КАПРАЛ. – Он придет, обязательно придет, Роза; Грибуйль отправился за ним!
И действительно, через десять минут появился сильно запыхавшийся кюре, не ведавший, что случилось. Увидев Розу, он понял, что ей осталось жить недолго, и, попросив Каролину с капралом выйти, остался наедине с умирающей. Каролина вышла в коридор, не желая далеко уходить от дверей; капрал принес ей стул и вернулся к Грибуйлю, который в тревоге искал свою корзинку.
– Вот она, вот она, – сказал капрал, открывая шкаф. – Я превосходный сторож, правда?
Грибуйль открыл корзинку и удивленно воскликнул:
– Кто сюда все это положил?
КАПРАЛ. – Это я, дружок… Ведь вы первый день дома, еще ничего не устроено… К тому же, Каролине некогда будет приготовить мясо… Вот я и позволил себе… кое-что добавить.
ГРИБУЙЛЬ. – Спасибо, капрал. Да, действительно, вы добрый друг. Я виду не показываю, но ужасно как вам признателен. Я не знаю, чего бы я не сделал для вас… Вот, честное слово, дал бы себя убить за вас, правда, даже с удовольствием!
КАПРАЛ. – Лучше не умирать, мой дорогой Грибуйль, а жить для нас. Ведь Каролина была бы несчастна, если бы тебя больше не увидела.
ГРИБУЙЛЬ. – Она бы плакала, но… ведь вы бы ее утешили, правда? Вы заменили бы ей брата… Пообещайте это, друг мой.
КАПРАЛ. – Да, я обещаю это, Грибуйль; я был бы предан ей, я бы ее никогда не покинул… если бы она захотела, во всяком случае.
ГРИБУЙЛЬ. – О! Она бы очень даже хотела; она вас ужасно любит; я-то сразу вижу, когда речь о вас.
КАПРАЛ. – Что ты видишь, когда речь обо мне?
ГРИБУЙЛЬ. – Что ей приятно о вас говорить, она сразу улыбается и успокаивается… Если бы вы были всегда рядом с ней, вместо меня, я вполне согласился бы умереть.
КАПРАЛ. – Почему ты все твердишь о смерти, дружок? Ты же молод и хорошо себя чувствуешь.
ГРИБУЙЛЬ. – Да, но, когда я засыпаю, то вижу маму, она так красива, так красива, в таком сияющем свете; вокруг нее много таких милых ангелов! И они все меня зовут; собираются вокруг меня и никак не могут взять с собой. Вчера я пытался уйти с ними, но никак не удавалось; тогда один, ангел, весь в огне, которого другие называли ангелом смерти, коснулся меня; вы пришли, перерезали веревки, которые привязывали меня к земле, и я улетел вместе с ангелами, и они унесли меня к маме. Я был очень рад… И еще… вы не знаете… когда я оказался рядом с мамой, то увидел Жако, он удирал и глядел на меня такими злыми глазами! Ангелы его прогоняли; это было так смешно! Он пытался везде пролезть и не мог… Я так смеялся и чувствовал себя так хорошо!.. О! так хорошо, что хотел бы там и остаться… Вот почему я хочу умереть и вот почему я думаю, что умру.
Капрал слушал Грибуйля, поглаживая усы; оба погрузились в молчание и размышления.
– Странно! – произнес наконец капрал вполголоса. – Неужели это… предупреждение… предчувствие? Бедная Каролина! Ей нельзя оставаться одной.
ГРИБУЙЛЬ. – Правда ведь, ей нельзя оставаться одной? Вот и я вам то же сколько раз говорил. Нужно, чтобы с ней были вы или господин Дельмис… Помните, вы же это обещали.
КАПРАЛ. – И еще раз обещаю, самым искренним, самым серьезным образом, как брату!
– Роза умирает, – сказал кюре, входя в комнату. – Каролина рядом с ней; она уже не слышит и не говорит; она отходит с миром в душе. Я исповедал ее, дал последнее причастие и уповаю на милосердие Господне. Пока мы наедине, капрал, я должен передать вам то, что просила сообщить Роза: похоже, что Мишель собирается сегодня ночью проникнуть в дом Каролины с самыми зловещими намерениями; он знает, что там должны быть деньги, хочет их украсть и, может быть, убить ее. Пока он не будет пойман, Каролине нельзя ночевать дома; нужно, чтобы кто-то из ваших людей провел там ночь и схватил этого негодяя. Я заберу Каролину к себе на несколько дней; она будет жить у моей племянницы; но что делать с Грибуйлем? Могли бы вы его взять на себя?
КАПРАЛ. – С большой охотой, господин кюре, и я вам очень благодарен за возможность оказать услугу бедным детям. Грибуйль переночует у меня, в моей постели, а я буду следить за их домом до тех пор, пока мы не арестуем этого негодяя Мишеля.
ГРИБУЙЛЬ. – Нет, я не хочу оставаться здесь: я хочу пойти с вами, капрал и вместе охранять дом.
КАПРАЛ. – Мой бедный Грибуйль, ты ничем не сможешь мне помочь, а напротив, будешь мешать.
ГРИБУЙЛЬ. – Нет, я вам не помешаю. Очень прошу, позвольте мне пойти с вами. Без Каролины мне только рядом с вами будет хорошо. И я чувствую, что без меня вас ожидает несчастье.
КАПРАЛ. – Бедный мальчик! Боюсь, что ты зря утомишь себя.
ГРИБУЙЛЬ. – Нет, нет, я не устану. Я буду так счастлив! Мы проведем такую отличную ночь! Как два брата!
КАПРАЛ. – Ну, раз ты так хочешь, дружок, то пойдешь со мной, обещаю.
Кюре и капрал вернулись в тюрьму, где застали Каролину на коленях возле постели Розы, произносившую отходную молитву. Кюре и капрал опустились на колени и стали молиться вместе с ней. В минуту, когда молитва закончилась, Роза испустила последний вздох. Священник осенил ее лоб крестом и закрыл мертвые глаза. Затем он помог подняться Каролине.
– Ступайте, дитя мое, все кончено; Роза предстала перед судом Господа, и тот уже рассудил ее по своему милосердию и справедливости.
КАРОЛИНА. – Но нельзя же оставлять ее здесь без призора; кому-то надо обрядить ее тело и провести рядом ночь в молитвах о ее душе.
КЮРЕ. – Все это будет сделано, дорогое дитя; я отведу вас к себе и оставлю с моей племянницей, скажу Нанон, и та выполнит долг, о котором вы говорите, а я проведу ночь возле тела.
КАПРАЛ. – Господин кюре, нельзя браться за обряды, пока наблюдавший ее доктор не установит факт смерти и вызвавшие ее телеснИшые повреждения.
КЮРЕ. – Эту заботу я поручаю вам, дорогой капрал; ступайте или пошлите за врачом; через час я вернусь со служанкой. Пойдемте, Каролина.
Каролина, покорная словам священника, последовала за ним; перед уходом она попросила разрешения вернуться с братом домой, чтобы немного прийти в себя от пережитого, а затем приготовить еду на вечер и отправиться на отдых, который ей был так необходим.
КЮРЕ. – Нельзя, дитя мое; на эту ночь ваш дом займут полицейские, чтобы задержать Мишеля, он собирается проникнуть туда, чтобы завладеть вашим скромным имуществом. Вам нельзя там находиться. А о брате позаботится капрал.
Каролина не ответила; уходя, она нежно поблагодарила капрала за оказанную помощь и молча пошла рядом с кюре. Вскоре они прибыли в дом священника, где их ожидала служанка.
XXV. Служанка Кюре
НАНОН. – Наконец-то вы явились! Вот это радость! Я уж думала, что вы больше не вернетесь! Обед уже четверть часа как поджидает; и, предупреждаю, мадмуазель Пелажи не очень-то довольна.
КЮРЕ, добродушно. – А вы, как мне кажется, еще менее довольны, старушка Нанон! Но на этот раз это действительно не моя вина.
НАНОН. – У вас всегда не ваша вина! Уж это известно. Вечно отыщете какую-нибудь богоугодную причину.
КЮРЕ. – Но если причина богоугодная, я не виноват.
НАНОН. – Ну вот! Опять запутали меня своими причинами! С вами никому не оставить за собой последнее слово.
КЮРЕ. – Кроме вас; вы так меня умеете забранить, что я полностью теряю способность к рассуждениям.
НАНОН. – Потому что ваши рассуждения не содержат ни капли здравого смысла. А зачем это вы привели Каролину? И почему опоздали? Вы этого еще не объяснили.
КЮРЕ. – Я привел Каролину, чтобы накормить ее, дать ей ночлег и…
НАНОН. – Хорошенькое дело! А почему бы заодно не привести в дом весь город? И где, по-вашему, я ее положу? У меня что, есть для нее комната? Или мне отдать ей свою, а самой идти ночевать в клетку к кроликам?
КЮРЕ, весело. – Нет, нет, старушка-ворчушка, вам не придется идти в клетку к кроликам; вы переночуете в своей постели, а Каролина не побеспокоит никого, кроме Пелажи, которая ее любит и будет рада оказать услугу.
НАНОН. – А я-то? Я что, ее не люблю? Когда это я отказывалась оказать ей услугу? Но зачем вам понадобилось ее приводить сюда, вместо того, чтобы предоставить ей ночевать у себя дома?
КЮРЕ. – Потому что ей нужно дружеское участие после тяжелой сцены, которую ей только что пришлось пережить. Роза скончалась у нее на руках, в тюрьме; милая Каролина провела там полдня в утешениях и в заботах об умирающей.
НАНОН. – Роза умерла! Вот так-так! Стало быть, очень уж тяжело была ранена, что так скоро умерла. Да, хорошо все-таки, что Каролина позаботилась об этой злой девице. Славное вы дитя, Каролина; Господь воздаст вам, а здесь мы о вас позаботимся как следует. И правда, какая она бледная, как дрожит. Бедное дитя!
КАРОЛИНА. – Господин кюре привел меня сюда против моей воли, Нанон; я огорчена тем, что беспокою вас, будьте добры, господин кюре, позвольте мне уйти. Я останусь дома с братом или пойду к господину Дельмису, он так добр ко мне.
НАНОН. – Что за нужда идти к господину Дельмису, раз вы здесь? А мы-то с мадмуазель Пелажи на что?
КЮРЕ. – Вот именно потому она и хочет убежать, что вы ее разбранили. Как же не искать другой приют, когда встречаешь такой угрюмый прием?
НАНОН. – А, вот оно что!.. Я была неправа… Я неправа… да… Ну, довольны? Вы это хотели услышать? Идите сюда, Каролина, не бойтесь; не слушайте господина кюре, вечно он готов наговорить кучу бессмысленных слов… Но все это не объясняет, господин кюре, почему вы так поздно вернулись.
КЮРЕ. – Мне пришлось присутствовать при последних минутах Розы. Мог ли я допустить, чтобы она скончалась, не успев исповедаться?.. Нам с вами придется туда вернуться, когда перекусим: вам – чтобы ее обрядить, а мне – молиться.
НАНОН. – Да, я отлично вижу, как вам не терпится туда вернуться. Что, всю ночь, небось, собираетесь там провести? Чтобы как следует утомиться, все силы там оставить, как вы это всегда делаете?
КЮРЕ. – Я не устану, не вымотаюсь и проведу ночь совершенно спокойно, в молитвах за эту бедную душу, чтобы Господь был к ней милосерден.
НАНОН. – Что за человек! Что за человек! Ну никак не оставить за собой последнее слово! Всегда нужно, чтобы он был прав! Если уж это не гордыня, то не знаю, что тогда.
КЮРЕ, серьезно. – Это просто милосердие христианина и священника, моя добрая Нанон. Довольно дискуссий, пойдемте к Пелажи.
Нанон возглавила шествие, не переставая ворчать; ее вечная угрюмость отпугивала тех, кто ее не знал; но под сумрачной внешностью она скрывала чрезвычайно любящее сердце, великую привязанность к своему хозяину и глубокую потребность помогать людям, попавшим в беду. Поэтому она поспешила, поставив обеденный прибор для Каролины, приготовить горячее вино, чтобы привести ее в чувство, и кофе для кюре. Она позаботилась заранее приготовить ему плащ, чтобы не замерзнуть ночью, и положила в один из карманов большую табакерку, полную свеженатертого табака.
Пелажи очень сердечно встретила Каролину.
– Мы посвятим часть вечера молитвам о бедной Розе, милая моя Каролина; завтра дядя отслужит мессу по ней, и мы от всей души помолимся с ним, чтобы Господь ее простил.
Каролина поблагодарила Пелажи за добрый прием; она немного поела; аппетит священника, более привычного к сценам смерти, успокоил Нанон, которой хотелось, чтобы он проглотил все, что поставлено на стол.
– Кушайте, кушайте, господин кюре; вы только представьте, что придется просидеть всю ночь… вы же совсем не спите, когда молитесь; вы не то, что я: как подойдет время сна, то ничья смерть меня не удержит – надо поспать… Но вы совсем не едите… Ну что это за еда! Тарелка супа да два кусочка мяса… Глядите, вот ветчина со шпинатом… возьмите хоть немножко… Еще, еще… этим только окажете мне услугу… Или вы не едите потому, что моя готовка не нравится?.. Это не любезно с вашей стороны… Отлично! Вот какой хороший кусок проглотили! Вот так и надо… А теперь – чашку кофе с глоточком водки…
КЮРЕ. – Не надо водки, Нанон, прошу вас.
НАНОН. – Надо, надо. Вот, уже налито! Почему вы никогда не подумаете о будущем! Если бы не я, то вы бы давно уже были в земле.
КЮРЕ. – Невелика беда, Нанон!
НАНОН. – Господи боже мой! «Невелика беда!» Что вы такое говорите!.. никогда сперва не подумаете! Не беда!.. А что станется с бедняками нашего квартала, с убогими, с больными, со всеми, кто нуждается в советах и утешениях? А я-то? А ваша племянница?.. Вы нас ни за что считаете! Каким же надо быть эгоистом, чтобы говорить такие вещи!.. Просто злым надо быть, правда, просто злым!.. Невелика беда!.. И подумать только, что служитель Господа твердит подобные слова! Ну-ка, господин кюре, дайте-ка я допью ваше кофе с водкой, мне надо прийти в себя; по правде говоря, я уж слишком разошлась.
КЮРЕ. – Пейте, пейте, старушка Нанон. Разве вам нужно мое позволение, чтобы взять что бы то ни было? Все, что у меня есть, такое же ваше, как мое. Мы старые друзья; вот уж скоро двадцать лет, как вы у меня живете, заботитесь обо мне, устаете в хлопотах по хозяйству, воюете за меня больше, чем за себя, любите меня, наконец, – ибо это слово заключает в себе все сказанное, когда оно соединено с любовью к Господу.
НАНОН. – Это уж точно, да, что я вас люблю, и почитаю, и поклоняюсь вам, как святому, и отдала бы жизнь за вас, на любые пытки готова, как древние мученики…
И голос Нанон, сперва взволнованный, затем дрожащий, прервался рыданиями.
– Пойдемте, – сказал кюре, желая погасить эту вспышку нежности. – Пелажи, я поручаю вам Каролину. До завтра, дети мои.
КАРОЛИНА. – Господин кюре, напомните капралу, чтобы он как следует заботился о брате; я не сомневаюсь, что он сделает все, что в его силах, но вы ведь знаете, что Грибуйль нуждается в самом тщательном надзоре. Попросите капрала не оставлять его до моего возвращения.
КЮРЕ. – Я исполню ваше поручение, дорогое дитя; но могу ответить вам заранее, что ваши опасения напрасны; капрал серьезный и добрый человек, к нему вы можете иметь полное доверие. Под его охраной Грибуйль в такой же безопасности, как под вашей или моей.
Кюре вышел вместе с Нанон; та перекинула через руку плащ и принялась ворчать на свою ношу, в возмещение неожиданно случившегося приступа чувствительности.
– Ну что за необходимость просидеть всю ночь у покойницы! – бормотала она себе под нос. – Как будто молитвы не так действуют у себя в комнате или, еще лучше, в постели, как в этом проклятом доме… Вечно надо ему поступать не как все… Вот пришло бы мне в голову провести всю ночь лицом к лицу со смертью?.. Приятная компания, нечего сказать!.. И почему это я должна обряжать эту женщину?.. Что ей, от этого лучше будет? А мне что до нее?.. Ах! И всегда так! Никогда не подумает, какой вред себе причиняет… Нет, нужно непременно сделать именно так… как взбрело ему в голову.
– Недостойные это мысли, Нанон, – сказал кюре, расслышавший тихое ворчание. – Призываю вас к милосердию. Жалкая, несчастная женщина, жертва убийства, оказавшаяся в тюрьме, раскаявшаяся и всеми оставленная, имеет право на ваше сочувствие.
НАНОН. – Да я не отказываюсь, господин кюре, не отказываюсь… Только такие вот мысли… приходят мне в голову… Конечно, я знаю… что… что… что… я старая перечница, брюзга… Да, характер у меня никуда не годится! – громко вскричала она. – Я больше не буду, господин кюре; ладно, буду смиренно шествовать рядом с вами… вот только от этого плаща так руке жарко…
КЮРЕ. – А зачем вы его взяли? Он мне не нужен.
НАНОН. – Вот как! Вы собираетесь провести ночь, дрожа от холода в этой гнусной тюрьме, чтобы подцепить болезнь? Так я вам и позволю!
КЮРЕ. – Ну, тогда дайте его мне, моя бедная Нанон! Будет справедливо, если я его надену, ибо ради меня вы несли такую тяжесть, и я вас чрезвычайно благодарю.
НАНОН. – Вправду! Есть за что благодарить; как будто я могла поступить иначе и не побеспокоиться о вас, раз уж вы сами о себе никогда не подумаете. Не дам я вам его, право слово. По крайней мере, так надрываясь, я хоть имею право на те злые слова, которые вы слышали.