— Пора по домам. — громко сказал Рома, глядя на меня.
Я все понял и, встав, быстро пошел в раздевалку. Меня догнал возглас Владика:
— Вот это телка!
Я застыл на месте, как вкопаный, но затем, вспомнив, что Владик новенький, пересилил себя и пошел переодеться.
Следом с каменными лицами зашли Валерка с Ромой и Владик, который, кажется, уже забыл про девушку.
Я сидел за столом и смотрел на нее. В свете фонаря она была особенно красива: стройная, миниатюрная, в короткой юбочке, не скрывавшей красивые ноги, обтянутые ажурными чулками. Когда она слегка поворачивала голову, казалось, что золотой водопад струится по ее плечам.
Сзади меня кто-то остановился и хмыкнул; у меня не было никаких сомнений, что это новенький, Владик. Ни Валерка, ни Роман такого бы себе не позволили; я замер в предчувствие того, что он скажет что-то плохое.
Но я ошибся.
— Ладно, я пошел. До завтра. — сказал Владик и вышел из мастерской.
Я увидел в окно, как он появился на улице, остановился и прикурил сигарету. От меня не укрылось то, что пока он прикуривал, он исподлобья разглядывал Оксану… мое воображение дорисовало сальную улыбку и похотливый взгляд
Вадика, что вызвало у меня какое-то чувство ревности и злости. Но тут возле девушки остановилась машина — кажется, "фольксваген" — и через полминуты Оксаны уже не было.
Ушел и Владик, а я остался сидеть и смотреть на улицу с проносящимися по дороге машинами и спешащими куда-то прохожими, пока не почувствовал на своем плече чью-то руку.
— Ну что, до дому, до хаты? — произнес стоящий сзади Рома.
— Да, пошли… — я встал со стула и бросил последний взгляд в окно.
Несколько дней Владик ничего не говорил про девушку, словно чувствуя ту атмосферу, которая создавалась каждый раз при ее появлении, однако я заметил, что он наблюдал за ней. Наблюдал каким-то нехорошим взглядом. Не злым, нет,
просто в его глазах горел азартный огонек и этот огонек меня сильно беспокоил.
А потом в один из дней Оксана не успела уехать до того, как все переоделись. Мы вышли на улицу, когда Оксана стояла под фонарем; Владик неожиданно подошел к ней и что-то спросил. Нам было хорошо видно, как девушка улыбнулась, покачала головой и что-то ответила.
Они говорили пару минут, пока возле фонаря не тормознула "девятка". Оксана резко повернулась и пошла к машине, а Владик направился к нам. Не замечая хмурых лиц, он произнес:
— Пятьсот.
— Что пятьсот? — не сразу сообразил Валерка, а мы с Ромой вздрогнули и переглянулись.
— Телка пятьсот рублей стоит. На ночь. По-другому никак не хочет. Можно вдвоем — тогда штука. Эх, я бы с ней покувыркался…
Теперь передернуло Валерку, а Владик не унимался.
— … денег только нет сейчас. Дороговато, но телка супер! Ладно, я пошел. Мне сегодня еще зачет сдавать… Все, пока, мужики!
Он не стал прощаться рукопожатием, ограничившись тем, что просто махнул рукой. И правильно, наверное, сделал.
Я бы тогда сдержался, просто бы не подал ему руки. И Рома тоже сдержал бы себя. А вот Валерка мог и сорваться…
Владик ушел, а мы стояли и молчали, пока Рома хрипло не произнес:
— Он молодой… и ничего не понимает. Поймет… может быть. Забудем?
Мы с ним согласились, хотя забыть такое было очень трудно.
Еще два дня прошло нормально — Владик уходил с работы в пять часов, у него что-то там было с учебой, не помню.
На третий день Владик неожиданно попросил у Ромы аванс.
— Сколько? — равнодушно спросил Рома.
— Рублей пятьсот. — ответил Владик и я было насторожился, но потом одернул себя.
Пятьсот рублей — круглая и вполне подходящая сумма для аванса. А эта ассоциация, возникшая в мыслях — просто мнительность.
Видимо, так решил и Рома, потому что после секундного колебания он полез в карман и достал несколько бумажек.
Оказалось, что мы ошиблись.
В половине седьмого возле фонаря остановились белые жигули. То ли "пятерка", то ли "семерка" — я их до сих пор не умею различать.
Владик встал со своего места и подошел к Роме.
— Ром, мне сегодня пораньше надо, о" кей?
— Иди. — пожал плечами Рома.
Владик резво переоделся, выскочил на улицу и уселся в "жигули". Мы думали, что машина сразу же уедет, но она не уезжала.
Мы уже начали догадываться, что все-таки происходит, но до последней минуты надеялись, что это не так и мы ошибаемся.
До тех пор, пока не появилась она…
Дверь машины распахнулась и Оксана села в салон. Тогда машина и уехала, провожаемая взглядами трех остолбеневших человек.
Больше в этот день мы не сказали друг другу ни слова. Молча переоделись, вышли на улицу и, не прощаясь, пошли по домам. Состояние было какое-то шоковое.
На работу Владик опоздал, но пришел довольный. Опять-таки не замечая наших мрачных взглядов, он громко поздоровался, переоделся, уселся за свой стол и принялся что-то паять. Мы молча сидели и смотрели на него.
Через десять минут он оторвался от работы и осмотрел мастерскую.
Наверное, он по-своему истолковал эту ситуацию. Решив, что мы ждем от него объяснений причины опоздания, Владик довольно пояснил:
— Проспал. Телку эту трахал. С Сережкой, с корешком своим, на пару. Сначала по очереди, потом вдвоем одновременно. Ну, мужики, девочка, скажу вам, высший класс. Денег этих стоит. Такие вещи исполняла! Меня на пять раз хватило, а Серый семь умудрился сделать. Пихали во все, что можно. Она
ненасытная и вертлявая, как пропеллер. Так что, мужики, рекомендую! Шлюха от Бога.
Что-то треснуло и мы повернулись на звук — это Рома сломал свою любимую линейку.
Валерка встал и вышел из мастерской, а я посмотрел на свои ладони и увидел, что они сжались в кулаки так, что ногти вонзились в кожу.
— Понравилось, значит? — глухо спросил Рома.
— Не то слово! — воскликнул Владик и опять уткнулся в микросхему.
Рома тоже поднялся и вышел из мастерской. Я остался сидеть. Работать не хотелось, вообще ничего не хотелось делать. Было такое чувство, словно тебя мамкнули лицом в дерьмо, а затем убедили, что дерьмо — это самое большее,
чего ты достоин. И я знал, кто меня туда макнул.
Владик сидел в трех метрах от меня и напевал что-то бравурное, а я с каждой его нотой все ближе и ближе приближался к тому состоянию, когда придется встать, преодолеть эти метры и чем-то тяжелым…
Из критического состояния меня вывел голос Ромы, зашедшего в мастерскую и ставшего у порога.
— У нас заказ на выезде. — произнес он бодрым тоном.
Только потом я понял, какие невероятные усилия он приложил, чтобы придать голосу нужную интонацию, а тогда…
Тогда я даже не удивился этому странному заказу, так меня поразил бодрый Ромин голос.
А вот Владика заинтересовал заказ. Он так и спросил:
— Что за заказ на выезде?
— Шабашка. Для всех и на целый день. У местного кабельного телевидения аппаратура полетела. Надо посмотреть и срочно все сделать. Платят по двойному тарифу.
Теперь я начал кое-что понимать.
Владик наживку заглотнул сразу; он встал и направился к выходу. Я последовал за ним.
Мы вышли из мастерской на улицу, где нас ждал Валерка. Рома закрыл дверь и повел нас в сторону гаражей, за которыми виднелось серое пятно лесополосы с голыми, уже осыпавшимися деревьями.
— Эй, мужики, а инструменты? — спохватился Владик.
— Сейчас посмотрим, что к чему, а потом если что, Валерка сбегает, принесет.
Может, там делов никаких нет, чего лишний раз тяжесть таскать. — пробурчал Рома.
Чувствовалось, что он себя еле сдерживает.
— И где эти телевизионщики? — спросил Владик, когда мы подошли к гаражам.
— Там, дальше… — Рома неопределенно махнул рукой и продолжил путь.
Около одинадцати часов дня — в это время обычно на улицах немноголюдно, а среди гаражей вообще не было ни души.
Тут Владик заподозрил неладное и остановился.
— Что за бред, где тут может быть…
Договорить он не успел — Валеркин кулак, словно ядро из пушки, врезался Владику в нос, опрокидывая его на землю.
— За что…
Рома, размахнувшись, ударил Владика носком туфля в живот и тот захрипел.
Мой удар пришелся в лицо. Видимо, я рассек ему бровь — хлынула густая, темно-красная кровь, которая раззадорила нас еще сильнее.
Теперь мы били его не останавливаясь, с озверелой яростью, вымещая на нем всю ненависть, скопившуюся со дня появления Владика в нашей конторке.
Он не сопротивлялся — может, потому что уже не мог, а может, потому что понимал, что сопротивление его не спасет.
Через пару минут перед нами лежал безжизненный окровавленный кусок мяса.
Мы постояли над ним, затем повернулись и пошли в сторону мастерской. Шли молча, не говоря друг другу ни слова — все и так было понятно.
К тяжести в груди примешивалось какое-то чувство гадливости… грязи…
В мастерской, сев за свои рабочие места, мы какое-то время сосредоточенно занимались каждый своим делом, а потом я не выдержал и встал. Вышел в туалет, холодной водой ополоснул лицо и посмотрел в зеркало.
Странно и страшно было видеть в своих глазах пугающую пустоту, отрешенность…
Я потряс головой и потянулся за полотенцем.
Когда я вернулся обратно в мастерскую, то садиться на место не стал — вместо этого подошел к бригадиру и позвал его:
— Ром!
— Да?
— Это самое… аванс не дашь мне сегодня?
— Пятьсот? — усмехнулся Рома.
— Пятьсот. — подтвердил я.
— Завтра. — ответил бригадир и кивнул на Валерку. — Сегодня он взял.
Я посмотрел на Валерку, тот как-то виновато улыбнулся и развел руками.
— А ты? — спросил я Рому.
— А я, стало быть, послезавтра…
Все возвращалось на свои места. Как и раньше, два месяца назад, когда Оксаны еще не было.
И хотя Оксана осталась и каждый день она продолжала приходить без пяти семь к фонарному столбу, для нас она стала теперь одной из многих шлюх, стоящих под фонарями по всему городу — ну, может, более дорогой, чем остальные.
Смерть Владика, как мы и ожидали, менты списали на ограбление, на полку легло еще одно нераскрытое преступление и вскоре все забыли про это происшествие.
Лишь иногда, после какого-нибудь похабного анекдота, рассказанного кем-нибудь из нас, в мастерской на несколько секунд наступала тишина и за эти секунды перед глазами каждого из нас проносился силуэт девушки с золотыми волосами, стоящей под фонарным столбом, да непроизвольно
поворачивались в сторону окна наши головы… Но это продолжалось несколько секунд, а потом мы возвращались к своей работе, стараясь никогда больше не вспоминать эти два месяца — пролетевшие как несколько мгновений — наверное,
самые лучшие и самые плохие в наших жизнях.
© Copyright: Чубарьян Александр, 2002
Свидетельство о публикации № 2201180005
Вечеринка (триптих про закинувшихся и не только, фрагмент 2)
ты лучше голодай,
чем что попало есть.
и лучше будь один,
чем с кем попало.
(Омар Хайям)
Одиночество. Что это — болезнь, вызванная комплексами внутреннего мира, либо просто миф, надуманный самим собой в целях оправдания той тоски, которая возникает в результате нехватки чего-… или, точнее говоря, кого либо? Можно ли от одиночества сойти с ума? Или одиночество — это панацея от всех проблем, так или иначе возникающих в результате общения с кем-бы то не было? Фраза "Одинокий волк", возведенная чуть ли не в ранг культа, лишний раз подтверждает старую истину, что доверять нельзя никому, что надеяться можно только на себя и ни на кого более, но… Стоит лишь только понять, что вы одиноки и вам настолько станет жалко себя, что вы пойдете на все, лишь бы никто не смог про вас это сказать. И даже больше — вы будете обманывать сами себя, надумывая, что у вас никогда не возникает ощущения вакуума вокруг себя, что у вас есть друзья… Все это иллюзии.
Но что самое парадоксальное — это то, что те, кто вас окружает, те, кого
вы считаете друзьями… они, конечно, тоже считают вас своим другом…
Но они тоже одиноки.
Я расчитываюсь с таксистом, осторожно, чтобы не помять букет, вылезаю наружу и осматриваюсь. Девятиэтажный дом, несколько подъездов — если мне не изменяет память, то в каждом подъезде должно было быть тридцать шесть квартир: 1-36, 37–72… Мне нужна шестьдесят четвертая. Чтобы определить, в каком она подъезде, мне надо зайти внутрь и посмотреть на номера квартир первого этажа, но нужный подъезд я определяю сразу.
Даже дерево возле этого подъезда не такое, как возле остальных. Точнее,
это еще не дерево, а всего лишь саженец — молодое деревце двух-трех
лет отроду. Покосившееся, слегка согнутое в одну сторону и почти не имевшее веток, оно чем-то напоминает прут от арматуры, подобный тем, которые мы лет пять назад засоввывали в рукава, а потом вытаскивали, когда стояли "стенка на стенку". Возле других подъездов одного и того же дома стоят лавочки, здесь же от лавочки остался один ржавый остов, причем, я уверен, если бы этот остов не уходил частично в асфальт, то его тоже бы не было. На покосившейся двери кто-то распылителем вывел давно забытое и волнующее "ГрОб" — я вспоминаю, как почти десять лет назад мы пили пиво на крыше такой же девятиэтажки и играли на гитарах песни "Гражданской обороны". Давно это было — я уже несколько лет живу в центре и спальные районы теперь вызывают у меня смешанное чувство ностальгической тоски и сожаления.
Лифт довозит меня до восьмого этажа, удивляя почти новенькими кнопками и полным отсутствием надписей — здесь явно был косметический ремонт кабины.
Вот и нужная квартира — дверь обита дерматином, причем гвозди с широкими шляпками вбиты так, что образовывают некий сложный геометрический узор, в котором без доброй порции плана сложно разобраться. Почти под самым верхом привинченая и уже потускневшая табличка с номером венчает узор из шляпок и почему-то вселяет в меня смелость — я уверенно нажимаю кнопку звонка и через дверь слышу мелодичный звук.
Дверь распахивается — на пороге стоит тетя Оля в своем неизменном жутком красном платье, поверх которого прицеплен кухонный передник. Увидев меня, она расплывается в улыбке и радостно кричит куда-то внутрь:
— Инга! Инга, иди сюда, Шурик пришел!
Терпеть не могу, когда меня называют Шуриком или какими-нибудь производными от Шуры, однако приходится стерпеть и нацепить на лицо вежливую улыбочку.
— Здрасьте, теть Оль! С именинницей вас! — произношу я, топчась на пороге.
— Здравствуй, Шурик! Спасибо. Проходи, дорогой. Инга!
Инга выходит из зала и подходит ко мне, рассматривая с явным интересом. Я тоже вижу ее впервые — худощавую и довольно высокую девушку с длинными крашеными волосами. Вообще-то, она накрашена вся и, как мне кажется, без чувства меры и безвкусно, но в принципе, она ничего, так себе.
— Познакомьтесь, это Шурик, а это моя дочка Инга. — фраза тети Оли уж
слишком слащавая, но я списываю это на волнение и делаю нечто подобное реверансу с поклоном.
— Очень приятно.
— Мне тоже. — натянуто улыбается Инга и тоже склоняет голову, причем не
вниз, а как-то набок — получается очень похоже на движение, которое обычно делают собаки, когда им что-то непонятно.
Хотя мне очень смешно, виду я не подаю — наоборот, изображаю на своем
лице нечто подобное восхищению и не стираю с лица это выражение, пока
дарю цветы под восторженный лепет тети Оли, рассказывающей Инге о том, какой я хороший.
Девушка цветы принимает с удовольствием, но после того, как берет их в руки, вопросительно смотрит на меня, совершенно не прислушиваясь к словам своей матери. В ее глазах явственно, даже несколько по-хамски читается вопрос: "и это всё?".