— Ваше величество, зачем вы привели меня сюда? — прошептал я. Проходя мимо, зверь больно ударил меня могучим боком.
— Не подавайте виду, — ответил король и снова заговорил со львицей: — Любимая, девочка, это господин Хендерсон.
Она, урча, терлась об него, высокая, ростом нам по пояс, а он гладил ее, и тогда она морщила украшенную рыжими бакенбардами морду.
Львица ходила от одной стены своего логова, просторного помещения, куда просачивался серо-желтый свет, до другой. Потом подошла ко мне и начала обнюхивать. Ткнула морду мне под мышку, потом в пах, отчего мой член свернулся, как гусеница.
Все еще держа меня за руку, король говорил своей любимице какие-то нежные слова, она раздувала ноздри, и ее дыхание шевелило шелк моих зеленых штанов. Мое лицо с закрытыми глазами выражало полную покорность судьбе и словно говорило: «Вот все, что осталось от моей жизни. Возьми ее, если хочешь!» Но львица отступила и снова стала кружить по своему логову. Король, мой утешитель, сказал:
— Хендерсон-Санчо, все в порядке. Она согласилась допустить вас к себе.
— Откуда вы знаете? — проговорил я с пересохшим горлом.
— Мне ли не знать? — со смехом ответил вопросом на вопрос Дафу. — Я изучил ее. Кстати, ее зовут Атти.
— Может, для вас очевидно, что она согласилась, но я…
Львица круто повернулась и устремила на меня взгляд. Глаза у нее были большие, ясные, как круги ада. Потом Атти подставила голову своему хозяину, и тот начал ласкать ее, певуче приговаривая, чуть в нос голосом: «Атти, Атти». Потом обратился ко мне:
— Ну, разве она не прелесть?.. Стойте на месте, мистер Хендерсон-Санчо.
— Нет-нет, без вас шагу не ступлю. Король, Христа ради…
Но Дафу не слышал, так как старался продемонстрировать, какие теплые отношения установились между ним и Атти. Он отошел от меня. Его широкие шаги напоминали танцевальные па и прыжки на арене, когда метали череп. Дафу должен был гордиться своими стройными сильными ногами в белых туфлях с золотым шитьем. Мне пришло в голову, что человек с такими ногами должен быть необыкновенно удачлив. Я надеялся, что удача не покинет его и в сношениях с львицей. Чрезмерная уверенность в себе часто бывает прелюдией к беде, или мой богатый опыт не стоит и гроша.
Дафу повел Атти к скамье, стоявшей у стены, сел и положил ее голову на колени. Львица опустилась перед ним на задние лапы. Он стал гладить ее и чесать за ушами. Она замурлыкала. Я стоял не шелохнувшись, не рискуя даже поправить съехавший на переносицу шлем. Стоял полуослепший и полуоглохший. Поджилки тряслись.
И все-таки я заметил, что король лег на бок, подложив согнутую в локте руку под голову. Его поза говорила о полнейшей беззаботности, какая встречается у людей, наделенных божественным даром жить на всю катушку. Атти стала передними лапами на скамью и принялась лизать хозяину грудь. Дафу закинул ногу ей на спину. Я обмер то ли от страха за его жизнь, то ли от восхищения смелостью. Потом он растянулся на скамье во весь рост. Вероятно, он не шутил, когда утверждал, что лежать полезно для здоровья, что это добавляет жизненных сил. Тем временем львица вскочила на скамью и стала прохаживаться над Дафу от одного края до другого, иногда поглядывая на меня. Она будто охраняла своего хозяина. Ее взгляд не был угрожающим. Тем не менее волосы у меня под шлемом зашевелились и встали дыбом. Казалось, до нее дошли слухи о моем намерении разделаться с котом. Меня также тревожила мысль о том дне, когда моя душа восстанет из праха. Откуда мне знать, может, это будет мой судный день.
Пока же ничего не оставалось, как ждать, что готовит мне грядущее.
Король показал рукой на дверь:
— Пожалуйста, закройте ее, мистер Хендерсон. Моя кошечка нервничает.
— Это ничего, если я сойду с места? — спросил я хриплым голосом.
— Идите потихонечку. И ничего не бойтесь. Атти делает только то, что я приказываю. Она у меня исполнительная.
Я задом прокрался к двери, и когда подошел к ней, захотелось нырнуть в проем и бежать, бежать. Но ни при каком раскладе я не хотел бы порвать с королем. Спиной я прикрыл дверь и сполз на пол, чувствуя себя разбитым физически и духовно.
— Идите сюда, Хендерсон-Санчо… Чуть-чуть побыстрее, но не делайте резких движений. Вам лучше быть поближе к Атти. Львы — животные дальнозоркие. Так им сподручнее высматривать добычу. Подойдите поближе.
Я подошел, проклиная про себя короля и его львицу. Та начала крутить хвостом, четко и размеренно, как метроном. Я стоял посередине логова, и во всем Божьем мире не было мне никакой подмоги.
— Ближе, ближе, — повторил король. — Она скоро привыкнет к вам.
— Если я не умру до этого.
— Не умрете, Хендерсон. Она окажет на вас благотворное влияние, такое же, как на меня.
Оттолкнув морду животного, он притянул меня к себе. Я грохнулся на скамью и вытер платком лицо, хотя из-за жара оно было совершенно сухое.
Львица обнюхивала мою спину. Шерсть на ее морде топорщилась, как иглы у морского ежа. Король улыбался, считая, что я с Атти уже на короткой ноге.
— Вы все-таки побаиваетесь моей девочки. И напрасно.
— Ничего не могу поделать с собой, ваше величество. Да, я боюсь ее, вашей львицы, но дело не только в этом. Дело еще и в мешанине ощущений. Вот отчего я сам не свой. Множество раз меня одолевал страх, но привыкнуть к этому состоянию невозможно.
Я всхлипнул, но не слишком громко, чтобы не услышала львица.
— Вы лучше полюбуйтесь этой красавицей, — сказал Дафу. — Не подумайте, что я подвергаю вас какому-то испытанию. Проверяю на крепость ваши нервы. Честное благородное! Я не привел бы вас сюда, если бы не владел ситуацией. — Он положил руку с кольцом на шею Атти. — Если вы посидите на месте, я докажу, как я уверен в себе и в моей девочке.
Он спрыгнул со скамьи. Прыжок отозвался во мне взрывом страха. Львица тоже соскочила со скамьи. Они вместе вышли на середину логова. Дафу что-то сказал львице, та легла на спину. Он просунул руку в ее раскрытую пасть, а она била хвостом по полу. Потом он приказал ей встать, а сам подлез под нее, обнял за шею и обхватил ногами в белых туфлях ее спину. Атти понесла своего хозяина кругами по помещению. Потом остановилась у скамьи, а Дафу снизу смотрел на меня. Каких только странных вещей не повидал я на свете. Но подобное видел впервые. Король висел под брюхом львицы и улыбался во весь рот. Вот оно, мастерство, какого даже в цирке не увидишь. Животное понимало, что выполняет невиданный номер. Было ясно, что львица любит этого человека. Любит животной любовью! Я тоже любил его. Да и кто мог устоять перед чарами короля?
— Такого мне видеть не доводилось.
Дафу соскочил с львицы, оттолкнул ее коленом.
— Надеюсь, у вас переменилось мнение, мистер Хендерсон?
— Переменилось. Насколько возможно.
— И все же я вижу, вы не вполне избавились от страха.
Я хотел сказать, что избавился, но закашлялся и приложил ко рту платок.
— Это у меня условный рефлекс.
Король обнял меня за плечи и приложил мою ладонь к боку львицы. Рука у меня запылала, по жилам побежал ток.
— Вы притронулись к ней. И что вы думаете? Что почувствовали?
— Что я думаю? — Я закусил нижнюю губу. — Ваше величество, я стараюсь делать все, что вы изволили. Но может быть, на сегодня хватит?
— Очевидно, я поторопился, — признался Дафу. — Мне хотелось, чтобы вы поскорее преодолели неизбежные трудности привыкания к нашим порядкам.
Я понюхал свои пальцы, прикасавшиеся к Атти. Запах был особый, не такой, как у свиней.
— Мне самому не терпится привыкнуть к ним. Но ведь не все сразу. У меня все лицо саднит от вчерашних побоев. Когда хищник чует свежую кровь, с ним еще труднее справиться.
Дафу рассмеялся:
— Какая тонкость чувств, Хендерсон-Санчо! — (Я и не подозревал, что обладаю таким замечательным качеством.) — Знаете что, немногим выпало погладить льва. — «Я мог бы прожить и без этого», — вертелось у меня на языке, но промолчал, поскольку король так высоко ценил этого зверюгу. — В высшей степени интересно наблюдать, как вы корчитесь от испуга. Многим сильным людям свойственно это странное сочетание смелости и страха. Мне нравится, когда вы поднимаете брови. Нравится, когда стискиваете зубы. Тогда ваш подбородок делается тверже камня. И цвет лица нравится. Такой, будто вас душат. Я был в восторге, когда вы заплакали. — Я понял, что его замечания касательно моей внешности не носят личного характера, они — результат научных занятий. — И что у вас с labium inferiorum? И откуда у вас столько жировых складок? (Я и сам не знал.)
Король стоял настолько выше меня, его внешность внушала такое уважение, так удивительны были двойная тень и катание на львице, что я покорно внимал.
— Атти и я, мы влияем друг на друга. Мне хочется, чтобы и вы были участником этого взаимовлияния.
— Я?
— Мои замечания относительно вашей внешности отнюдь не означают, что я не ценю вас во многих других отношениях.
— Ваши слова о взаимовлиянии… Должен ли я понимать их как определенное намерение?
— Вы догадливы, сэр. Детали сообщу позже.
— Не будем торопиться, хорошо? Сердце может не выдержать чрезмерной нагрузки. Мои обмороки тоже указывают на это. Как она себя поведет, если я брякнусь на пол? Что, по-вашему, будет?
— На первый день достаточно, — заключил король. — Вы довольно долго пробыли с Атти.
Он подошел к тяжелому затворному щиту, который поднимали веревкой, перекинутой через шкив с желобом, установленный на высоте около восемнадцати футов. Потянул за веревку, щит поднялся, и Атти направилась в соседнее помещение. Львица шла не торопясь, легко, ровно, как по нитке, — ни дать ни взять модель на подмостках. Мне хотелось посоветовать королю поддать ей ногой под зад, но не решился. Атти скрылась за стеной, Дафу отпустил веревку, щит скользнул вниз и ударился об пол с таким грохотом, будто раскололся земной шар.
Дафу сел на скамейку рядом со мной, удовлетворенный, спокойный. Он откинулся на спинку, вытянул ноги, прикрыл глаза. Какая-то неведомая сила, казалось, держит мужчину в таком положении. Я ждал, пока он отдохнет. Мне снова пришло в голову пророчество Даниила: «И отлучат тебя от людей, и будет обитание твое с полевыми зверями». Мои пальцы все еще пахли львом. Мысли вернулись в недавнее прошлое, к лягушкам в племени арневи, к коровам, которых те обожествляли, к коту наших жильцов, которого я хотел убить, не говоря уже о свиноматках, каких я выращивал. Библейское пророчество имело непосредственное отношение ко мне. Оно подразумевало, что я не вполне гожусь для человеческого общежития.
— Послушайте, мистер Хендерсон… — начал король.
— Вы хотите объяснить, почему было желательно мое знакомство с львицей? Никак не пойму.
— Да, я должен прояснить дело. Но прежде расскажу вам кое-что про львов. У нас существует традиционный способ ловли львов. Гон начинают егеря с барабанами, колотушками и рожками. Напуганный шумом зверь уходит в лесные дебри и попадает на особую территорию площадью в несколько квадратных миль — мы называем ее хоро. На одном краю хоро вырыта ловушка, куда и гонят животное, а я, как король, обязан лично связать льва. Таким образом приблизительно год назад я поймал Атти и привел в селение. Это вызвало критику справа и слева, особенно со стороны Бунама, поскольку разрешается охота только на льва — главу прайда.
— Ваши подданные не заслуживают такого короля, как вы, который мог бы править большой страной.
Дафу польстило мое замечание.
— И тем не менее началось неприятное выяснение отношений с Бунамом и Хорко, не говоря уже о королеве-матери и некоторых женах. Верхушка варири признает законным только одного льва — покойного короля. Остальные считаются свирепыми хищниками, понимаете? Главная причина того, что покойного короля должен поймать его преемник, состоит в том, что его нельзя оставить среди дикого зверья. Говорят, ведьмы нашего племени состоят в незаконных сношениях с плохими львами. Опасны даже дети или детеныши — не знаю, как назвать существ, которые родятся от таких союзов. И еще. Если мужчина докажет, что его жена изменила ему со львом, он может потребовать для нее высшей меры наказания.
— Все это очень и очень странно.
— Подвожу итог, — продолжал король. — Меня критикуют за то, что я не захватил Гмило, моего отца-льва, и за то, что держу Атти. По их мнению, моя привязанность к ней неминуемо принесет беду. Но несмотря на оппозицию, я не желаю расставаться с ней.
— Чего добивается оппозиция? Чтобы вы отреклись, как это сделал герцог Виндзорский?
Король негромко рассмеялся, но смех прозвучал веско и внушительно.
— Не сделаю этого ни за какие коврижки.
— Одобряю вашу решимость.
— Позвольте мне продолжить, Хендерсон-Санчо. В самом юном возрасте король приносит в селение своего преемника. Таким образом я привык навещать моего льва-деда Саффо. То есть с младых ногтей я привык общаться со львами, а то и быть с ними в близких отношениях. Обычаи не оставляли мне иного выбора. Я так скучал по львам, что когда умер мой отец Гмило и меня известили о печальном событии, я, при всем желании стать врачом, не раздумывая возвратился на родину. По всем установлениям я должен был бы отловить Гмило, но вместо него привел Атти. Отсюда все мои проблемы. — Широкой штаниной я вытер с лица несуществующий пот. — И тем не менее я найду Гмило и схвачу его.
— Желаю вам вагон удачи. Вагон с маленькой тележкой.
Дафу крепко пожал мне руку.
— Мистер Хендерсон, я не удивился бы, если бы вы решили, что я вообще не в себе. Мы условились говорить друг другу правду. Поэтому я прошу вас запастись терпением.
«Мне бы сейчас пригоршню таблеток сульфамидизина», — подумал я.
Дафу впал в глубокую задумчивость. Король вообще не делал резких движений и не принимал скорых решений.
— Прекрасно понимаю, что такое заблуждение, воображение, пустое мечтание, — продолжал он. — Однако это не мечта, не сон, а пробуждение. Больше всего сомневаются в реальности всего сущего как раз те, кого природа наградила неуемной жаждой жизни. Те, кому нестерпимо больно от мысли, что надежды оборачиваются разочарованием, любовь превращается в ненависть, а жизнь кончается загробным безмолвием. Наш мозг имеет право на разумные сомнения. Как ни кратка человеческая жизнь, ум успевает постичь, увидеть и понять то, чего не понимают или забыли другие. Не верить, что бесконечное множество коротких человеческих жизней в совокупности составляют одно великое и славное явление, вполне естественно. Способность мыслить — вот что делает людей всегда правыми. Когда подумаешь об этом, голова кружится. Да, Санчо, человек — временщик, но хозяин воображения. Нередко творческого. И вдруг это ценнейшее качество толкает его на смерть. Почему? Тайна сия велика есть. И в заключение скажу: не сомневайтесь во мне, Дафу, друге Айтело и вашем друге.
— Хорошо, ваше королевское величество, постараюсь отбросить мои сомнения. Я согласен с вами по всем статьям, хотя не до конца понимаю вас. Но готов довольствоваться предварительным суждением. И не ломайте голову над непрошеными видениями, галлюцинациями и всем прочим в том же роде. Если разобраться, не так уж многие безусловно верят в жизнь. Бывало, я терял голову, потом возвращался и находил ее. И это было чертовски трудно, поверьте. Одним словом, гран-ту-молани!
— Я разделяю вашу позицию. Да, жизнь, но какая? В каком виде, в какой форме? У вас богатое воображение, но вам еще нужно… у вас особая потребность.
— Потребности всегда со мной. Я живу по потребностям. Вы задались вопросом — какая жизнь? У меня вот какая: «Хочу! Хочу!»
— Хотите — чего?
— Что-то есть внутри меня, и об этом твердит мой внутренний голос. Бывает, он ни на минуту не оставляет меня в покое.
Мое признание едва не доконало короля. Он сидел неподвижно, положив руки на колени.
— И вы часто его слышите?
— Практически постоянно.
— Что же это означает? — спросил Дафу тихо. — Он требует, чтобы его выпустили наружу? Странное, поразительное явление… Не помню, чтобы я встречал описание подобного психологического феномена. Этот ваш голос — он никогда не говорил, чего хочет?
— Никогда. Даже не знаю, как назвать это явление.
— Представляю, как вам тягостно постоянно слышать его. По моему разумению, он не умолкнет, пока вы не дадите ответ. Мы не знаем, в чем он нуждается. Но очевидно, что его потребность не удовлетворяется… Воспоминание — своего рода длительный срок тюремного заключения. Значит, он не говорит, чего хочет? Не дает указаний, как поступать — жить или умереть?