Когда Эрудит прибыл к Вишневой балке, он увидел огромную кучу металла, сваленного в нее. Сообразил, что от него требуется, и не стал ждать Захара Матвеевича, сходу приступил к делу. Заметив подъехавший «уазик», он остановил трактор и выбрался из кабины.
— Сам догадался, что надо делать? — спросил Захар Матвеевич.
— А чего тут непонятного? Я не пойму другого, зачем хоронить металлолом? Жалко, лучше бы сдать его.
— Невыгодно нам возить его в Ростов, мы ничего за это не получаем, лишь бензин зря сжигаем, а топливо нужно для посевной. Жалко, конечно, но ничего другого не придумаешь: делать себе хуже — это очень глупо, так поступают только полные идиоты. Завтра приедет комиссия, так что ровняй получше, чтобы ни одна железка не выглядывала. И держи язык за зубами.
— Н-да, по правде сказать, мне все равно. Закапывать, так закапывать, вы ведь лучше меня разбираетесь в этих вещах, — сказал Эрудит и потер ладонью подбородок.
— А от меда ты зря отказался, я тебе сам завезу завтра вечерком, у меня дома есть трехлитровая банка.
— Захар Матвеевич, что вы? Мне не надо.
— Иди, работай, я в этом тоже лучше тебя разбираюсь, сам знаю: что надо, а что не надо.
Небо продолжало темнеть; порывистый ветер сгибал кусты. На лицо Эрудита упала первая холодная капля. Начал накрапывать небольшой дождик.
— Ну вот, теперь развезет, — взглянув на небо, сказал Захар Матвеевич.
Они пожали друг другу руки. Эрудит быстрыми шагами поспешил к трактору, а директор нырнул в кабину «уазика» и поехал к трем тополям — на свидание с Мариной.
х х х
Десятью минутами позже Захар Матвеевич уже приближался к назначенному месту. Темный силуэт отделился от стоявшего особняком дерева. Марина узнала машину директора и, нисколько не сомневаясь в том, что это именно он, опустив голову, разглядывала тропинку и осторожно ступала по земле. Захар Матвеевич повернул машину, осветил ее фарами. Она прикрыла ладонью глаза от ослепляющего света и, недовольная его ребячеством, отбежала в тень.
— Зачем тебе эти штучки, хочешь, чтобы увидел меня кто-нибудь? — садясь на переднее сиденье и притворяясь рассерженной, спросила она.
Захар Матвеевич включил первую скорость; машина поехала.
— Захотел полюбоваться тобой, — ответил он и добавил: — Тут нас никто не увидит, некому смотреть.
— А вдруг кто-нибудь за нами наблюдает? Почему с поля едешь? Где ты был?
— Решил следы запутать, сбить наблюдателей с толку, — насмешливо ответил он.
— А-а, ты пьяненький!
Захар Матвеевич рассмеялся.
— Не замерзла?
— Нет, я только сейчас пришла, знала, что ты от этих друзей быстро не отвяжешься, поэтому не спешила. Промокла немного.
В действительности Марина не пришла на встречу пораньше потому, что долго крутилась перед зеркалом, примеряя новое платье из алого ворсистого вельвета. Она его сшила в районном ателье лишь недавно, это была ее первая обнова за три последних года, если не считать сапожек, подаренных Захаром Матвеевичем, и нижнего белья, привезенного им из Ростова. Эти подарки он сделал в начале их дружбы, в дальнейшем время от времени преподносил импортную косметику и духи, которые в магазинах не сыщешь днем с огнем.
Новое платье доставило ей большую радость. Она с удовольствием разглядывала его, ощупывала, затем бережно, со всей предосторожностью погладила утюгом, надела и ахнула от восторга. Шелком скользящий по телу вельвет, придававший изгибам фигуры мягкость, пластичность и плавность, сразу обворожил ее. Она чинно, с достоинством, не меняя положения головы, повернулась перед зеркалом в одну, затем в другую сторону, выпрямилась и слегка подтянула живот; платье на ней сидело великолепно. Не отводя взгляда от зеркала, накинула на шею легкое газовое кашне и снова осмотрела себя. Каким свежим, румяным и побелевшим казалось ее лицо в этом наряде. Она с довольным видом повернулась к матери, сидевшей у печки, наблюдавшей за ее занятием и любовавшейся своей дочкой.
— Ну и как я?
Старушка разделила ее радость причитанием:
— Куда они, эти мужики, только и смотрят? Не красавица ли!? Прочь никчемных берут, а тут, что те артистка!
Затем Марина занялась прической и немало повозилась, прежде чем решила окончательно, как уложить волосы; брови подводила уже наспех. Покрутила головой туда-сюда, убедилась в достижении эффекта, торопливо набросила плащ, хлопнула дверью и пошла к трем тополям.
И вот они встретились. Покопавшись в сумочке, она извлекла платочек и вытерла лицо.
— Ты боишься, если кто-то увидит нас и все выйдет наружу? Чего тогда будешь делать?
— Не беспокойся. Разве сама кому проговоришься?
— Что я, дурочка, что ли? — заглядывая Захару Матвеевичу прямо в глаза, возмутилась Марина. — Как ты можешь такое говорить, когда знаешь, что мне это и в голову не придет.
— А ты боишься? — подумав о чем-то, спросил Захар Матвеевич.
Она приоткрыла рот, но прежде, чем ответить, тоже подумала и вздохнула.
— Ну да. Я мечтаю никогда не расставаться с тобой. Пусть никакой случай не помешает нам оставаться вместе.
Захар Матвеевич молчал, помолчала за компанию и Марина. Слышался шум ветра и гудение мотора, в свете фар мелькали трассирующие полосы от летящих капель дождя. «Уазик» катился по краю поля, вспаханного в прошлом году и оставленного под пар. Марина стала напряженно всматриваться в темноту, словно сама вела машину и опасалась соскользнуть с гладкой колеи, чтоб не увязнуть в рыхлой пашне. От трех тополей до хутора было метров триста, не более. Въехав в него, Захар Матвеевич повернул на Садовую улицу, а через минуту остановил машину у своего дома, тут же загнал ее во двор и закрыл ворота.
Когда Марина шла на свидание, она чувствовала себя превосходно, а у трех тополей, оказавшись наедине с собой, ощутила непонятную тревогу, которая не покидала ее до той минуты, пока она не вышла из машины. Теперь в ночной темноте просторного двора это состояние неожиданно сменилось на такую же непонятную веселость, как будто у нее появилась уверенность в полной безопасности. По всему ее телу пробежала легкая приятная дрожь — то ли от озноба, то ли вследствие непомерного дневного перевозбуждения. Если бы она оказалась одна в этом замкнутом пространстве, окруженном глухим забором и сараем с чернеющими окнами в глубине двора, вероятно, испугалась бы. Тем более неуютную картину дополняли вой усилившегося ветра и похожего на устрашающие шорохи шум дождя. Но, находясь рядом с Захаром Матвеевичем, она, казалось, ничего не замечала.
— Марина, не мокни! Пойдем! — услышала она его голос и протянула ему свою руку.
Они поднялись по ступенькам на крыльцо и вошли в дом через заднюю дверь. Сразу возникла тишина. За стенами дома остались и порывы ветра, и дождь.
— Чем это так вкусно пахнет, — повернувшись к Захару Матвеевичу и с удовольствием вдохнув в себя воздух, сказала она.
— Пельменями. Я вчера до полуночи колдовал над ними, надо же чем-то обрадовать жену. Налепил и заморозил в хо-лодильнике. Десятка два сварил себе. Вкусные получились. Хочешь попробовать?
Запах был аппетитный. Если бы он не сказал, что делал пельмени для жены, Марина непременно попробовала бы, а так отказалась.
— Я не хочу есть, только что поужинала. В последнее время аппетит вообще у меня почему-то пропал.
— Я тоже поужинал в конторе.
— В таком случае их надо прибрать в холодильник, а то пропадут.
Она взяла со стола тарелку, накрытую другой тарелкой, и поставила в холодильник. В коридорчике они повесили на вешалку верхнюю одежду и, минуя зал, прошли прямо в спальню, где на бежевом ковре стояла широкая деревянная кровать с двумя подушками поверх покрывала из атласной материи. У одной стены — бельевой шкаф с зеркалами на дверках, возле другой — трельяж, туалетный столик и гладильная доска. Захар Матвеевич снял с себя пиджак и остановился перед Мариной. Опрятный, в накрахмаленной белой рубашке, он показался ей таким домашним и близким. Поседевшие виски выдавали возраст, но все равно пригожий, а главное — обеспеченный. Рано или поздно она добьется своего, станет его женой! Для нее это было единственной возможностью выбраться из нищеты.
Марина жила в маленькой хате с отцом — безногим инвалидом войны — и больной матерью, а когда вышла замуж, с ними в хате ютился еще и муж. Она была недовольна судьбой, чувствовала себя несчастной, стеснялась своей бедности, злилась из-за этого и на себя, и на тех, кто живет лучше. Ей очень хотелось иметь ребенка, но из-за тесноты рожать не стала, сделала аборт. Муж уговаривал ее родить, в противном случае угрожал разводом, но она решила по-своему; он не простил её и ушел к другой. Без мужа в хате стало свободнее, но денег меньше. Своей зарплаты ей хватало только на уголь, кое-как одеться да на хлеб. Пенсия родителей — одно название. От голода спасал огород: картошка, помидоры и другие овощи всегда были.
Марина знала, что своими силами избавиться от беспросветного прозябания невозможно, поэтому даже не предпринимала никаких попыток. Она боялась тяжелой работы в поле, была благодарна случаю устроиться секретарем-машинисткой. Несмотря на это, пошла бы в поле с тяпкой, если бы там платили.
За три недели, пока не было жены Захара Матвеевича, они встречались в его доме всего дважды: сразу после ее отъезда в санаторий и еще раз, спустя несколько дней. После она заметила, что он стал уделять ей куда меньше внимания, ссылаясь на бесконечные дела. Все дела, дела и дела! Она считала это всего лишь его отговоркой, причину видела совершенно в другом. Разве может здоровый мужик все время думать только о работе? Кто поверит? Перед ее глазами всплыло свеженькое с неотразимой улыбкой лицо Насти, и приступ ненависти на мгновение затруднил дыхание. Наверное, чувства отразились у нее на лице, потому что Захар Матвеевич обнял ее особенно трепетно и произнес:
— У тебя красивое платье, оно тебе очень идет.
Собираясь на встречу, Марина специально надела это платье, чтобы он голову от нее потерял. Так и случилось, ей стало очень приятно. Она всегда хотела казаться ему особенной, увлекательнее по сравнению с другими женщинами. Подойдя к трельяжу, она повертелась и полюбовалась своим отражением, распустив немного намокшие от дождя волосы и раскинув их по плечам. «Что он сейчас обо мне думает?» Она часто интересовалась этим. Ей так хотелось проникнуть в его подлинные чувства и мысли, потому что не могла успокоиться от постоянного сомнения в его искренности. Ей все казалось, что он скрывает свои настоящие намерения так же, как это делает она сама, что свои ласковые слова: нежные, проникающие вглубь души, он произносит лишь для маскировки истинного отношения к ней; по существу же она нужна ему лишь для временного удовольствия. Иногда, перебирая в уме разговоры с ним после очередной встречи, она приходила к выводу, что быть подозрительной, тревожиться мыслью о его неискренности и так рассуждать заставляет ее то же самое осознание собственной нищеты; тогда успокаивалась, начинала думать иначе и принимала все его комплименты и обещания за чистую монету.
Отвернувшись от зеркала, она взглянула на туалетный столик и ахнула.
— Это же моя заколка!
Захар Матвеевич посмотрел на столик и среди коробочек, флакончиков с духами и тюбиков с кремами увидел поблескивающую заколку в виде изогнутых металлических полосок с вкрапленными бусинками.
— Я-то думала, куда она делась? Это я прошлый раз позабыла. Ты не видел, что тут лежит?
— Видел, но как-то и не подумал, что это твоя.
— Ну, дорогой мой, ты очень невнимательный. Это же самый опасный компромат, после бюстгальтера, конечно. Спасибо, я заметила. Какой ужас!
— Когда будешь уходить, не забудь забрать ее, это действительно стратегическое оружие, — растерянно произнес Захар Матвеевич, обдумав свою оплошность и поглядев еще раз на заколку таким взглядом, словно это была не пустая безделушка, а мина замедленного действия.
— Да уж нет, лучше сразу убрать. — Она взяла заколку, отправила ее в свою сумочку и выжидательно уставилась на него. — Ну и дела! Надо во всех комнатах проверить, вдруг еще какие-нибудь следы обнаружатся.
Захар Матвеевич промолчал, он, все еще находясь под впечатлением, вызванным неосторожным поступком обоих, видимо, представлял, к каким последствиям могла бы привести эта улика, и не вник в слова Марины.
х х х
Они стояли друг против друга. Марина, пышущая здоровьем, в алом платье и Захар Матвеевич, высокий и немного хмельной. Из-за обнаруженного вещественного доказательства произошло некоторое замешательство, и никто из них не решался первым нарушить тишину. Марина обратила внимание, какой у него озабоченный вид, и отметила про себя, что его отношение к своей жене куда почтительнее, чем ей казалось. Вроде бы ничего страшного еще и не случилось, а возникла неловкая заминка, как будто им не о чем больше говорить. Марина с минуту поразмышляла, собралась с мыслями и спросила:
— Как ты думаешь, Надежда Яковлевна не подозревает о наших встречах?
— Мою жену подобные вопросы нисколько не трогают. С ее здоровьем не до ревности, — сухо, без всяких эмоций проговорил он.
Такой ответ Марине очень понравился, ее настроение приподнялось.
— Это хорошо!
— Ты что имеешь в виду?
— То, что не подозревает! Я все-таки пройду по комнатам, вдруг и правда найду еще чего-нибудь, — сказала она и открыла дверь.
Захар Матвеевич последовал за ней. Марине нравился его дом: большой зал, две уютных спальни, столовая, прихожая, радовавшие взгляд обои и мебель. Не найдя ничего опасного, они вернулись через раскрытую дверь в спальню.
— Теперь я спокойна. Мы точно попались бы с этой заколкой. Я чуть в обморок не упала! А ты так бы и не обратил на нее внимания, да? — сложив руки на груди и обведя его влюбленным взглядом, спросила она. — Не представляю, как бы ты выкрутился.
— Я бы сказал, что себе купил, — пошутил он. Захар Матвеевич иногда любил пошутить.
— Ты обещал свозить меня в Ростов, показать свой новый дом, — напомнила Марина.
Он сделал шаг, взял ее за плечи, потом его руки поползли вниз.
— Пока не на что смотреть, одни стены.
— Ты мне еще осенью говорил, что он уже под крышей стоит. С тех пор ничего больше не сделано?
— Почему? Люди работают: двери навесили, окна вставили; потихоньку отделка подвигается. Дом построить нелегко, большие деньги нужны. Ты же знаешь, там всем руководит наш завхоз, он заодно и себе строит, в Новочеркасске. Надо как-то выбрать время, проверить. По-моему, свой дом он вперед построит. Прохвост еще тот. Но без его участия не обойтись. — Захар Матвеевич покрепче прижал Марину к себе. — Солнышко, давай поговорим лучше о чем-нибудь другом, а об этом в другой раз.
— Хорошо, мой любимый, — сказала она и погладила его руку. Он прислонился лицом к ее голове и уловил запах духов.
— Какой удивительный запах.
Она прислонилась к нему.
— Это духи, которые ты подарил мне сегодня; бесподобный запах, а я даже спасибо не сказала. Спасибо тебе, мой милый!
— Не за что. Я рад, что тебе понравились.
— Я от них без ума. А больше всего я люблю, как пахнет солома. Вот бы в стогу заночевать, это так здорово! Лежишь, любуешься закатом на горизонте. Ночью такой запах от соломы! А утром пахнет росой, свежестью и влажной землей.
— Откуда все знаешь?
— Я ночевала однажды, давно. С подружкой.
Она убрала пальцами прилипшие к щеке волосы и подняла лицо. Его губы были совсем рядом.
— Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Давай я твои рубашки простирну.
Захар Матвеевич даже отпрянул.
— Какие рубашки!? Раздевайся быстрей и ложись спать.
Она посмотрела удивленными глазами, немного сконфузилась от такой резкости, все же, не желая рассердить его, засмеялась и смиренным голосом сказала:
— С тобой уснешь…
Он снова обнял ее, улыбнулся замысловато.
— В этом платье ты неотразима, но без него ты все ж прекрасней и милее.
— Намек поняла. Ах, мой милый, у нас с тобой целая ночь впереди, зачем так спешить? Ну, ладно, директору нельзя отказывать. Только потуши, пожалуйста, свет.
Он, бросив на нее любвеобильный взгляд, помотал головой.