Марта накрыла на стол, намазала маргарином четыре ломтика хлеба, и они сели обедать, а на примусе тем временем закипал чайник.
После обеда, получив по необыкновенно вкусному яблоку, Джорджи и Лили отправились поиграть на Дауни-стрит, где на площадке у них была назначена встреча с одноклассниками. Джо умылся, сменил рубашку и пошел к Альби Ллойду, другу детства, с которым они вместе ходили в школу. Юноши собирались на спектакль в театр Шекспира, где места на галерке стоили всего три пенса. Он взрослеет, ее Джо, из мальчика превращаясь в молодого мужчину. Ему нравилось быть чистым и аккуратно одетым. Марта замечала, что у него появились замашки настоящего денди.
Впрочем, то же самое можно было сказать и о Джойс — та все время требовала новые наряды. В прежние времена, когда Карло еще не лишился работы, Марта постоянно старалась раздобыть отрез ткани, чтобы сшить очередное платье для дочери, у которой всегда было по меньшей мере две пары обуви, зимняя и летняя, а иногда и выходные туфельки, если на Карло вдруг накатывал приступ щедрости.
В каком-то смысле с ними все происходило, как сказано в Библии. В их жизни тоже случились «семь тучных лет»; вот только неблагоприятные годы цифрой семь не ограничились, а все тянулись и тянулись дальше. В самом начале этих постных лет Марта поклялась себе, что никогда не допустит, чтобы ее дети ходили босиком по улицам. Скорее она станет продавать свое тело на этих самых улицах. Благодаря какой-то невероятной удаче или прихоти судьбы обувь им удавалось купить, пусть даже она была чересчур большой или слишком маленькой, и тогда приходилось острым ножом отрезать носки, так что пальцы ног торчали наружу.
Марта вымыла тарелки и вытерла их полотенцем. К этому времени невероятная усталость навалилась на ее плечи, ноги у нее подгибались, глаза закрывались сами собой — она буквально засыпала на ходу. С облегченным вздохом Марта опустилась на кушетку и моментально заснула. Разбудили ее женские голоса, доносившиеся со двора; соседки затянули песню.
— …Мы плыли на лодке по заливу, освещенному лунным светом…
Это была одна из самых любимых песен Марты, так же как и следующая, «Чайнатаун, мой китайский квартал». После свадьбы, но еще до того, как у них появились дети, они с Карло любили гулять по воскресеньям, бродя по улицам китайского квартала.
Стоило Марте вспомнить о старых добрых временах и о том, как счастлива она была, выйдя замуж за своего итальянца с его блестящими набриолиненными кудрями и модными кожаными башмаками, как слезы навернулись ей на глаза.
И в сотый, нет, в тысячный раз мысленным взором она увидела тот вечер, когда они познакомились. Это случилось на танцах в зале для собраний при храме Креста Господня. Стояло лето, и на улице было еще светло. В высокие стрельчатые окна падали последние лучи заходящего солнца, что лишь добавляло живости и веселья собравшимся. В зале присутствовали несколько монахинь, строго следивших за порядком и за тем, чтобы парочки не слишком прижимались друг к другу во время танцев. Отец МакФи был единственным священником среди них, и было видно, что с большей радостью он принял бы участие в веселье, чем надзирал за ним. Он был молод, строен, светловолос и поразительно красив.
Какая жалость, что он дал обет безбрачия, думала Марта, изредка поглядывая на священника из-под густых ресниц. Какая невероятная жалость.
Тогда ей только-только исполнилось восемнадцать. Она сидела на одном из стульев, рядами расставленных вдоль стен комнаты, и весело хихикала вместе с подружками. Они усиленно делали вид, будто их совершенно не интересуют мужчины, собравшиеся в кучку возле дверей и беззастенчиво разглядывающие женщин. По крайней мере, итальянцы не сводили с них глаз.
Но тут священника загородил какой-то мужчина, бормотавший что-то на языке, которого Марта не понимала. Он размахивал руками и улыбался. Затем мужчина ухватил ее за запястье, поднес его к своим губам и поцеловал, после чего потянул за руку, заставив девушку подняться на ноги. В следующее мгновение они уже вальсировали по комнате вместе с другими парами. Должно быть, так он пригласил ее на танец.
Он был похож на принца, древнего героя, невероятно красивый и импозантный в своих двухцветных ботинках, костюме в узкую белую полоску и маленьком красном галстуке-бабочке. В лучах вечернего солнца его шевелюра сверкала ярче патентованной кожи, из которой была сделана его обувь.
— Ты оч-чень красивая, — медленно, с трудом выговорил он. — Меня зовут Карло Росси.
— А меня — Марта Фарелл.
— Ciao, Марта. — У него хватило нахальства поцеловать ее в щеку, но Марта не возражала.
Спустя шесть недель они обручились, и в том же году состоялась их свадьба. Карло на руках перенес ее через порог небольшого домика в Маленькой Италии, где они собирались жить долго и счастливо.
Но вмешалась судьба, и их жизнь потекла совсем по другому руслу.
Марта вздохнула, но сумела не расплакаться, когда женщины затянули «Когда тебе улыбаются ирландские глаза». Эту песню Карло когда-то пел ей, своей ирландской невесте. Своей семье в Баллимене Марта заявила, что едет в Ливерпуль, чтобы найти там себе супруга, и ее мечта сбылась, вот только никто в Баллимене так никогда и не узнал об этом — Марта не умела писать.
— …На берегу ручья у мельницы, — выводили женщины, когда она вышла на крыльцо, чтобы присоединиться к ним, — я впервые встретила тебя.
Джимми Галлахер все-таки заглянул к ним на огонек. Солнце уже скрылось за крышами зданий, и Кингз-корт, коротенький тупичок, по обеим сторонам которого выстроилось всего по шесть домов, погрузился в волшебный полумрак. Кое-кто из малышей еще не отправился спать; они качались на перилах или пинали камешки, валявшиеся на земле. Марта присела на нижнюю ступеньку крыльца. Она устала и могла лишь тихонько подпевать в такт надрывным звукам, которые извлекал из своей губной гармошки Джимми, и тоненьким печальным голосам своих соседок, которые устали не меньше, чем она. Казалось, ласковая песня о любви по ошибке забрела в это неприятное, неопрятное место, в котором они вынуждены были жить.
Марта проснулась оттого, что Джо тряс ее за плечо.
— Вставай, мам, и ложись в постель, — негромко произнес он. — Смотри, я принес пару пакетиков молока «Кэдбери» и немного шоколада. Мы с Альби купили один батончик на двоих, а потом решили оставить по кусочку для наших матерей.
— Ах ты мой дорогой! — Марта была настолько тронута, что не сумела сдержать слез.
Она съела шоколад, лежа в постели, и заснула со сладким вкусом на губах.
Отец Лоулесс из храма Креста Господня был любимым священником Марты еще с тех времен, когда они жили в Маленькой Италии. Он по-прежнему навещал их примерно раз в полтора месяца по воскресеньям после обеда, приезжая к ним на своем старомодном трехколесном велосипеде. Обыкновенно отец Лоулесс привозил с собой какое-нибудь угощение, хотя они уже и не принадлежали к его пастве.
На этот раз он захватил с собой две банки говяжьей тушенки. Марта была дома вместе с Карло, который еще спал. Лили и Джорджи отправились в воскресную школу, а Джо и Альби пошли прогуляться по Док-роуд, ведь день выдался теплым и солнечным. Франка же она не видела вот уже несколько дней.
— Это предназначалось для наших солдат, — сообщил священник Марте, доставая консервы из черной кожаной сумки.
Священник был невысоким толстеньким мужчиной с красным носом пьяницы и голубыми глазами святого.
— Ох, отец, разве не следует в таком случае отправить их по назначению?! — воскликнула Марта.
Ей не понравилась мысль о том, что кто-то из бедных солдатиков останется голодным из-за нее. Но в животе У нее предательски заурчало — картофель с капустой, приправленные консервированной говядиной, были бы весьма кстати. К несчастью, коричневого соуса больше не осталось. Последнюю бутылочку прикончили Лили и Джорджи, которые съели соус вместе с хлебом, когда однажды вечером она задержалась на работе.
— Откровенно говоря, не знаю, кому следовало бы их послать, — признался священник. — В нашем приходе есть кружки вязания и шитья — ты помнишь об этом, Марта, поскольку была одной из лучших наших мастериц. Мы частенько отправляем во Францию посылки с шарфами и перчатками для наших солдат. Не думаю, что пара банок говяжьей тушенки, спрятанных в посылке с перчатками, существенно изменят что-либо, — задумчиво протянул он.
Марта смягчилась. Ей, конечно, хотелось, чтобы солдаты хорошо питались, но одновременно ей хотелось того же и для своей семьи. Со смешанным чувством облегчения и вины выслушала она уверения отца Лоулесса в том, что ей не о чем беспокоиться, и раз уж консервы проделали столь долгий путь, чтобы попасть к ней, было бы чистым безумием отправлять их обратно.
— Как дела у Карло? — поинтересовался священник. — Тебе еще не удалось заставить его вновь ходить на мессу?
— Боюсь, что нет, отец. Единственный способ, который приходит мне на ум, — это оглушить бездельника и приволочь его туда бесчувственным.
Карло отрекся от Господа после того, как понял, что больше не сможет работать. Он предпочитал спать после ночной пьянки, а не идти с утра в церковь, и сейчас Марта беспокоилась, что священник услышит, как Карло храпит в соседней комнате, и жалела о том, что назвала мужа бездельником — это словечко вырвалось у нее невольно.
— Уверен, что Господь наш в неизреченной милости своей не потребует от тебя таких крайностей, — сухо изрек отец Лоулесс. — Когда-нибудь Карло поймет, что заблуждался, и станет прежним. Ну что ж, мне пора. — Он перекрестил Марту. — Да благословит тебя Господь, дитя мое.
Преклоняя колени, Марта почувствовала, как сухо щелкнули у нее суставы.
— Благослови вас Бог, отец.
Не успел уйти священник, как домой пожаловала Джойс. Она удостаивала семью своим появлением по воскресеньям примерно с той же регулярностью, что и священник, хотя их визиты совпадали нечасто.
В сером хлопковом платье, купленном на какой-то распродаже, с перчатками в тон и маленькой шляпке набекрень, украшенной красным пером, она выглядела такой опрятной и сияющей, что Марта испугалась, что дочь запачкается только оттого, что находится с нею в одной комнате. Джойс являла собой точную копию матери, когда той было восемнадцать. От былой красоты Марты не осталось и следа — она все чаще казалась себе свечой, медленно догорающей под шорох времени. Лицо ее покрывали многочисленные морщины, тело сморщилось и усохло, а в голове все перепуталось, что для тридцатишестилетней женщины было несколько преждевременно.
Джойс была на дюйм или два выше матери, с мелкими, но приятными, точеными чертами лица, темно-синими глазами и очаровательным маленьким ротиком. Черные, вьющиеся от природы волосы водопадом струились по плечам. Она осторожно пристроилась на краешке стула.
— Как у тебя дела, мам? — вежливо поинтересовалась она.
— Нормально, — столь же вежливо откликнулась Марта, хотя чувствовала себя уязвленной оттого, что дочь не поцеловала ее. Но разве можно обвинять в этом бедную девочку? Сегодня утром Марта умылась по случаю мессы, а до остального руки у нее не дошли. Она надела свое лучшее платье, но ему исполнилось уже десять лет, и много месяцев оно не знало щетки и мыла. Все потому, что у Марты никогда не хватало времени сходить в прачечную и отнести туда свою одежду, не говоря уже о постельном белье. Детские вещи она стирала сама, вот и сейчас поперек спальни была протянута веревка с бельем — Марта никогда не развешивала его во дворе, боясь, что белье попросту украдут. Франк ухитрялся самостоятельно следить за собой, а Карло давно жил в грязи, отказываясь обращать на себя внимание.
— Ты выглядишь просто замечательно, родная, — сказала Марта Джойс, которая в ответ нахмурилась.
— Жаль, что не могу сказать того же о тебе, мам, — чопорно поджав губы, заметила дочь. — Говоря по правде, ты выглядишь ужасно. Как и весь дом, собственно. — Она потянула воздух носом и поморщилась. — Да и пахнет здесь просто отвратительно.
— Прости меня, родная. — Марта пристыженно понурилась. — Просто я всегда занята, у меня столько дел…
— Я знаю, мам, знаю. — Джойс наклонилась к матери и потрепала ее по колену. — Прости и ты меня, пожалуйста. Мне не следовало говорить так. И еще прости меня за то, что я сделала вид, будто не заметила тебя вчера на улице. Просто у меня сейчас все совсем не так, как раньше. Многое изменилось. — Она покачала головой и вздохнула. А Марта и не подозревала о том, что ее видели и предпочли не заметить.
— Ты сама понимаешь, в чем дело, родная. Все изменилось после несчастного случая, который произошел с твоим отцом.
Джойс с негодованием всплеснула маленькими ручками в перчатках.
— Ох, мам, перестань обманывать себя! О каком несчастном случае ты говоришь? Это был вовсе не несчастный случай, не настоящий несчастный случай. Отец был пьян, его приятели тоже были пьяны, вот они и затеяли драку с какими-то ирландскими забулдыгами. У них были ножи, мам, и поэтому ему рассекли запястье. Он разрушил нашу жизнь, твою в особенности. Думаю, — с вызовом заявила Джойс, расправив плечи и выпрямившись, — ты должна оставить его. Тебе будет легче без него. Ведь он сидит у тебя на шее, мешая тебе идти дальше.
Дочь уже неоднократно заговаривала об этом.
— Куда идти, родная? — мягко поинтересовалась Марта.
— К счастью, к собственному счастью, мам! — с негодованием выпалила Джойс. — Он губит нашу жизнь, душит нас всех! Почему ты должна тратить на него свои гроши, которые достаются тебе тяжелым трудом, а тем более давать ему по три пенса каждый день? На эти деньги ты могла бы купить себе что-нибудь приличное из одежды, а потом найти работу получше, а не шить мешки с утра до вечера.
Разумеется, в ее словах было много правды, но Марта собиралась напомнить дочери клятву, которую принесла у алтаря, — «…в богатстве и бедности, в горе и радости, пока смерть не разлучит нас» — и объяснить ей, что никогда не бросит Карло. Вот только он выбрал именно этот момент, чтобы, шатаясь, ввалиться в спальню в заношенных грязных кальсонах, ширинку которых усеивали желтые пятна и которые стали ему слишком тесными в поясе из-за живота, раздавшегося от неумеренного потребления пива.
— Джойс, mio cara.
Глаза у него загорелись, и впервые за долгое время Карло улыбнулся. Старшая дочь всегда была его любимицей. Он двинулся к ней, раскинув руки, чтобы обнять.
Но Джойс была не в настроении для подобных нежностей. Она вскочила со стула, не желая, чтобы отец приближался к ней, не говоря уже о том, чтобы с ним обниматься.
— Я ухожу, мам. У меня назначено свидание кое с кем на набережной Пиэр-хед.
Сердце Марты преисполнилось жалости к мужу. На его лице отразились боль и разочарование, плечи поникли.
— Я вернусь через минуту, милый, — бросила она ему и поспешила вслед за Джойс, которая уже готова была выскочить за дверь. — Подожди меня! — взмолилась Марта.
— Что, мам? — Девушка остановилась на нижней ступеньке крыльца. Судя по всему, она уже немножко успокоилась.
— Мне не хочется, чтобы ты уходила так скоро, только и всего, — задыхаясь, пробормотала Марта. — Кроме того, мне стало интересно, с кем ты встречаешься у Пиэр-хед.
— С одним парнем. — Джойс с вызовом тряхнула головой. — Его зовут Эдвард.
— Он католик?
Дочь вновь тряхнула головой и выразительно закатила глаза.
— Понятия не имею, мам. Я только вчера с ним познакомилась. Он работает во «Фредерике и Хьюзе», как и я, и пригласил меня прокатиться в Нью-Брайтон и выпить с ним чаю. Не могла же я сказать ему, что поеду, только если он католик, правда?
— Действительно, — согласилась Марта, хотя в глубине души не понимала, почему нет. — Что ж, до свидания, родная. Желаю тебе приятной поездки.
— Пока, мам. — И, подпрыгивая от нетерпения, Джойс умчалась прочь.