Но Николай Ильич как-то сразу прикипел к домне. Первая доменная печь на Магнитке, затем вторая, третья. Задувать домны не простое дело, и хоть не выдался новый доменщик ростом и в плечах неширок, а силу свою над печами хорошо чувствовал. Понимали это и другие. Когда через несколько лет принимали Савичева в партию, смотрели на него так, словно он ростом выше стал.
Ни на какую другую работу не променял бы он профессию доменщика, а пришлось: враг, внезапно обрушившийся на нашу Родину, захотел испытать его силу, выдержку, мужество в огне войны.
В начале сорок второго года ушел Савичев добровольцем на фронт. Про войну Николай Ильич упомянул в тетради скупо: участвовал в освобождении Ржева, в прорыве блокады Ленинграда, в штурме Будапешта. Всего не расскажешь, что пережито. Его часть с ходу попала в бой в районе Ржева. Ржев — один из узлов, которые немецкое командование хотело превратить в центры укрепленных районов западнее Москвы.
В лютый мороз, по пояс в снегу, с большими боями и потерями часть Савичева тяжело продвигалась вперед. За пять кровопролитных дней достигли Волги в районе Ржева и, оттеснив противника, заняли подступы к городу.
Савичева назначили командиром взвода управления. С той же спокойной деловитостью, с какой заступал на смену в цехе, принял он новые обязанности. Обеспечивал связь с батареями, с пехотой, с разведчиками. Однажды командир одной батареи занес на карту не в тот квадрат место расположения точки. В течение нескольких часов орудие било мимо цели. Начальник штаба дивизии отстранил командира от командования и назначил на батарею Савичева. Теперь Николай Ильич высекал огонь из орудия, прикрывая атаку солдат.
Мороз стал еще злее, по глубокому снегу без дороги продвигаться было невозможно, но люди шли и тянули за собой орудия. Транспорт из-за заносов и метелей не справлялся с подвозом боеприпасов, горючего, продовольствия. А тут еще началась бомбежка. Часть оказалась оторванной от главных сил фронта и, полуокруженная врагом, вынуждена была перейти к обороне.
Непрерывные бои измотали людей. И все же в этих условиях Николай Савичев, магнитогорский металлург, чувствовал себя сильным, сильнее врага, сильнее смерти. Свою душевную силу, силу рабочего, коммуниста он старался передать бойцам. Каждый день спокойный, сдержанный командир требовал от солдат того, что делал сам, — умываться, бриться чистить орудие, пришивать воротнички. Однажды в самый горький отчаянный час заговорил Савичев о Магнитке, о только что построенной новой домне. Там, в тылу, люди тоже стояли лицом к огню. Савичев предложил бойцам написать письма домой, это оказалось лучшим средством вселить в уставших людей веру, заставить думать о жизни. Сам командир послал жене песню, которой выразил все: тоску и боль, лишения и холод, и надежду, что с ним ничего не случится…
Бои на Ржевском направлении продолжались долго. Они занимают многие трудные страницы в истории Великой Отечественной войны и в биографии доменщика Савичева.
— Тяжело было под Ржевом?
Он смотрит куда-то мимо меня, как будто снова видит снега и окопы и что-то еще, чего я не знаю и, качая головой, негромко говорит:
— Ржев что! Там в снегу окопаться можно было, а вот под Ленинградом в болоте стояли, под беспрерывными бомбежками. Ночью приносили сухарей, мерзлой каши.
Нелегкий боевой путь прошел Николай Ильич Савичев. За участие в прорыве блокады Ленинграда он удостоен ордена Красной Звезды. С боями дошел до Будапешта, стал начальником штаба дивизиона.
На войне бывало всякое. Случалось и такое, когда командиры, не умея убедить бойцов словом, хватались за наган. И мне особенно западают в душу слова Савичева: «Я всю войну провоевал без нагана». Но зато однажды, уже в восточной Пруссии, обнаружив на развалинах разбомбленного дома пианино, Савичев распорядился взять его с собой. В части всегда оказывались люди, умевшие играть на баяне, и сам Савичев нередко брал в руки баян, а вот пианист был один. И все же дивизион не расставался с громоздким беккеровским инструментом, который перевозили по дорогам войны вместе с батареями. Заслышав в прифронтовом лесу музыку, бойцы говорили: «Музыкальный дивизион Савичева концерт дает».
Выполнив свой боевой солдатский долг, Николай Ильич вернулся к доменным печам. Спазмы сжимали горло — шутка ли, почти пять лет не видел своего цеха! Сколько нанюхался пороху! А тут в нос ударил родной запах гари, окалины. К вечеру освоился и деловито, обстоятельно вникал во все, как будто вчера только отошел от горна. За войну печи поизносились, оборудование устарело. Надо было многое менять, внедрять новую технологию, новые методы режима. Приходилось, как на фронте: брать с бою один рубеж, за ним второй, третий. Как и на фронте, за каждый трудно взятый рубеж получал Николай Ильич награды. К боевым орденам прибавился орден Ленина, медаль «За трудовую доблесть», высокое звание Героя Социалистического Труда.
Среди многих поздравлений, в связи с присвоением звания Героя, его особенно обрадовало два. Одно — прибывшие из-под Тулы. Его прислал тот самый Геннадий, лихой баянист, который писал на фотографии: «Жди, вернусь с победой». Вернулся-таки! Работает железнодорожником. Второе — пришло из Челябинска от бывшего топографа Накоскина, с которым прошли всю войну рядом. Писал, что работает школьным учителем.
Недавно я побывала в Магнитогорске и, конечно, навестила доменщиков. Как всегда, не сразу увидела у горна Николая Ильича. Кажется, годы совсем не изменили его, разве что голос стал глуше и жесты еще скупее, а на губах прежняя, мягкая улыбка. Он переводит разговор на другое: с рудой трудно стало, работа идет не так, как хотелось бы. Огорченно вздыхает:
— Если бы хорошо с загрузкой было…
А в Челябинске у меня произошла такая встреча. Однажды подошла ко мне миловидная девушка, музыкальный редактор телевидения.
— Вы были в Магнитке, видели моего папку? — по-детски спросила она.
— Папку? Кто он?
— Савичев, Николай Ильич.
Я смутно начинаю вспоминать, что когда-то была на квартире Савичевых, видела девочку-подростка. Значит, музыкант?
— Это, наверно, от отца передалось, — говорит она и на щеках ее образуются ямочки.
— Он ведь очень любит музыку. Раньше нас с сестрой научился играть на пианино. На слух подбирает любую мелодию. Играет вальсы Шопена, рапсодию Листа.
— А я-то думала, что все знаю о Николае Ильиче…
— Так не только с вами, — говорит дочь Николая Ильича, улыбаясь мягкой отцовской улыбкой. — Один московский журналист написал об отце такое: «Придя с работы, он быстро разогрел ужин, так как долго не было жены, а дочь еще не пришла из школы…» Неправда. Отец никогда не притронется к кастрюлям, как бы ни был голоден. В коллективном саду сторож говорит всем: «Берите пример с Николая Савичева, вон какой у него чудесный сад». И не знает, что вся работа Николая Ильича по уходу за садом заключается в том, чтобы привезти и отвезти маму. Это она удобряет почву, делает прививки, а он все больше книжки читает. О доменных печах…
Девушка некоторое время молчит, улыбаясь.
— Года два назад, — продолжает она, — отец заболел. У него пропали слух и голос. В больнице врачи успокаивали: «Пройдет. Это профессиональная болезнь. От шума домен». А может, это последствия войны?.. Два месяца пролежал в больнице. Когда пришел домой, сел к пианино и заиграл. Может, лучше было бы стать ему музыкантом, а не доменщиком?
Не знаю, шутит она или всерьез, но мне хочется сказать ей, что людям нужна всякая музыка, и музыка Труда тоже, и что ее отец в своем труде истинный художник, а в бою истинный солдат, хотя солдатами не рождаются…
М. Верниковская
ПОСЛЕДНЯЯ МОБИЛИЗАЦИЯ
Родной уральский край! Высокие горы оградили тебя от суховеев, как сторожа-великаны встали у твоих подземных кладовых, и чем ты суровей, тем сильнее человек, полюбивший тебя, назвавший своим краем. А тот, кто научился любить свой край, умеет любить и тебя, Родина. Для него и за далью гор — родная, русская земля и никому ее не отнять и не убавить. Своей жизнью доказали это твои сыновья. Вот рассказ об одном из них.
Его имя — Иван Птицын. После смерти друзья дали ему другое имя и заставили жить в фильме «Орлиный остров». Это киноповесть об экспедиции советских ученых на загадочный остров в Черном море. Начинается фильм с кадров о войне. В бушующем море борется с волнами тяжело раненный моряк с потопленного врагом катера. На экран наплывают слова: «Памяти Птицына Ивана Захаровича, советского археолога и военного моряка, ученого и мечтателя, павшего смертью храбрых в бою с фашистскими захватчиками». Читающий эти строки, запомни это имя навсегда. Только памятью сердца можно воздать должное тем, кто не вернулся домой, защищая Родину.
Мы не сразу узнали, что Иван Птицын — наш земляк, из старинного горнозаводского города Аши. Об этом позднее сообщили его родные. И тогда Иван Птицын (в фильме Громов Иван Васильевич) шагнул с экрана, протянул руку — давайте знакомиться! — и повел в свой родной город, на Канатную улицу. Там, в доме № 17, прошли его детство и юность, там живет его мать, хранятся фотографии. На Ашинском металлургическом заводе работают два брата Ивана Птицына. Один — конструктор, другой — инженер по инструментам. Сестра — бригадир сборщиков на заводе «Электролуч».
По склонам высоких гор, обступивших город, сбегают к реке деревянные домики, цепляясь друг за друга березовым частоколом огородов. В центре самая высокая гора — Липовая. Далеко вокруг разносится аромат незаметных цветов черноствольной липы. Летом пчелы роятся семьями в рощах, насыщаются липовым цветением. А внизу блестит рыбьей чешуей река Сим. В расселинах между гор — завод. По утрам зыбкие волны заводского дыма смешиваются с тонкими голубыми струйками над крышами домов. От низких труб над крышами растекается свой запах — горелой осины, пережаренного масла и рыбных пирогов.
Новостройки Аши пока еще не подошли к Канатной улице и можно легко представить, как в те далекие годы вечерами в пятистенном доме заводского бухгалтера садилась у раскрытых окон пить чай из самовара большая семья. Захар Иванович Птицын любил эти вечерние часы. Но не они манили младшего сына. Ваня убегал в горы, в лес. Из-за крутых отрогов залетали незнакомые птицы, пробуждали в подростке ощущение силы и полета. Прошло много лет, а мать Ивана — Екатерина Матвеевна — и сейчас помнит, как нарекал мальчик куриц кличками голубей. Иван делал всю работу по дому — носил воду, колол дрова, загонял куриц на насест и украдкой бегал к заводу.
И сейчас на Канатной босоногие мальчишки пускают голубей в небо и, задрав головы кверху, смотрят, как проносятся, прочерчивая белые полосы, реактивные самолеты. Мальчишки теперь мечтают о космосе. Ваня Птицын мечтал о рабочей спецовке. Он первым в семье принес в деревянный домик на Канатной запах заводской гари и машинного масла. Завод стал его романтикой, его гордостью. Глядя на фотографии, с которых смотрит широколицый подросток с крупными чертами и юношеской припухлостью губ, мать до сих пор не может понять его тогдашнего упрямства:
— Пошел на мартен работать. Приходит домой грязный, я его корю — кто, говорю, на тебя стирать будет? А он все равно продолжал ходить на завод. Молчал и ходил. А потом поступил в техникум.
Старая женщина протягивает еще один, пожелтевший от времени снимок. На нем — учащиеся вечернего техникума. Внизу твердо, размашисто написано: «Сквозная бригада Ивана Птицына». Бригадир возмужал, раздался в плечах. Его огрубелые руки умеют теперь не только колоть дрова, но и варить сталь. Учится играть на баяне, ходит в заводской клуб, участвует в самодеятельности. Братья вспоминают, как любил он песню варяжского гостя из оперы «Садко» — «О скалы грозные дробятся с ревом волны»…
Плечистый, гибкий, с добродушной искринкой в больших серых глазах — таким он запомнился матери, когда уходил в армию. Его признали годным для морской службы. В родном городе, в мартеновском цехе познал он стихию огня, теперь ему предстояло познать стихию моря. Что ж, и жаркий огонь, и высокая упругая волна — удел сильных и смелых. Те, кто знал близко Ивана Птицына, не удивились, когда, отслужив на флоте положенный срок, он остался на сверхсрочную. Родные увещевали его: «Когда жить, как все, будешь?»
А Ивана влекла кочевая жизнь моряка. Вот он на фотографии — рослый матрос в полосатой тельняшке, в бескозырке. А еще через год Иван Птицын присылает фотографию, где он в форме морского офицера. На обороте тот же четкий, размашистый почерк: «На добрую память родителям. Снимался после дальнего плавания». Он не раз бороздил океан, повидал чужие страны.
Однажды в плавании Птицын услышал полулегенду, полуисторию о загадочном острове Ахилла в Черном море. Будто во время бури на море появляется среди скал огненная фигура Ахилла, и протянутая рука указывает путь кораблю в скрытую гавань. Но как только стихнет шторм, корабль должен покинуть укрытие, иначе ему грозит гибель. Веря старым преданиям, многие моряки далеко обходят таинственный остров.
Сказочный герой Троянской битвы Ахилл пробудил в военном моряке увлечение древней историей. В тридцать два года Иван Птицын неожиданно оставил морскую службу и поступил на археологическое отделение Московского университета. Он пришел в аудиторию в бушлате и тельняшке, но профессор Артемий Владимирович Арциховский, увидев его, не выказал удивления. Встряхивая черной шапкой волос над высоким лбом, профессор обратился к первокурсникам со словами:
— Археология — история, вооруженная лопатой и киркой. Поле деятельности археологов — не письменный стол, а степь и горы, леса и пустыни, моря и реки. Вы — разведчики прошлого, открывающие тайны человеческой истории.
Профессор хотел, чтоб студент в бушлате не жалел о море, а понял, что в новой науке тоже свой штормовой ветер, ветер странствий. В конце учебного года профессор объявил, что готовится в экспедицию в древний Новгород. Он возьмет с собой тех, кто не только проявит себя на экзаменах, но и сноровист, вынослив в «черной работе», умеет крепко держать в руках кирку и заступ. Недавний моряк был спокоен на этот счет. Экзамен он сдал успешно, а физической силы и выносливости ему не занимать. Его просоленная морем кожа вынесет любые испытания.
Они вместе сидели в аудитории: Иван Птицын и Георгий Федоров, тоже любивший романтику в жизни. Они стали закадычными друзьями. Велика была их радость, когда узнали, что оба едут в экспедицию с профессором.
— Нам, студентам, участникам экспедиции, — вспоминает теперь Георгий Борисович Федоров, — было поручено «охранять» в поезде наши «орудия производства»: ящики с ножами, рулетки и огромную бутыль с формалином. Где-то на стыке рельс вагон сильно тряхнуло и бутыль разбилась. С воплем кинулись пассажиры и студенты кто куда. В вагоне остался один Птицын. Он спокойно выбросил разбитую бутыль в окно и смеялся над нашей трусостью.
…Жаркое августовское солнце палило нещадно. Окаменевшая земля трудно поддавалась кирке. Она изматывала, изводила студентов, к вечеру все валились с ног. А Иван Птицын, намахавшись лопатой, шел к реке Волхов и часами плавал. Однажды где-то в глубине земли камень сменился кирпичом. Профессор сказал студентам:
— Это граница вольности великого Новгорода. И эту границу открыли вы…
Еще до окончания университета Ивана Захаровича Птицына направляют работать в Загорск. В центре старинного подмосковного городка, утопающего в зелени, высятся зубчатые серые стены Троице-Сергиевой лавры. Долгие годы лавра служила крепостью и усыпальницей царей, была прибежищем монахов и попов. Со всех концов России шли сюда верующие поклоняться гробнице. Таинственные подземелья, надгробия укрепляли суеверия темных людей.
Иван Захарович Птицын — директор антирелигиозного музея в Загорске и одновременно научный работник. Здесь же вместе с ним работает его друг Георгий Федоров. Надо раскрыть тайны древних плит и надписей, восстановить правдивую историю лавры, а вместе с тем помочь людям освободиться от слепой веры таинства. Вот еще одна фотография того времени — Иван Захарович с группой рабочих и ученых во время раскопок. В центре любимый профессор. На Птицыне белая рубашка, чуть стянутая у шеи галстуком. Теперь всем своим обликом он напоминает человека тонкого интеллектуального труда. Руки его касаются хрупких древних предметов — по ним он читает историю свой Родины.