И только, значит, ножницы щелкнули, как гул раздался, земля поколебалась. Видит народ: колонны, что лентой той, вокруг храма многажды обернутой, на месте удерживались, в стороны подались, крыша вот-вот рухнет... А тут еще подрядчик (горе-растратчик именем или что-то вроде того, не упомнил) раскричался: "Я, надрывается, без фундаменту класть не обучен, мне эти нанотехнологии ваши с модернизациями сто лет надобны, гори оно все синим пламенем!.." Не успел сказать - рухнуло здание, да вдобавок и огнем полыхнуло - знать, на противопожарных мерах сэкономили...
- Вот тогда-то, - назидательным тоном закончил свой рассказ Бонифаций, - и подался архитектор тот в бега, а нелегкая занесла его к князю нашему...
С вершины холма местность казалось чуть не до горизонта поделенной на правильные квадраты солидных размеров и расцветок, посередине которых что-то возвышалось. Вблизи один из квадратов оказался зарослями кукурузы, огороженными через равные промежутки дорожным знаком: "Осторожно, дети!". Это слева. Справа - бахча, усыпанная крупными арбузами, а чуть далее (примерно с полверсты) вдоль дороги, искуственное болото, сплошь в ивняке, и табличка: "Клюква развесистая". Еще далее - огороженный пятачок с сиротливым баклажаном - "Плод заморский, руками не трогать!" Ну и, конечно же, поляна, посреди которой возвышалась прямо-таки колоссальная репа, и вся бригада уборщиков, в полном составе, затеявшая перебранку прямо возле корнеплода. Судя по внешнему виду - синяк под глазом у бабки, наполовину вырванная борода и расцарапанное лицо у деда, торчащие вкривь и вкось клочья шерсти (с заметными пролысинами) на зверях, и внучка, с огромными красными ушами, - обсуждение производственных проблем находилось в самом разгаре.
Точнее, не совсем производственных - речь шла о том, как наиболее рационально потратить деньги, вырученные от продажи репы.
- Помолчала бы, карга старая, - надрывался дед, стараясь подгадать момент, как бы половчее наддать старухе под микитки. - Про конфузию твою только глухим неведомо!.. Это ж надо было догаться - чтоб Рыбка Золотая да салон красоты ей пожаловала за морем... Все люди как люди - кто с корытом новым, кто с избой, а ты с чем, пустая твоя голова?..
- И верно, - всхлипнула внучка, осторожно трогая уши, постепенно приобретавшие фиолетовый оттенок, - нет, чтоб зеркальце волшебное али цветочек аленький...
- От, дуреха! - не осталась в долгу старуха. - Мать твоя дуреха была, а ты и того похлеще. Что толку ей с цветку того? Обмануло ее чудище, и вся недолга. Королевичем заколдованным объявилось, богатства непомерные сулило... А на деле? Как было чудищем, так и осталось, а дворец - хоть он и дворец - да на таком отшибе, что иначе как волшебством и не добраться... Сколько деньжищ на эпиляцию потрачено, и все без толку!.. А от тебя, дуралея, который год слышу о шубе медвежьей! Уж как расписал: и волнистая, и шелковая, и на солнышке мехом переливается, и теплая... Дай только в лес сходить... И где ж она? Как до лесу - так дальше кумовой хаты ни шагу, даром что с краю... Сколько самогону выхлестали на пару - всей деревне при разумной экономии лет на десять хватило бы...
Услышав о медвежьей шубе, волки осторожненько попятились и скрылись в кукурузе.
Зато с другой стороны репы, там где ботва создавала приятную тень, царила полная идиллия. Вплотную к корнеплоду примостился пес, обычная дворняга, лохматая, черно-серая, местами в репьях, уши вислые. Он мирно посапывал, иногда клацая зубами на надоедливую муху, осмелившуюся потревожить его сон назойливым жужжанием. Рядом с ним обосновался толстый кот; повязав себе салфетку, он чинно развязал узелок со снедью - нехитрый, но обильный крестьянский обед - и неторопливо воздавал ему должное. Морда его лоснилась от сметаны - по всей видимости, горлышко кринки было слишком узким. Здесь же восседал - язык не поворачивается назвать его мышом, ибо размером он был с доброго сурка - серый зверь, распорядившийся на свою долю головкой сыра и караваем.
Иван царевич начал засучивать рукава.
- Ну, чего стоим? - обратился он к Владимиру. - Вишь, забота у людей. Помочь надо бы.
- Нет проблем, - пожал плечами тот. - Возьмем лопаты, окопаем, да и...
И тут выяснилось, что Иван вовсе не имел в виду дерганье репы - не царское это дело, репы дергать - а намеревался помочь в разрешении спора, взяв на себя нелегкую задачу справедливого судии. Но для начала, разъяснил он, надо бы вразумить нерадивых работников (при этом он до боли знакомым жестом указал в сторону животных), которые, в то время как люди надрываются, можно сказать, из сил выбились в тяжкой битве за урожай. Собственно говоря, смысл сказанного выше Иван уместил в одной фразе, звучавшей приблизительно: "Сейчас ка-ак дам!.."
У Владимира аж в горле пересохло.
- Да брось ты их, - попробовал урезонить он царевича. - Сам же говорил: не царское это дело... Тебя царевна ждет, а эти... Оставь их, пусть сами разбираются. А еще, - пришла ему на ум спасительная мысль, - рассудишь их, поможешь, они тебя за стол, да в баньку, да пир на всю деревню... Так надолго застрянем.
- И то верно, - раздумчиво протянул Иван, который из всего сказанного Владимиром, похоже, услышал только "не царское это дело". - Пусть сами разбираются. Вот ежели б с кем биться надо было, а так... Возни много, а славы никакой. Подались, - решительно заключил он. - И еще, - вдруг остановился, - ты, ежели меня справедливость одолевать начнет, останавливай вовремя, напоминай про дело не царское... Ну, пошли, что ли...
И они отправились дальше, предоставив работникам самостоятельно решать проблему уборки. Чуть впереди них на дорогу выскользнули волки, и с ленцой потрусили, о чем-то переговариваясь между собой и заметая след хвостами.
Так прошли они с полверсты, когда впереди показалось нечто, оказавшееся при ближайшем рассмотрении возом, груженным мочалом, возглавляемым упитанным владимирским тяжеловозом. На скамейке, приспособленной к телеге, восседал дюжий детина в рубахе с воротом нараспашку, подпоясанный куском вожжей. Борода лопатой, нос картошкой, мясистые губы, взбитые кудри, неприветливый колючий взгляд.
- Здоров будь, - бодро произнес Иван, улыбаясь во всю ширь лица.
- Биться будете, али как? - вместо ответного приветствия буркнул мужик и пытливо вытаращился на наших путешественников.
Иван опешил. С одной стороны, биться - царское дело, а с другой - вот так тебе, сразу, ни за что, ни про что. Детина, не дождавшись ответа, пояснил:
- Ежели биться, то не готово еще, денек-другой обождать придется. Не готово еще.
- А ты что ж за богатырь такой будешь? Чьих кровей? Звать-то тебя как? - наконец как-то неубедительно выдавил из себя Иван.
- В поле съезжаются, родом не считаются, - важно ответствовал мужик. - Звать меня Сила, по батюшке - Карпович. Голова я.
- Чья голова? - удивился Иван.
- То есть как это чья? - в свою очередь удивился мужик, после чего они тупо уставились друг на друга.
Возникшее недоумение привело к тому, что значительную часть остававшегося пути они проделали молча, пытаясь понять слова собеседника, но так, чтобы при этом не выглядеть глупо.
- Ну, вот и прибыли, - наконец махнул кнутовищем в сторону возвышающегося над кукурузой острого шпиля. - Только разносолов всяких-разных у меня нету. Отобедаем по-простому.
- Да с этим у нас порядок, - махнул рукой Иван. - А что это там виднеется?
- То есть как что? Голова. - И на очередной тупо-удивленный взгляд царевича: - Сейчас сам увидишь.
То, что возвышалось над культурной зарослью, оказалось навершием внушительного шишака, на острие которого болтался огромный кусок пакли. Под шишаком и впрямь оказалась голова, вырастающая прямо из земли. Из чего она была сделана внутри - сказать трудно; зато снаружи... Строгое лицо богатыря, обрамленное густыми насупленными бровями, содержащее на себе пышные усы и бороду, распространившуюся волнами саженей эдак на тридцать в длину и на пару в высоту, было выполнено из воска и довольно-таки правдоподобно окрашено, но местами облупилось. Глаза, устремленные на невидимого противника, были искусно выполнены из венецианского стекла, и казались живыми. В общем, все сооружение выглядело так, словно живого исполина кто-то закопал по самую шею в землю (или же, возможно, следуя законам сказки - не смогла вынести тяжести богатырской мать-сыра земля...).
- Тпру, Сигизмунда, приехали, - потянул вожжи мужик. - Сейчас вот распрягу, поклажу покидаю, - неровен час дождь нагонит - а там уж и за стол... Эй, эй! - заорал он вдруг. - Ты чего ж это такое творишь, лихоимец?! Вот ужо я тебя! - Он соскочил с телеги, подхватил валявшуюся жердь и, воздев ее над головой, помчался в направлении окончания бороды. Взглянув туда, наши путешественники увидели селянина, подхватившего на плечи объемистый мешок, не очень, видно, тяжелый, и что есть мочи засверкавшего пятками прочь от приближавшегося возмездия.
Преступление оказалось более ходким, и наказания избежало как в прямом, так и в переносном смысле. Вернувшись, донельзя раздосадованный Сила Карпович изо всех сил шмякнул жердь оземь и заявил, ни к кому, в общем-то, не обращаясь:
- Нет, ну народ пошел!.. Поначалу настоящий волос был, конский, крашеный - весь подчистую растащили, лесы вить, на рыбу. Лыко постелил - опять, та же история - все как есть на лапти ушло. Теперь вот мочалу тащат. Им дай волю - все растащут, даром что княжеским повелением монумент сей охраняется как произведение искусства, сносу, перемещению и разбазариванию не подлежащим. Вот плюну на все, и уйду. Хоть куда уйду, лишь бы отселева подальше, от сплошного умыкания и, посредством него, расстройства.
- Эт куда ж ты пойдешь-то? - рассудительно заметил Иван. - Воруют - оно везде так, не спрячешься.
- И то верно, - как-то вдруг пригорюнился Сила. - Чего далеко ходить!.. Вот взять, хотя б, к примеру, голову эту... Это ж надо было додуматься - степняков подрядить. Бояре удружили, дума. Я к чему говорю - уж коли дело с самого начала не заладилось - да и пусть его. Нет удачи - и не надо, за другое возьмись - а это оставь, все одно проку не будет. Да...
Как оно вышло-то? Раз статуй размеров необхватных, значит, под него и основу положить требуется соответствующую. Следовательно, яма должна быть - ого-го! Тут степняки и нагрянули, всей ордой да прямо в думу. Мы, говорят, в этом деле первые мастера. Копать можем - всем остальным на зависть. А можем не копать - это как хозяин скажет. Один боярин все-таки засомневался. Яма-то, говорит, огромной должна быть, чтобы фундамент вес удержал без малейшего крену. А раз так - землю куда девать будете? Не учи ученых, отвечают, вторую рядом выкопаем, туда и денем. Тут он обрадовался, ну, говорит, и копатели нашлись - как же это можно такое, - а куда землю из второй ямы девать будете? И руки так радостно потирает - уел. А им хоть бы хны. Ты, отвечают, молод еще, того не разумеешь, что вторую яму мы в два раза больше выкопаем, чтобы земля из первой и второй аккурат вся и поместилась.
Тут на него остатняя дума зашикала. Вконец заклевали. И вправду, говорят, ежели в два раза больше, так туда все и войдет. Сиди себе, коли разумом не вышел. Тут тебе сплошную экономию предлагают, чуть не задарма работу сделают, а ты, понимаешь, двадцать два яблока на семь ребятишек разделить не можешь, все у тебя ерунда какая-то получается.
Долго ли, коротко, вырыли они яму почти у самого Днепра - на берегу решили статуй ставить, чтобы все гости, как по реке лодьями идут, издалече видели богатыря русского, диву давались да недоброго остерегались. Стали уже было вторую копать, как выяснилось - все железо да камень, что на фундамент с статуем собирали, подчистую исчезло, как корова языком слизнула. И степняков нету. То есть не то, чтоб совсем нету, - так, шатается с лопатами два-три человека, лопочут что-то по своему, сунешься к ним - один ответ, работать, мол, работаем, как умеем, а языка совсем не знаем, не местные.
Видит князь, что-то не так. Собрал верных людей из дружины и повелел дознание устроить. А чего его устраивать? И так все как на ладони. Вон они - терема-то каменные, боярские, как грибы после дождя растут, все степняками облеплены; снуют, бегают, что твои пчелы. Осерчал князь, собрал бояр, суд учинил. А те в ответ: о благе твоем, княже, неустанно печемся, об государстве, - разве ж это можно, чтоб купцы заморские в стольном Киеве одни избы деревянные пред собой имели? Что они там, у себя, скажут? А так - разнесут во все концы земли весть о граде великом, со стенами сплошь белокаменными, с теремами сплошь мраморными, мостовыми сплошь булыжными... Статуй - он и из дерева хорош, и дешевле станет... А нет, так и пусть его, статуй этот, жили без него, и далее проживем, не графья...
Совсем задурили князю голову. Кто постарше-познатнее, ворох бересты притащили, рассказывают. Ты, говорят, княже, на Корсунь собрался - так мы тебе всем обществом в помощь. Как возьмем - город-то греческий - так сразу в нем ихнюю олимпиаду устроим. Вестимо, у них там в Греции весь народ на эти самые игрища собирается - мы их здесь и сорганизуем. Казну поправить не мешало бы, совсем она от расходов на статуй в ветхость пришла... Корсунь отстроим - не хуже Киева, - и в бересту все тычут..
Так вот и случилось, что от всего богатыря русского одна голова и осталась, макет в натуральную величину...
К слову сказать, пока тут все это варилось-вертелось, ваятель тот, нарядов нахватал, - даром что князю угодил, - ввысь глянешь, - шапка слетит. Хорошо, наваять немного успел. Вы, говорит, хоть и язычники, а земля - она все равно вертится, не век вам в язычестве куковать. Отолью я вам колокол для будущих поколений, а коль металлу хватит, то и пушку. Опять же, вы хоть пороху не нюхали - не изобретен еще - впрок пойдет. Не всё стариной жить - обгоним и перегоним время!
И обогнал ведь, шельмец. Еще как обогнал! Народишко напрочь металлу лишил, в хозяйстве нужного, а наделал чего? Котел какой-то, из земли всем обществом не достать, да трубу такую же. Выступил с речью, и был таков... Ну ладно, от ям хоть польза есть - Днепр запруды разметал, разлился - там теперь водохранилище устроилось, рыба поразвелась, а это добро куда девать?..
- Мда, - раздумчиво протянул царевич. - Это все понятно. Только что ты там про битву какую-то говорил? Кто ж биться с головой будет, ежели она не настоящая? Да и коли про то каждому встречному-поперечному ведомо?
- Каждому да не каждому, - вздохнул Сила. - Слух кто-то пустил, со зла ли, али выпимши был, что волхв какой-то голову эту оживил, да охранником поставил... Чего? - Тут уж молва вовсю расстаралась. Кто говорит - меча-кладенца богатырского, кто - злата-серебра, а кто - коня богатырского в порубе. Я, правду сказать, ничего не нашел, когда погреб копал, - ну, под головой-то, - надо ж припасы хранить где-то. А добыть - голову одолеть надо, в бою честном. Леща такого отвесить, чтоб за богатыря признала и сама все отдала. Без этого не взять. И пошло-поехало. Так и прут, один за одним. Очередь порой за версту выстраивалась...
- Ну а ты-то что? - нетерпеливо перебил Иван.
- А я что? Я зачем сюда поставлен? Стеречь и оборонять. Трубу вовнутрь приспособил, с одной стороны узкая, с другой широкая - скажешь слово - гулко так отдается, далеко слыхать, грозно. Это по-первой. Потом лесу сплел, прочную, под бороду спрятал, до половины. А под второй половиной грабли приспособил...
- И что, помогло? - опять перебил Иван.
- А то как же! Редко кто на коне удержится, а уж через грабли никто еще не проходил. Смеху бывает... Вот, ежели к примеру, рыцарь какой-то заморский приезжал, весь в железо закованный. Ну, с коня он быстро слетел, а далее... Звон такой стоял - все вороны окрест удрали, с месяц ни слуху ни духу не было... Я б и рад помочь, да только гордый попался, ни в какую... А то еще басурман - он здесь частый гость. Он уж и без коня, сразу пешим. Как дойдет до первых, наступит, шаг назад сделает, постоит, головой помотает, опять вперед, - и так, пока замертво не свалится. Никак умом своим басурманским не дойдет, что к чему. Или вот еще случай был... Впятером пытались... Хотя нет, эти еще до бороды промеж себя разодрались... да так и уехали. Впрочем, что это мы все обо мне да обо мне. Какая у вас беда приключилась, чтой-то я запамятовал...
Настала пора прерваться. О чем можно вспомнить, на какие мысли может навести встреча с головой? Ну, например, о разных древних механических приспособлениях в храмах, о первых роботах, о том, как механические или искусственно созданные люди появились в литературе...