говорить стыдно - дорогие воспоминания. Не в ту эпоху я родилась со своим даром, вот что я вам скажу! Да и то только время от времени получается. Еще всякую бижутерию.
- А, - сказал Саша.
Лекция продолжалась. Уже без спецэффектов. Адамов был напорист и говорил непонятно, вещал словесные конструкции, которые принято называть истинами; все слушали, затаив дыхание, внимали, боясь пропустить хоть слово, так что Саша мой окончательно уверился, что надо отсюда линять, причем как можно скорее.
Он осторожненько огляделся. Все заворожено смотрели на своего гуру, тот только что не заводил глаза в самолюбовании – словом, отдавало жуткой дешевкой. Из глаз Адамова ненатуральными потоками лились слезы, он что-то очень трагичное и мудрое продолжал вещать – Саша не слушал. Он мысленно прокашлялся, сделал озабоченные глаза и начал было приподнимать зад, как вдруг услышал адамово:
… и в это время вы приводите сюда человека, который ворует доллары!
Саша обозлился и опустил зад.
- Вы не очень-то, - сказал он, - а то ведь иногда можно и в репу.
Сверкающие прыщики обожгли ему взгляд, но Сашу уже несло.
- Да пошел ты? Психи какие-то! Еще вором меня называет. Сам жулик!
С этими словами Саша встал и пошел к выходу, вполголоса матерясь. В спину ему:
- Что же ты будешь отнимать, несчастный, если долларов не останется?
Саша остановился. Набыченный, повернулся к Адамову.
- Что за ерунда? Долларов на мой век хватит.
Адамов выглядел очень ненатурально, вызывающе ненатурально. Казалось Саше, что и сама его ненатуральность тоже ненатуральна. Во всем этом – и в том, как пристально следили за Сашей все остальные, - было явно что-то не то. При всем при том Адамов пугал, за ним ощущалась грубая, неразбирающая, танковая какая-то сила.
- А умрешь если, куда доллары денешь?
- Фу, - сказал Саша, - Какая чушь. Извините, но у меня тут со временем… Встреча у меня, вот только что вспомнил.
- У многих со временем неполадки, - сказал Адамов. – У тебя с каким – продольным или перпендикулярным?
- Ох, - поморщился Саша и уже совсем было собрался отчаливать.
- Ведь ты пойми! – умоляюще (и в то же время с угрозой) продолжил Адамов. – Доллары твои ни тебе, ни кому другому не нужны, если их нет поблизости, если их неоткуда взять, а? А если неоткуда взять, но надо, что тогда сделаешь?
Придурок, подумал Саша, Полный козел и полный придурок. Еще прибьет.
- Я должен откл… словом, у меня тут…Так что вы извините, но я….
- Если взять неоткуда, - продолжал гнуть свое Адамов, всосавшись в Сашу своими прыщиками, - сможешь ли ты, Ендоба, са-ам эти доллары сотворить?
- Как, простите?
- Ну, сам, сам! Вот нет долларов, а надо, до смерти надо. Сам – сделаешь?
Саша гнусно хихикнул.
- Это что, вроде как станок специальный, бумага там, краски? Вы меня в фальшивомонетчики, что ли, вербуете? Так это вы не по адресу. У меня проблемы насчет этого, образования не хватает. Я, пожалуй что и пойду. Так что…
- Как эти новички все понимают неправильно! – возопил Адамов, обращаясь исключительно к потолку. – Я имел в виду, глупец, сможешь ли ты силой своего мозга породить доллары, которые можно отнять – хоть у кого, хоть даже и у себя?
Саша решил было еще раз сыронизировать, даже фраза ехидная сложилась на совсем уж прощание, но вдруг осекся. Создать доллары и отнять их у себя самого… Чушь, конечно, полная, но в этом что-то было, что-то задело его – мол, могу!
- Ф-фух, - сказал Саша мой. – Чушь, конечно, полная, как и все здесь. Но попробовать почему-то можно.
Уж я не знаю, как именно он попробовал, он не смог или не захотел мне объяснить, но, товарищи, у него получилось! Он наплодил чертову кучу американских долларов и тут же их отобрал – у себя самого. Он представил себе черный дипломат, в котором пачками уложен миллион баксов, такие дипломаты в триллерах обычно меняют на наркотики где-нибудь в гараже. Он себе его представил, отнял бог весть у кого, а потом сам у себя отнял. То есть он есть у него, этот дипломат с баксами США, но он не может потратить ни одной бумажки, потому что у него этот дипломат отняли. Он сам отнял. Я сам не очень-то понимаю, что это значит, но для него это был полный восторг.
- Никогда больше, - сказал он мне, - никогда больше у меня такого не получалось. Но я знал, что получится, и, пойми, дело было совсем не в этих дурацких долларах, от которых меня иногда тошнит, а вот именно в том, что я смог это сделать. И я чувствовал, что когда-нибудь потом я смогу это делать столько и сколько захочу. В этом было что-то божественное.
Вот скажите, что это такое? С какого это бряку Саша Ендоба в момент полного отвращения к происходящему вдруг повернул свое настроение на 180 градусов и пришел от этого в полный восторг? Вы как хотите, а я думаю, что не иначе гипноз. Я этому Адамову с самого начала, как только про него услышал, не доверял, и если встречаться с ним, то только в темном переулке, причем я сзади и с монтировкой.
С этого момента пошла у Саши другая жизнь, и здесь я тоже чего-то не понимаю. Сначала он загордился, словно младенец какой, почувствовал себя Богом, хотя, если уж так, с точки зрения права и юридической справедливости, он был обыкновенным фальшивомонетчиком, просто очень хорошим, может быть, самым лучшим. Саша этого никогда до своей смерти так и не понял.
Ох, как он спорил со мной!
- Ты просто отстой какой-то, мне просто стыдно, что я с тобой в детстве дружил, если в такие простые вещи не врубаешься. Деньги – это не материально, это символ. Символ обладания, символ власти, а если я могу не только отнимать власть у других, но и сам ее создавать, причем в любом количестве, то значит, хотя бы в принципе, я могу получить власть над всеми, кто расплачивается валютой! Я могу стать, уже сейчас (ну, не сейчас, сейчас у меня проблемы) стать полновластным хозяином человечества. А я ведь уверен, что деньги – это только ступенька. Я ведь уверен, что там, наверху, есть еще какие-то деньги более высокого уровня, сверхденьги, символизирующие уже сверхвласть. И если я научусь теми сверхденьгами манипулировать, то уже и с Богом смогу поспорить за его трон. А если не спорю, то потому только, что я человек умный и понимаю, что Бог просто так со своей сверхвластью расставаться не захочет, у него наверняка какой-то козырь в руке. Козырь, понимаешь ли, Вовка, до которого мне не добраться – я ведь умный человек и понимаю свои возможности. Словом, Аллах акбар, Христос воскрес, Грация плена, Омммм и все такое.
Словом, прохудился крышей мой Сашенька от общения со своим Адамовым. Нет бы ему сбежать и заняться обыкновенным криминальным и абсолютно безопасным отбиранием денежных излишков. Мэ, как говорят французы, имея в виду наше "однако".
Я ему твержу, что никакой это не символ, что это бумажки, которые имеет право печатать только Министерство финансов, иначе девальвация, фрустрация, стагнация, капитуляция и так далее вплоть до падения индекса Доу Джонса. Что если он создает деньги сам, на собственной, пусть даже чисто умственной, хуже того – мистической, машине, то он просто преступник... Я, наверное, в мировой экономике и всяких там монетарных принципах не слишком-то разбираюсь, потому что он надо мной иронизировал и попросту хохотал. В том смысле, что я ничего не понимаю. Но не убедил – я все равно подозревал какой-то подвох.
Дальше я перепишу вам еще один текст из чемоданчика. И вообще постараюсь перемежать такими текстами свой рассказ. Это такой литературный прием. Читал я тут недавно повесть нашего писателя Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита" (очень, между прочим, понравилось и всем советую), так он там тоже к этому приему прибегал. Это, конечно, вроде как реклама Булгакова, ну и пусть. Если хотите, можете подать в суд, идиоты. Правда, у него получилось два связных рассказа и между собою связанных, а у меня эти тексты из чемоданчика можно связать только по времени их производства, да и то очень условно. Но на самом деле главное-то (во всяком случае, для меня) содержится именно в этих текстах, а мой рассказ о Саше Ендобе, как бы сильно все это меня ни задело, представляет собой всего только оправдание для публикации вышеупомянутых и нижеприводимых текстов.
Так вот.
...Появился в ту пору близ города Зевгмы некто Луций Грамматик Эпсилотавр, военачальник с огромной армией. Рассказывают, что было в той армии сорок тысяч лучников, тридцать тысяч копейщиков, тридцать пять тысяч бойцов с мечами, а также оседланными пятнадцать тысяч коней и триста всадников; это не считая неизвестного числа закованных в броню воинов и полутора тысяч серпоносных колесниц. Огромны также были обозы.
Однако, странное дело, никто в Зевгме и соседних с ней городах ничего не слышал ни об Эпсилотавре, ни о его войске. Он как будто бы возник ниоткуда; всем встречным рассказывал о своих победах над полководцами и городами, о которых тоже никто не слышал, между тем сам не знал имен Калигулы, Гнея Помпея, Лукулла и Гая Мария, ничего не говорили ему имена Митридат и Тигран, и возмущался он, что называли ему их имена. Родителями своими называл людей, о которых никто не знал - и это тоже всех удивляло, ибо не может стать полководцем безродный, чтобы весь мир об этом не был оповещен.
Сам же Эпсилотавр тоже был странен. Росту он был выше, чем все люди, жившие до того в мире; лицо имел цвета синего и потому всегда носил маску устрашающего животного; будучи в походе, никогда ее не снимал и даже воду в походе пил через золоченую трубку, чтоб не снимать. С женщинами же своими, числа которых из уважения никто не считал, но повозки с которыми, как рассказывают, растягивались по дороге на три, а то и четыре стадии, проводил время только в затемненных палатках; часто их убивал кинжалами, с двух рук сразу; другие сами гибли, выходя от него, и даже самые искусные исцелители не могли назвать причин их смерти. Солдаты его боялись, Эпсилотавра, более всех врагов, с которыми пришлось тому биться; с посторонними они молчали и производили впечатление заколдованных; воевали же отчаянно, не боясь смерти, ни разу не отступив, и в плен не сдавались.
Со странностью встретился и сам тот, написавший строки, читаемые тобою сейчас, о, Мусций. Известие о войске Эпсилотавра и о последовавших затем событиях я нашел в библиотеке гражданина Эсторция, которую, как ты знаешь, великий Помпей взял когда-то из Зевгмы в числе прочих своих трофеев - там, как тебе, о Мусций, известно, есть все сочинения Аристотла, а также весьма поучительные записки несравненного Эроподама; помню, ты дважды просил меня одолжить их у Хаврилия для переписки - а я ни разу не одолжил, о чем прости. Были там и воспоминания некоего историка, засунутые в собрание именных манускриптов, не помню уже, каких. Историка того звали, как сейчас помню, Корнелий Гнуций Стинолла, родом из маленького селения Павии, что на Понте. То была рукопись о пятистах, а то и больше, пергаментах, исписанных мелко, но с полным понятием об изящности. Я привожу все эти подробности, ибо человек, истративший на написание своего сочинения полтысячи молодых ягнят, не может быть неизвестен в Риме. Сочинений Стиноллы, признаюсь, о Мусций, я до того не читал, но слышал о нем неоднократно и каждый раз, как о великом мудреце, память о котором боги несомненно оставят в веках - тому были, говорят, знамения, да и оракулы предвещали. Прочитав же, я понял, что слухи верны, что Стинолла мудр и знает многие вещи.
Опускаю его записи о Тесее, Геракле и Армидиократе, ибо по другим источникам они тебе слишком известны, и здесь почти не добавил Стинолла нового; но вот о Зевгме, где провел Стинолла юные годы в должности четвертого проктора, он немало интересного написал, также написал и об Эпсилотавре. Когда заканчивал я книгу "Жизнеописания несравненных" и отдал переписчикам главу об Эпсилотавре (ты помнишь, о Мусций, как я радовался той главе, хотя в подробности не входил, ибо многое было для меня странно и требовало дальнейшего изучения - желательно, тайного), пришел ко мне человек и спросил; "Кто есть Стинолла?". Человек тот был хозяином раба, переписывающего мою книгу, и слыл весьма ученым в истории и геометрических науках. Подивился я тогда невежеству римлян, собственных своих великих не знающих, рассмеялся над человеком, и тот ушел. Однако пришел другой, и тот был мой друг, и сведущ, и опять спросил: "Кто есть Стинолла, что пишет об Эпсилотавре, о котором никто не слышал?". Еще более удивился я, но уже не прогнал, а напротив, рассказал о своей находке в библиотеке гражданина Эсторция - о библиотеке той мой друг знал. "Непонятно мне только, - сказал он, - почему никто никогда не слышал об историке по имени Гнуций Стинолла". Затем и другие узнавшие спрашивать меня стали.
И тогда я, о Мусций, встревожился. Ибо друг мой был сведущ настолько, что не мог не знать того, о чем знал я. И тогда я пришел к Хаврилию и сказал: покажи мне еще раз библиотеку гражданина Эсторция, и тот дал. И не нашел я пергаментов Стиноллы-историка, ни следа пергаментов его не нашел, хотя помнил, что возвращал и даже помнил, где вкладывал, и разгневался, и повел себя недостойно. Все простили меня потом, мной обиженные, потому что уважали меня, но только ни следа от рукописей Стиноллы я не нашел, и никто не вспомнил его, даже в Зевгме, куда я специально приехал на ослах соседа моего Сципиона Агносция Мария, чтобы узнать. Никогда с тех пор никто ни разу кроме меня имени Стиноллы не вспоминал.
А говорил он вот что, этот Стинолла.
Первым войско Эпсилотавра увидал бродячий метахимик Гай Сервилий Протобиолог, родом из Скепсия, который славился в округе глубоким голосом и длиной своей бороды. Он шел от Зевгмы на север и пробирался сквозь низкие заросли ядовитого корнобилония, в которых никто не жил, когда услышал великое громыхание от шагов и увидел черную тучу пыли, простиравшуюся вверх до неба, а в некоторых местах выше. Затем увидел он четырех всадников, а за ними еще многих; и в числе четырех был гигант на серой кобыле. Гигант тот был, каких еще не видели на земле, а кобыла его больше походила на слона, нежели на кобылу, и тогда спросил его великан:
- Путник, далеко ли еще до Зевгмы?
Гай Сервилий ответил ему, однако был не уверен, ибо долго шел в задумчивости, размышляя о метахимии, и потому не разбирая пути, да и времени тоже не разбирая.