Но не это волновало подеста. Пасквале Корсиньяно был опытен и умён, но то, что он видел, противоречило его уму и опыту. Считать случайной пятую смерть в кругу мессира Фабио - да, ему хотелось, но считать публично, тонко и насмешливо улыбаясь, про себя же придерживаясь прямо противоположного мнения. Да, сам он был убеждён, что вокруг Фабио Марескотти сплетён дьявольски тонкий, наиумнейший заговор, не глупая и прямолинейная вендетта, нет, изощрённый и извращённый, насмешливый и язвительный ум преступника, глумившийся над жертвой, гримасничающий и хохочущий, - вот что виделось тут Корсиньяно. Ну а так как интересы подеста и убийцы совпадали, мессир Пасквале считал нужным проявлять учтивую обходительность и уважение к такому умному душегубу, делая всё, чтобы сотворённое им считалось случайностью. Но сейчас Пасквале Корсиньяно подлинно ничего не понимал. Как этот дьявол сделал это, чёрт возьми?
-Нужно послушать врача, - снова обронил прокурор, - мог же он и сам дать дуба...
Подеста только хмыкнул.
Подоспевший личный медик Петруччи, мессир Джорджио Стефано, был навеселе, но, увидев тело, протрезвел на глазах. Однако он категорически отказался осматривать покойного в нужнике, мотивируя это неудобством обследования. Подеста скрипнул было зубами, но не мог не признать, что в требовании врача есть известная логика. Были вызваны люди подестата, и тело не без труда извлекли на свет Божий. К этому времени слух, что в нужнике нашли тело Карло Донати, уже успел облететь зал пирующих, и те, кто ещё мог вязать лыко, приникли к окнам или вывалили на веранду, где до того стоял один Альбино, и наблюдали за переносом тела в баню.
Рядом с Альбино оказался коричневый плащ и седой висок Фабио Марескотти. Это был тот невозможный момент всеобщей растерянности и замешательства, когда можно было свести счеты с негодяем. Охраны рядом не было, и Альбино сжал рукоять беллунского кинжала, ощутив, как заледенели пальцы. Но он не был готов к убийству, его дух, растерянный и немощный, трепетал в испуге. Было заметно, что и сам Марескотти, озирая погибшего, находится совсем не в том состоянии, что в Ашано. Теперь в нём не было ни злости, ни бешенства, он казался сломленным, в дрожи рук проступал испуг, в пересохших губах, кои он поминутно облизывал, - потрясение. Карло Донати, тяжёлый, как бык, крупный и неповоротливый, был силён, как медведь, а вот он лежит с голой задницей и измазанными в дерьме волосами и лицом и не может пошевелиться. Как же это?
Появившиеся на веранде господа Венафро и Петруччи пошли вниз, и Марескотти, пошатываясь, устремился следом. За ними спустился и епископ Квирини. Сейчас, в сиреневатом свете затянутого облаками неба и дождевой пелены его преосвященство вдруг показался монаху иконописно красивым, на тонком лице засияли глаза страдальца и мученика, но длилось это считанные минуты, Гаэтано подошёл к перилам, и вежды его смотрели теперь с безжалостной жестокостью палача и непонятной брезгливостью. Епископ во время застолья никуда не выходил, это Альбино помнил точно, не то невольно подумал бы, что тот своими руками убил Донати.
Потом рядом с Альбино возник Филиппо Баркальи. Он несколько минут смотрел сверху на погибшего, вслед за тем вдруг покачнулся и, не поддержи его Альбино, упал бы. Монах почувствовал всплеск гнева, но гневался только на самого себя. Господи, какое же он ничтожество! Мало того, что не смог вонзить кинжал в негодяя, так вдобавок вынужден возиться с предателем... Раздражение его усугублялось ещё и запахом выгребной ямы, он обернулся к двери опустевшей пиршественной залы, чтобы отвлечься от дурных впечатлений. Там, у стола, стоял Франческо Фантони и целовался с красивой девицей, повисшей у него на шее.
Альбино узнал Лауру Четону.
______________________________________________________
В подобном положении дело сопряжено с опасностью и внушает серьёзную тревогу. (лат.)
Неблагоприятные события (лат)
Глава X. Больные мысли Франческо Фантони.
Тем временем во дворе, несмотря на дождь, собирались самые почётные гости праздника. Капитан народа и его советник изволили оглядеть отхожее место и, что делало честь уму обоих, пришли к тому же выводу, что и подеста с прокурором. Петруччи чувствовал себя по-дурацки: ведь именно он приказал снять охрану с Донати, направлявшегося в уборную. Конечно, он и представить не мог, что смерть может настичь того в нужнике, и вот на тебе... Мессир Корсиньяно подлинно служил Пандольфо немым укором, однако подеста был достаточно умен, чтобы не напомнить ему об этом. Он коротко рассказал кузену о предпринятых действиях и заявил, что всё будет зависеть от заключения врача.
-Не знаю, что и подумать, - честно и самокритично заметил подеста, - это просто чёрт знает, что такое. Думать, что некто убил его, запер задвижку изнутри, а сам вылез через щель величиной с грецкий орех сбоку или пролез над дверью на виду у всех, чересчур фантастично. Равно утверждать, что молодой парень, которому и тридцати нет, мог просто так на стульчаке отдать Богу душу, смешно. Послушаем, что скажет Стефано.
Петруччи кивнул.
Паоло Сильвестри и Никколо Монтичано, вышедшие во внутренний двор в числе первых, молча переглядывались, и их взгляды легко читались. Ещё неделю назад в Ашано их было четверо, и вот - вдвое меньше. Бог ли, чёрт ли вмешался в дела человеческие, но это были совсем не шутки. И Паоло, и Никколо не отличались большим умом, но даже они поняли, что некая враждебная им сила, точно надсмехаясь, уничтожает их одного за другим, и самым пугающим было именно то, что невозможно было понять, кто им мстит и за что, человеческая или божья рука сводит с ними счёты.
-Говорил ли в последние дни Донати, что ему кто-то угрожал? - голос подеста отвлёк их от туманных размышлений.
Паоло и Никколо растерянно покачали головами.
-О чём он вообще говорил с вами накануне? Вы виделись утром? - не отставал подеста.
Монтичано покачал головой, он встретил Донати около палаццо мессира Марескотти, когда они выходили для участия в свадебных торжествах. Донати и Сильвестри жили в доме мессира Фабио, он, Никколо, - дома.
-Мы всё равно узнаем каждый его шаг, - повернулся к Паоло Сильвестри подеста. - С кем он виделся в последние дни, что говорил? Был ли у него враг? Что он говорил, когда вы шли сюда?
Сильвестри в раздумье почесал затылок, потом сообщил, что Донати в полночь уходил и вернулся только на рассвете, проклиная небо и землю. Карло сказал, что набрёл на старуху-сводню в полуподвале, та предложила ему молоденькую красотку за две лиры. Он пошёл в комнату, где было хоть глаз выколи, нашёл там девку, правда, ему показалось, что у неё дряблые ляжки и зловонное дыхание, когда же он после взял из камина горящую головню и зажёг висевший наверху светильник, в глаза ему у молоденькой красотки бросились лохмы волос с проседью, на макушке у неё была лысина, где свободно прогуливались одинокие вши, а в середине узкого и морщинистого лба была выжжена отметина, как будто ее заклеймили у рыночного столба. Брови, облепленные гнидами, нависали над глазами, которые слезились и источали гной, одна из сопливых ноздрей была обрезана, рот крив на одну сторону и оттуда стекала слизь - из-за отсутствия зубов она не могла сдержать слюну... Его стошнило, и он ушёл, не заплатив. По этому поводу Карло и разорялся с самого утра, а больше ничего Паоло припомнить не мог, особенно заметив, как оторопело замер, выслушав его, подеста и как согнулся в хохоте пополам прокурор Лоренцо Монтинеро.
Рядом оказалась и Катарина Корсиньяно. Её рассказ Сильвестри откровенно шокировал. Монтинеро, заметив свою нареченную, велел ей забрать сестёр и ехать домой к отцу.
-Танцев больше не будет, дорогая, - заметил он, - слушать же мерзкие подробности жизни покойного тебе, конечно, неинтересно.
-А где ты провёл прошлую ночь? - дотошно поинтересовалась вдруг девица, уперев руки в бока и глядя на прокурора с тем въедливым подозрением, с которым судья обычно оглядывает оглядывает закоренелого преступника, предъявившего, однако, суду неопровержимое алиби.
-О, ты уже ревнуешь, мой ангел, - по-кошачьи промурлыкал Лоренцо, - свидетельствую перед Богом, что прошлую ночь я провёл в собственном доме в одинокой постели, но я видел сладкий сон про то, что ты рядом. Я не шляюсь по веселым кварталам, дорогая.
-Положение не позволяет? - иронично поинтересовалась Катарина.
-Честь, - надменно проронил прокурор.
Крепко прижав к себе чёрного остроухого кота, с веранды озирал двор мессир Камилло Тонди. На щеках его проступал хмельной румянец, в глазах плыл туман. Альбино заметил, что он не особо расстроен происходящим, но исполнен любопытства и внимательно слушает все разговоры в толпе, хоть они, в общем-то, ничего нового не содержали.
-Нет, что ни говорите, а странно... Мертвый в запертом изнутри нужнике...- удивлялся Джованни Ручелаи, уже успевший вместе с мессиром Сминоччи, справив нужду, вернуться во двор.
-Он мог отравиться чем-нибудь, вот и всё, - высказал свежую мысль мессир Сминоччи, - он, я сам видел, на грибы налегал, попался один ядовитый и пиши пропало....
-Не было там ничего ядовитого, - зло обронил мессир Лучиано, увидев в подобных предположениях хулу на дом Убертини, - грибами у нас старая Джулия заведует, она их сорок лет заготавливает и сама уминает чашками... Никогда никто не травился. Вы же не думаете, что он отравлен? - расстроенный Убертини протянул руки к Тонди, стоявшему на веранде с котом.
Архивариус погладил проснувшегося кота, сказал, что насчет грибов ничего не знает, он ел их и прекрасно себя чувствует, а затем сообщил собравшимся, что сам он слышал о смерти в нужнике только однажды, точнее, прочёл о подобном в книге христианского историка Сократа Схоластика.
-Это было, когда стареющий император Константин вызвал в 336 году от рождества Христова в Константинополь ересиарха Ария и спросил: признает ли он никейский символ веры? Арий солгал, что признает. Император поверил в обращение еретика и велел константинопольскому епископу Александру принять Ария в церковное общение.- Мессир Тонди не мгновение умолк, опустив на пол кота, который, вытянув вперед передние лапки, сладко потянулся, согнув дугой спинку и хвост. - Это привело ариан в великую радость, - продолжил мессир Камилло, - а истинных христиан, напротив, повергло в смущение. Им оставалось надеяться единственно на заступничество Божие, и их молитвы не остались без ответа. Выйдя из дворца, ересиарх шествовал посредине улицы как триумфатор, в сопровождении многочисленных сторонников, но вблизи площади внезапно почувствовал расслабление желудка. Спросив, где здесь поблизости отхожее место, он поспешил туда и, по словам Сократа, "впал в такое изнеможение, что с извержениями тотчас излилось из него большое количество крови и вышли тонкие внутренности, и он тут же умер"...
Сие повествование повергло слушателей в трепет, несмотря даже на то, что погибший Карло Донати на еретика, а тем паче на ересиарха, ну никак не тянул, хотя бы по причине полного отсутствия мозгов. Но сказанное заставило многих задуматься, а, главное, совсем позабыть, к радости мессира Убертини, предположение о грибном отравлении. "Кара Божья" - эти слова, что и говорить, любого ужаснуть способны, и направление мыслей собравшихся изменилось. Покойнику припомнили, что в господнем храме он был нечастым гостем, постоянно по блудным домам шлялся и в винопитии умерен не был, к тому же гневлив был и старших не уважал, да и пакостей творил вообще изрядно...
Тут же, как водится, поползли шепотки и новые предположения - одно хуже другого.
-Скорее всего, просто рукоблудил над выгребной ямой, поскользнулся, да виском и стукнулся...
-Не исключено, что заразу подхватил галльскую, вот и помер...
Альбино увидел, что по ступеням спускается во двор Франческо Фантони, уже один, без девицы. Он вовсе не показался монаху радостным, напротив, имел недовольное выражение лица и мрачно озирал двор и столпившийся народ, но тут из бани появился медик, и все обернулись к нему. Мессир же Стефано, заметив обращенные к нему лица, тоже поморщился. Он понимал, что придётся едва ли не публично расписаться в собственном бессилии, а кому такое понравится? Тем не менее, врач вытер вспотевший лоб и сообщил мессиру Пандольфо, что представленный его вниманию мертвец умер от остановки сердца, точнее, от паралича сердца, однако причины оного ему не известны. Перед смертью у мессира Донати был обморок.
-А ведь с ним это уже было, - неожиданно подал голос Сильвестри, - он и на турнире однажды упал, но не на ристалище, а у шатра, и жаловался потом, что дышать не может и в груди болит...
Это припомнил и Монтичано, да и всех остальных словно отпустило. Слов нет, смерть мессира Донати настигла нелепая и грустная, но раз остановилось сердце - что тут попишешь?
Дождь к этому времени уже перестал, молодых отвели в их покои, и так как капитан народа решил вместе с Венафро вернуться к себе, то и все остальные гости почувствовали, что им пора восвояси. Поднялась обычная сутолока, никто не мог найти перчаток, куда-то подевались все шляпы, у мессира Сминоччи исчезла сбруя, а лошадь ускакала прочь с конюшни, но её поймали. Постепенно на длинных лестницах стало безлюдно, всюду царил ералаш, и несло винным перегаром. Стулья были раскиданы, скатерти залиты пивом, служанки громко жаловались, что выпивохи изгадили пол, и всюду валяются осколки стекла, а на скатертях видны отпечатки сапог и отметины шпор... Шарь теперь по углам со свечой иль с лучиной коптящей, да все вымывай...
Все эти жалобы, отнюдь не предназначавшиеся для посторонних ушей, довелось услышать мессиру Марескотти, который со своими людьми ждал, когда привезут телегу для покойника, мессиру Камилло Тонди, который во время сборов домой опять упустил кота и нашёл его под лестницей, да Альбино, который долго искал свой плащ, наконец обнаружил его у коновязи на чьем-то осле во дворе дома.
Новость о смерти мессира Карло Донати быстро разнеслась по городу, контрада Улитки, к которой принадлежал покойный, скликала людей на похороны. Ни мессир Тонди, ни Элиджео Арминелли, ни монна Фантони, никто из знакомых Альбино не выразил сугубой скорби по поводу этой смерти. Скорее наоборот. Случившееся развеселило сиенцев, никогда не отличавшихся сентиментальностью, до упаду. Они нисколько не изображали горя, рассказывая друг другу мерзкие подробности произошедшего, судачили напропалую и даже сочинили паскудную песенку "Отхожее место - конец нечестивых" с омерзительным припевом: "Над ямой выгребною!", повторявшимся после каждого куплета, а какой-то сугубый кощунник создал на эту тему даже хорал на мотив "Veni, Creator!"
Альбино, придя домой уже в сумерках, застал дома Фантони. Тот, непривычно грустный, наигрывал безотрадный напев, тихо подпевая:
Ты смертен, человек, и помни это,
Строй планы и верши свои дела,
Но пролетят часы, развеется зола,
И был ли ты? - никто не даст ответа.
И горечь бед твоих и радость от побед
Не стоят ничего, и от веков, что были
Когда-то столь шумны, какой остался след?
Для слуха - легкий шум,
для ветра - горстка пыли...