Вошел капрал с задержанной мулаткой, и Кларенс очнулся от размышлений. Мулатка была высокого роста, хорошо сложена, с мелкими, явно негритянскими чертами лица. В черных глазах сквозило беспокойство, но одухотворенностью они не блистали; в ее манере держаться было что-то упрямое и вместе с тем тупое. Брант почувствовал некоторое разочарование, у него даже возникло смутное чувство, что перед ним не та женщина, которую он видел раньше. Но нет, та же высокая, стройная фигура, тот же темный профиль, тюрбан на голове, все как тогда, когда он шел за ней по коридору у своей комнаты.
Ее рассказ был предельно прост. Да, она знает «миссис» еще с пеленок. Да, она забежала днем, чтобы повидать ее, они шли вместе, когда ее схватили солдаты. Реньше ее никогда никто не задерживал — даже «патрульники». Ее старый хозяин позволил ей пойти к мисс Тилли и ничего не сказал ни о каких приказах.
Озабоченный больше, чем он решался себе самому признаться, Брант отпустил ее, сделав ей предостережение. Спускаясь на коне по склону, он издали увидел пикеты, вспомнил об окне с цветами и повернулся в седле, чтобы взглянуть на него. Вот оно, самое широкое и высокое окно в этой части здания, и в нем, почти заполняя проем, яркий, отчетливо различимый предмет — та самая ваза с цветами, которую он переставил несколько часов тому назад. Опять на старом месте! Он улыбнулся. Теперь он понимал, почему мисс Фолкнер так поспешно вернулась и была так смущена. Очевидно, он помешал ей передать какое-то любовное сообщение; из-за него, быть может, не состоялось нежное свидание за линией фронта. Так, значит, сигнализацией занималась мисс Фолкнер!
Означает ли это, что и шкатулка была похищена с ее ведома? Все же он решил, что комнату, видимо, занимает мулатка, — он вспомнил коленкоровые платья и тюрбан на кровати, — может быть, мисс Фолкнер приходит сюда только для того, чтобы подавать знак своему возлюбленному. Эти соображения не очень успокоили его, но в этот момент его внимание отвлекла новая удивительная встреча.
Проезжая по лагерю, он заметил, что перед большой палаткой, где помещалась столовая, собралась группа офицеров и, по-видимому, от души развлекается, слушая, как какой-то чудак произносит перед ними не то монолог, не то речь. На нем была широкополая шляпа с золотым галуном, придававшим ей военный вид, но с одного бока она была неестественно и театрально заломлена вверх. На поясе с широкой пряжкой, который виднелся из-под черного сюртука, висела тяжелая кавалерийская сабля, а по обе стороны пряжки были заткнуты два револьвера без кобуры — совсем как у контрабандистов на сцене. Этот экстравагантный костюм завершался парой высоких лакированных ботфортов с огромными отворотами, должно быть, служивших когда-то кавалеру в исторической пьесе. Офицеры были настолько поглощены зрелищем, что не заметили приближения командира и вестового, и, сделав знак своему спутнику, Брант остановился в нескольких шагах от оратора. Его речь представляла собой курьезное смешение высокопарных эпитетов с ошибками в произношении и словечек западного жаргона.
— Итак, я не говорю, что я стратегически подкован, я ведь не кончал разных Вест-Пойнтов, как некоторые, так сказать, инженеры. Я не люблю много толковать о фланговых маршах, или разведках боем, или эшелонных перестрелках, но пусть дело дойдет до честной войны с индейцами — тут уж и я скажу свое словечко! Есть люди, которые не знают главного поставщика армии, но и они, может быть, слыхали про Кровавого Дика. Я не называю имен, джентльмены, но только на днях мне сказал человек, которого вы все знаете: «Если бы я понимал в разведке, сколько вы, я не нуждался бы, как сейчас, в сведениях о противнике». Я не стану вам говорить, кто это, я не стану разбалтывать, сколько у него звездочек на погонах, но этот человек знает, что говорит. Скажу опять, джентльмены: проклятие Северной армии — это отсутствие хорошей разведки. Отчего нас побили у Булз-Рана? Не было разведки! Почему откатился Поп? Не было разведки! Что погубило Бейкера у Боллс-Блефа? Не было разведки! Отчего произошла резня в пустыне? Не было разведки, индейской разведки! Да, джентльмены, только на днях меня официально запросили, чтобы я взялся за организацию разведки! А что я ответил? «Нет, генерал, не согласен — не потому не согласен, что у меня один из самых больших контрактов на поставку говядины для армии, не потому, что я, так сказать, мускул войны, а потому, что я прежде всего потребовал бы себе десять тысяч бывалых индейцев из резервации. А эти кадровые щеголи вестпойнтовцы, весь этот ученый балласт, который висит на шее нашей армии, — им этого не понять, и они с этим не согласятся». Тут Шерман мне и говорит…
Взрыв хохота прервал оратора, посыпались ядовитые вопросы, и Брант с облегчением увидел, что теперь можно незаметно уехать. По голосу, жестам, а главное, по темпераменту незнакомца он узнал в нем своего друга детства, мужа Сюзи, неустрашимого Джима Хукера! У кого еще могло найтись столько мрачного нахальства, столько таинственной многозначительности и великолепных, хоть и неправдоподобных историй! В этот момент Кларенса Бранта потянуло к старому товарищу. Он знал, что если сейчас обратится к Хукеру, то сконфузит его; он сам болезненно воспринимал насмешки своих офицеров над тщеславием и слабостями бывшего погонщика, бывшего фермера, бывшего актера и мужа его бывшей возлюбленной. Кларенсу хотелось, чтобы Хукер не подозревал, что он видел все это. Он приказал вестовому привести приезжего в штаб, а сам незаметно уехал.
Из того, что он слышал, ему стало ясно, почему Хукер здесь и какое стечение обстоятельств свело их опять. Очевидно, Хукер стал одним из крупных поставщиков продовольствия, к услугам которых приходилось прибегать правительству; они посещали лагеря в качестве полуофициальных лиц. Снабжение армии зависело от них, но любовью они не пользовались. Брант уже встречался в интендантстве с его агентами и теперь вспомнил даже, что слышал о его предстоящем приезде, но не обратил внимания на это имя. Почему он бросил театр, как достиг положения, для которого нужен был значительный капитал — ведь многие из поставщиков уже успели составить себе большие состояния, — что сталось с Сюзи и ее честолюбивыми планами при такой радикальной перемене — все это еще предстояло узнать. Кларенс после поворота в его судьбе редко думал о Сюзи; теперь он с некоторой досадой и сознанием своей вины вспомнил об их последней встрече, когда он поддался внезапному порыву чувства.
Ждать пришлось недолго. Не успел он вернуться в кабинет, как на веранде послышались шаги вестового и громыхание сабли Хукера. Брант, впрочем, не знал, что Хукер, не обратив внимания на фамилию командира, истолковал его приглашение как дань уважения к своим заслугам и с видом победителя покинул своих язвительных собеседников — с таким видом, будто направляется на конфиденциальную беседу, где потребуются его выдающиеся военные познания. Он вошел в кабинет с мрачным и важным видом, сердито глядя в пол, и поднял глаза только когда Брант отпустил вестового и закрыл за ним дверь. И тут Хукер узнал своего старого приятеля — вечного баловня судьбы!
У него дух захватило от удивления. Он вытаращил глаза, губы у него задрожали от полного смятения чувств; в нем боролись недоверие, подозрительность, радость, гордость, восхищение и даже нежность. Перед ним стоял Кларенс Брант — такой же красавец, как прежде, он казался еще лучше в генеральской форме, которая придавала ему — а он был моложе Хукера — небрежно спокойный вид и выправку ветерана, приобретенную за четыре года действительной службы! Перед ним был герой, чье имя уже настолько прославилось, что совпадение его с именем скромного штатского человека, которого он знал, показалось ему нелепостью. А между тем это был он, величественный и блистательный, окруженный военной пышностью, а его, Джима Хукера, провели к нему среди окриков часовых, военных приветствий и ружей «на караул!»
К счастью, Брант, услышав его первое радостное восклицание, горячо пожал ему руку, а затем, дружески взяв за плечи, усадил в кресло. К счастью — потому, что за это время Джим Хукер с присущей ему мрачностью успел почувствовать муки зависти, тем более острой, что, несмотря на свои успехи в роли мирного поставщика, он втайне всегда мечтал о военных почестях и отличиях. Он устремил взгляд на человека, который достиг всего этого, как он твердо верил, совершенно случайно, по счастливому стечению обстоятельств, — и глаза у него потемнели. Затем в Хукере заговорило его обычное тщеславие; он постарался преодолеть впечатление превосходства Кларенса и принял важный вид. Развалившись в кресле, куда его с таким радушием усадили, он снял перчатку и попытался засунуть ее за пояс, заметив, что так сделал Брант, но помешали пистолеты, и перчатка упала на пол. Он нагнулся, чтобы поднять ее, но тут сабля запуталась у него между ногами, и Хукер опять откинулся в кресле и прищурил глаза, не обращая внимания на улыбающееся лицо своего старого товарища.
— Я думаю, — начал он медленно, несколько покровительственным тоном, — что рано или поздно мы бы все равно встретились — либо в Вашингтоне, либо в штабе Гранта, потому что «Хукер, Мичем и компания» бывают всюду и известны не хуже генерал-майоров, не говоря уже, — он покосился на погоны Бранта, — о бригадных генералах. Очень странно, как ты еще не слыхал обо мне; правда, ты ведь еще новичок в армии.
— Но я страшно рад, Джим, — с улыбкой сказал Брант, — что слышу о тебе сейчас, да еще из твоих собственных уст, и в восторге, что они говорят на эту тему так же откровенно, как в старину, — добавил он лукаво. — Поздравляю тебя, приятель, с успехами. Когда ты бросил театр?
Мистер Хукер слегка поморщился.
— Знаешь ли, в сущности, я никогда и не был актером. — Он помахал рукой с подчеркнутой небрежностью. — Выступал на сцене только для того, чтобы доставить удовольствие жене. Миссис Хукер не стала бы играть с вульгарными профессионалами, понимаешь? По правде-то говоря, я почти всегда был антрепренером и директором театра. Как только началась война, я махнул на Восток предложить дяде Сэму свою шпагу и опыт войны с индейцами. В Сент-Луисе мне предложили крупный контракт на поставку свинины, вот с тех пор и верчусь. Много раз предлагали чин офицера в действующей армии, да я отказывался.
— Почему же? — невинно спросил Брант.
— Слишком много вокруг вестпойнтовских индюков, — значительно заметил Хукер, — и слишком много развелось шпионов!
— Шпионов? — рассеянно отозвался Брант, мгновенно вспомнив о мисс Фолкнер.
— Да, шпионов, — упрямо и загадочно продолжал Хукер. — Одна половина Вашингтона следит за другой. А женщины, начиная с жены президента, по большей части союзницы конфедератов!
Брант пытливо поглядел на гостя, но тут же сообразил, что это обычная болтовня Джима Хукера, которой нельзя придавать значения. Он опять улыбнулся и спросил уже мягче:
— А как поживает миссис Хукер?
Мистер Хукер устремил глаза в потолок, встал и сделал вид, что смотрит в окно; потом опять сел у стола, словно перед воображаемой публикой, и, играя перчаткой, как делают на сцене, когда изображают беспечность и хладнокровие, изрек:
— Таковой больше не имеется!
— Боже мой! — воскликнул Брант с искренним волнением. — Прошу прощения. Право же, я…
— Мы развелись, — продолжал Хукер, переменив позу и тяжело опираясь на саблю; глаза его были по-прежнему устремлены на воображаемую публику. — Наблюдалось, понимаешь ли, несходство характеров, и… — он слегка подбросил перчатку, — …мы расстались! Ха-ха!
Он засмеялся негромким, горьким, презрительным смехом, однако Брант почувствовал, что до сих пор Хукер относился к этому с полнейшим равнодушием.
— А мне казалось, что у вас такие хорошие отношения! — нерешительно пробормотал Кларенс.
— Казалось! — с горечью повторил Хукер, насмешливо озирая некий воображаемый второй ряд кресел в партере. — Да, казалось! Были у нас и другие разногласия, социальные и политические. Ты должен меня понять, ведь и ты тоже страдал. — И он порывисто пожал Бранту руку. — Но мы, — продолжал он высокомерно, снова играя перчаткой, — мы ведь светские люди, мы этим пренебрегаем, и баста.
Напряженность торжественной позы, вероятно, показалась ему утомительной; он уселся поудобнее.
— Однако, — сказал Брант с любопытством, — я всегда думал, что миссис Хукер целиком за Союз и за северян?
— Показное! — возразил Хукер своим обычным тоном.
— А помнишь случай с флагом? — настаивал Брант.
— Миссис Хукер всегда была актрисой, — многозначительно заметил Хукер. — А теперь, — добавил он бодро, — миссис Хукер — жена сенатора Бумпойнтера, одного из самых богатых и влиятельных республиканцев в Вашингтоне. Все должности на Западе у него, можно сказать, в жилетном кармане.
— Но если она не республиканка, как же она… — начал было Брант.
— С особой целью, — загадочно отозвался Хукер. — Она, — добавил он еще веселее, — принадлежит к сливкам вашингтонского общества. Бывает на балах у всех иностранных послов, в Белом доме с ней очень считаются. Ее портреты бывают во всех шикарных иллюстрированных газетах.
Странный, но несомненный факт: разведенный муж гордился тем, что его бывшая жена, к которой он равнодушен, пользуется влиянием. Эта гордость могла бы задеть Бранта или по крайней мере рассмешить его, если бы он не был глубоко уязвлен намеком Хукера в отношении его собственной жены и унизительного сходства в положении их обоих. Впрочем, он готов был объяснить похвальбу Хукера его непобедимым мальчишеским чудачеством, а намек — самомнением. А может быть, Кларенс сознавал, что, хотя они уже давным-давно расстались и все забыто, он не заслуживает особенной чуткости со стороны мужа Сюзи. Так или иначе, он боялся, что Хукер опять заговорит о его жене, и страх его оправдался.
— Она знает, что ты здесь?
— Кто? — отрывисто спросил Брант.
— Твоя жена. Ведь она еще тебе жена?
— Да, но я не осведомлен о том, что она знает, а что — нет, — спокойно ответил Брант. Он уже успел овладеть собой.
— Сюзи… то есть миссис Бумпойнтер, — сказал Хукер с явным уважением к новому званию своей бывшей жены, — предполагает, что она послана за границу с секретным поручением от южной конфедерации к неким коронованным особам. Она, знаешь ли, здорово умела обрабатывать людей. Прежде чем выйти замуж за Бумпойнтера, Сюзи изо всех сил старалась выяснить, где твоя жена, но так и не смогла. Вот уже год, как она совсем исчезла из виду. Одни говорят о ней одно, другие — другое. Но можешь держать пари на свой последний доллар: теперь, когда супруга сенатора Бумпойнтера знает все тайные пружины в Вашингтоне, она-то уж все выведает.
— А миссис Бумпойнтер действительно переменила убеждения и сочувствует южанам, — спросил Брант, — или это просто каприз или мода?
Говоря это, он встал, с рассеянным видом подошел к двери веранды и прислушался. Затем открыл ее и вышел.
Хукер в недоумении пошел за ним. Два офицера уже вышли из своих комнат и стояли на веранде; третий замешкался на дорожке сада. Вдруг один из офицеров вернулся в дом, снова появился, но уже в фуражке и со шпагой в руке, и побежал по направлению к караульному помещению. Откуда-то из-за ограды сада донесся слабый треск.
— Что там такое? — воскликнул Хукер, вытаращив глаза.
— Пикет открыл огонь!
Треск перешел в громкий стрекот выстрелов. Брант вернулся в комнату и надел фуражку.
— Извини меня, я сейчас…
Раздался мягкий, приглушенный звук, точно лопнул пузырь, и дом, казалось, подскочил на месте, как резиновый мяч.
— А это что? — еле выговорил Хукер.
— Пушечный выстрел, но далеко!
ГЛАВА V
Через минуту в лагере заиграли сигнал тревоги, послышались стук копыт офицерских коней и мерный шаг строящихся солдат. Дом почти опустел. Хотя пушечный выстрел и свидетельствовал о том, что тут не простая перестрелка караульных, Брант все еще не верил, что противник предпринял серьезную атаку. Как и в прошлом бою, его участок не имел для южан стратегического значения. Без сомнения, это только ложный маневр, предпринятый с целью скрыть наступление на центр армии северян, расположенный в двух милях от бригады Бранта. Зная, что расстояние до штаба дивизии позволяет рассчитывать на поддержку, Брант растянул линию своей бригады вдоль гряды холмов, готовый отступить в этом направлении, сдерживая в то же время натиск противника и прикрывая позицию своего командира. Он отдал необходимые приказания на случай, если придется оставить дом, и затем вернулся к себе. На соседнее поле уже падали пули и осколки снарядов. Тоненькая полоска сизого дыма стелилась над линией огня. Над лугом, окаймленным ивами, повисло коническое белое облачко, точно лопнувшая коробочка хлопчатника, — видно было, что там расположилась батарея. Но буколическая тишина в доме не нарушалась. Солнце мягко светило на просторные веранды; воздух был напоен ароматом осыпающихся лепестков роз.