— Я протестую! Ваша честь, я решительно протестую! Ксерокопия не может рассматриваться как полноценное свидетельство!
— Я принимаю доводы Павла Тимофеевича, — рефлекторно кивнула выдернутая из грез о даче и внуках судья. — Яна Викторовна, оригинал документа имеется?
— Безусловно. К следующему заседанию я буду готова его предоставить.
— Хорошо. Тогда на этом сегодня и закончим. Следующее заседание состоится через две недели… э-э-э-э… шестого июля.
Немногочисленный народец, присутствовавший в зале исключительно по долгу бизнес-службы, загомонил-зашебуршил на выход. Потому как пятница — она не только для пожилой судьи отрада. Пятница — праздник общенародный. Особливо в краткосрочную летнюю пору.
Асеева сложила документы в портфельчик, мельком заглянула в зеркальце и, оставшись более-менее удовлетворенной увиденным, вышла следом за остальными. Оппонент Бажанов проводил ее недобрым взглядом, а затем перекинулся парой фраз со своим помощником — прыщавым юнцом, на самодовольной физиономии которого отчетливо проступали три класса Оксфорда. Впрочем, стоило Павлу Тимофеевичу изменить тональность в сторону недовольства и раздражения, как чопорно-оксфордское выражение тотчас сменилось угодливым церковно-приходским. Юнец часто-часто закивал головой, впитывая начальственные инструкции и присовокупив к оным врученный Бажановым невеликий пакетик, нырнул в дверь, ведущую в святая святых — комнату отдыха судей.
Сам же Павел Тимофеевич бросился догонять Асееву и настиг ее на парковке суда. Аккурат в тот момент, когда юрисконсульт «Магистрали» собиралась укрыться в своей миниатюрной канареечного цвета «шкоде».
— Яна Викторовна! Подождите! Можно вас на минуточку?
Асеева поморщилась, но, притормозив, обернулась:
— Мне кажется, мы с вами сегодня и без того перебрали лимит общения?
— Буквально пару слов! Как говорится, без протокола.
— Хорошо, слушаю.
— Не поделитесь секретом: где вы раздобыли оригинал? Мне думалось, его давно не существует в природе?
— Рукописи не горят, — усмехнулась юрисконсульт «Магистрали».
— С юридической точки зрения, этот афоризм не выдерживает критики. Да и с литературной, кстати, тоже. Вспомните хотя бы Гоголя.
— Вы хотели поговорить со мной о литературе?
— Вовсе нет. Это так, к слову пришлось. А хотел я вам, уважаемая Яна Викторовна, сказать, что даже при наличии подобного артефакта, боюсь, ваши дела отныне все равно обстоят не столь блестяще.
— Меня не интересуют ваши оценочные суждения. Это во-первых. А во-вторых — бойтесь за кого-нибудь другого. За меня — не нужно.
— Тем не менее согласитесь, что убийство господина Червеня вносит в наше с вами… э-э-э-э… опять-таки выражаясь литературным языком, «противостояние» интригующий колорит?
— А при чем здесь убийство Червеня?
— Ну как же? В свете той нелицеприятной роли, которую сыграли сотрудники охранного предприятия «Квадрига»…
— А что вы подразумеваете под словом «нелицеприятный»?
— Лично я подразумеваю насильственное воспрепятствование попыткам законного руководства завода приступить к исполнению своих обязанностей.
— Прошу прощения, Павел Тимофеевич, но «законность» того или иного состава руководства я готова обсуждать исключительно «под протокол»!
Бажанов аккуратно пригладил растрепанные ветром жидкие волосишки и как бы доверительно как бы улыбнулся:
— Ох, Яна Викторовна! Не на той… Не на той стороне баррикад хлеб насущный добываете! Решительно не понимаю: как вы вообще можете работать на Голубкова? На человека, выступившего непосредственным виновником всех тех несчастий, что обрушились на вашу семью? Это ж, извините, форменный мазохизм! Знаете, как в народе говорят: «Скажи мне, на кого ты работаешь — и я тебе скажу, кто ты».
Глаза Асеевой сощурились — не то от гнева, не то от ветра:
— А еще в народе говорят: «Ахал бы дядя, на себя глядя».
— Хм… А вы непростая штучка, Яна Викторовна!
— А вы только теперь это поняли, Павел Тимофеевич?
— Нет, не теперь. Но согласитесь, после того как все газеты отписались, что руководитель «Квадриги» застрелен киллером, рабочие завода могут усомниться в чистоте помыслов питерских благодетелей. А если вспомнить, что во времена не столь оные ваш босс носил трогательную кличку Брюнет и проходил по нескольким уголовным делам, картина складывается…
— Павел Тимофеевич! — бесконечно устало попросила Асеева.
— Да?
— Простите меня за подобную неполиткорректность, но… Идите в задницу!
Юрисконсульт «Магистрали» сердито рванула на себя водительскую дверь, нырнула в салон и поставила в споре представителей двух хозяйствующих субъектов внушительную точку-хлопо́к.
Парадоксально — но факт: в данную минуту непримиримый ее противник и антагонист Бажанов, более известный в определенных нешироких кругах как Паша Дрын, почти восхищался этой женщиной!
Впрочем, эта эмоция довольно быстро улетучилась.
Бизнес и эмоция — вещи вообще плохо сочетаемые.
Тем паче — бизнес криминальный…
* * *
— Вот такой, други мои, приключился карамболь. Со стрельбой, погонями и прочими элементами вестерна. Но самое невероятное-поразительное — это то, что после задержания стрелок не стал юлить. И практически сразу, еще на больничке, сознался, что настоящая его фамилия Дружников. И что начиная с 2008 года он числится в федеральном розыске за убийство. В общем, человек с биографией, — красноречиво подвел черту Челышев и потянулся за минералкой — промочить пересохшее горло основного докладчика.
Несколькими часами ранее решальщики, исполняя данный Брюнетом наказ, обзвонили свои ментовские источники и довольно быстро вычислили, что на убой на Фурштатской, помимо многих прочих официальных лиц, выезжал знакомый им по истории с «травлей Лисы» Жора Челышев. Вот они его и прихватили. В прямом смысле — «за жабры», ибо этим вечером Георгий в кои-то веки запланировал релакс-вылазку в область, на рыбалку. Так что в ресторан французской кухни «Альфонс», что на Загородном проспекте, тот прибыл в полной боевой амуниции. Сиречь — в болотных сапожищах и в костюме цвета хаки, чем заслужил осуждающий взгляд от метрдотеля и полный презрения — от официанта. Вслух халдеи не сказали ничего, так как заведение принадлежало давнему знакомому Брюнета — господину Шепитько.
Примерно с месяц назад решальщики намекнули Голубкову, что неплохо бы заиметь в городе тихое, но симпатичное местечко, в которое можно было бы приглашать для приватных бесед разных… условно говоря «интересных людей». Брюнет тогда понимающе кивнул: «Говно — вопрос!» — и вскоре за Петрухиным с Купцовым в «Альфонсе» был до востребования закреплен отдельный уютный кабинетик с бархатными шторами и фривольными, в жанре арт-нуво, репродукциями по стенам.
К слову, хозяин ресторана — Геннадий Юрьевич Шепитько, сколь себя помнил, всегда был неравнодушен к женщинам. Особенно к женщинам неодетым. Собственно, на этой своей страсти он и сколотил первоначальный капитал. Правда, в силу его прежней околокриминальной профессии правильнее было бы назвать заведение «Le souteneur». Однако «Альфонс», согласитесь, звучит все ж таки покрасивее и поблагороднее?..
— Дружников… Дружников… — пожевал-попробовал на язык фамилию Петрухин. — Что-то такое до боли знакомое, а?
— Дело об убийстве гендиректора «Барракуды» и его секретарши, если не ошибаюсь? — предположил Купцов.
— Оно самое.
— Как же, помню. Громкая была история.
— Угу. Громкая, — подтвердил Гладышев. — Только закончилась по-тихому.
— В каком смысле?
— А в таком, что всех четверых обвиняемых суд тогда оправдал. За недоказанностью. Самое занятное, что потом из этих четверых: двоих замочили, третий от онкологии сгорел. Ну а четвертый — Дружников — очередную «заказуху» исполнил.
— И в чем тут «занятность»?
— Да я и сам не знаю. В подборе состава присяжных, наверное.
— «Мы приземляем, суд отпускает — как это часто не совпадает», — фальшиво напел Петрухин. — М-да… И что же, этот твой «человек с биографией» прямо с ходу взялся сдавать заказчиков?
— Да мы сами в полном ауте были! Начать с того, что у Дружникова при задержании, помимо ствола горячего, паспорт на другое имя нашли. А к нему в придачу ворох визиток. Где среди прочих непростых, тисненных золотом фамилий сыскалась карточка помощника депутата, некоего Соболева.
— А депутат наш? В смысле — заксовский?
— Бери выше! Госдума! Омельчук, от ЛДПР.
— Что-то не помню я депутата с такой фамилией, — вслух задумался Купцов.
— Так их там, в Охотном, рыл пятьсот минимум! Разве всех упомнишь? — разумно предположил Дмитрий. — Ну и чего Дружников?
— Уже к вечеру, как только ему головенку малость подлечили, дал устные показания, что заказчиком убийства выступал Омельчук, а непосредственным организатором — его помощник. Тот, которого визитка. И при этом добавил, что готов дать соответствующие письменные, если…
— Если что?
— Если его семье заплатят пятьдесят тысяч долларов.
— О как?! — изумился Петрухин. — А талоны на повидло, случа́ем, оформить не попросил?
— Во-во. Я ему приблизительно то же самое предложил.
— И чего товарисч?
— Отказался. Сказал, что на сладкое аллергия.
— Юморист, однако.
— Одно непонятно: зачем этот «юморист» визитку-то с собой таскал? — подивился Купцов. — Тоже типа для прикола?
— Якобы после убийства Червеня он должен был позвонить Соболеву и отчитаться о проделанной работе.
— А у помощника депутата Госдумы что, телевизора дома нет? — съязвил Петрухин.
— Ага, им смешно! А вот лично мне совсем не до смеха было. Когда Дружников та-акими фамилиями принялся хлестать, что — мама-лёлик! Словно бы ему не директора охранной фирмы, а, минимум, Кеннеди заказали.
— Знаешь, Жора, у меня в практике был подобный случа́й. Клиент вот так же на мокрухе попался, и тоже — разговорился, не остановить. Мы, ясен пень, варежки раззявили, месяца три на отработку ухайдакали. А в итоге — хрен с подсолнечным маслом. Шутником оказался товарисч.
— А мотивация? — не догнал Купцов.
— Мотивация, брат, простая: ему по-любому было садиться. Вот только кантоваться в СИЗО много кошернее, чем на зоне.
Оперативник с сомнением покачал головой:
— Не очень-то Дружников похож на шутника. Я ж говорю: за ним еще по прошлым делам парочка недоказанных ликвидаций висит.
— Слухай, Жора, а вот этот народный герой, который киллера выследил, он что из себя представляет? Я к тому, что в наши дни такое рвение встретишь нечасто.
— Грибков-то? Ну да, мужиком оказался настоящим. Даром что с виду субтильный, соплей перешибешь. Такой, знаете, типичный компьютерный ботан. Мое руководство собирается ходатайствовать, чтобы его к грамоте представили.
— Лучше бы вы его в программу защиты свидетелей включили.
— Ну вы ж понимаете: грамоту дать куда проще, чем…
— А главное — дешевле! — согласился Петрухин. — Ладно, бог-то с ним, с Грибковым. Как говаривал Остап Ибрагимович: «Мебель генеральши Поповой меня интересует, но — меньше…» Значит, никаких вологодских заводиков, равно как упоминания «Магистрали», в семантике дружниковской речи не всплывало?
Гладышев задумался:
— Чего нет — того нет. На замначальника ОРЧ-1 полковника Руднева батон — да, крошил. За депутата Омельчука я уже рассказывал… Блин! Только вы того, не звоните про это дело! Я ж вам так, чисто по-дружески…
— Спокойно, Жора! За кого ты нас держишь?!
— В общем, по Дружникову — это всё, чем могу. За прочими подробностями отныне, слава богу, не ко мне. — Гладышев скосил глаза на часы, присвистнул: — Ой-йо! Времени десятый час, а мне еще сто кило́метров по Приозерке пилять!
— По нынешним пятничным пробкам, вполне может именно он и случиться — «пи-и-лять», — посочувствовал Петрухин. — Посему: не смеем боле! Еще раз спасибо за помощь, Жора! И — ни хвоста тебе, ни чешуи!
— Да не за что. Обращайтесь. Только чтоб не так, как в прошлый раз. Со жмуром-наркоманом.
* * *
— Ну и что вы обо всем этом думаете, инспектор Купцов?
— Я думаю… — Леонид выдержал паузу и покосился на пустой графинчик: — Думаю, что еще по сто пятьдесят не помешает.
— Мудро! Глыбко! — похвалил напарника Петрухин и, сунув голову за бархатную портьеру, зычно пробасил: — Барышня!..
ГЛАВА ВТОРАЯ
Москва, 29 июня 2011 года, ср.
Чиновник департамента международного сотрудничества Министерства спорта, туризма и молодежной политики РФ Юрий Платонович Шмаков мог бы зарабатывать неплохие деньги, снимаясь в ведомственной социальной рекламе. По крайней мере, типаж его идеально подходил под укоризненный собирательный образ «Вот таким он был, пока не начал заниматься спортом!». Росточка плюгавенького, тощенький, лысенький, с вечно влажными мягкими ладошками… Такое вот ходячее недоразумение, невесть какими ветрами занесенное в солидное учреждение. Да еще и прижившееся в самом сытом его, в «международном», подразделении. Мало того — «прижившееся» на должность зама! Правда, таковых у начальника департамента Тигунова было целых три. И персонально Шмаков курировал исключительно второстепенные административно-хозяйственные вопросы. Но тем не менее. Помните флотскую шутку про начальника склада? Вот то-то же…
Правда, окружающие Юрия Платоновича персоны всё равно воспринимали его как классического «клерка в квадрате». То бишь и образом-подобием — шестёрка (пусть и козырная), и характером с душонкою обратно — коллежский асессор, не более. Знаете, есть такая категория людей, про них еще говорят: «Пролез в ферзи, в душе оставшись пешкой». А коли так — ну ползает этакая вошь по министерским коридорам, да и пускай её. Кстати, если у кого возникнет желание визуально представить себе эту «ошибку министерской природы», рекомендуем пересмотреть рязановский «Жестокий романс». Юрий Капитонович Карандышев в блестящем исполнении Андрея Мягкова — вот это и будет он, наш очередной, не главный, но в какой-то степени все равно герой.
Другое дело, что Карандышев, помнится, был беден аки церковная мышь. И вот здесь ужо подивились бы министерские, поведай им о том, что старательно поддерживающий имидж аскета (в пределах разумного, разумеется) Юрий Платонович Шмаков в миру являлся держателем нескольких банковских счетов в заграничных кредитных учреждениях. На коих счетах к настоящему времени скопилась сумма масштаба если и не «неприличного», но — довольно близкая к тому.
Что министерские? Да прознай о том та же секретарша Тигунова — экс-чемпионка Европы по синхронному плаванию, томная красотка Зоенька Улицкая, — будьте уверены, совсем иначе реагировала бы она на дежурные шмаковские комплименты. С очередной порцией которых в данный момент он и просочился в начальственную приемную.
Просочился, привычно прижимая обеими ручонками к впалой груди потрюханный служебный «дипломатик», приходившийся ровесником чуть ли не Московской Олимпиаде.
— Утро доброе, Зоенька! Выглядите сегодня потрясающе! Ей-богу! Вышедшая из пены Афродита, завидев вас, стыдливо прячется обратно. В пену же. Ну да там ей и самое место. Пока есть вы, Зоенька!
— Здрасте.
— Павел Андреевич у себя?
— Полчаса как. Заходите, он спрашивал про вас.
Шмаков прошуршал к обитой кожей двери, на которой медью отливала табличка «Начальник департамента международного сотрудничества Тигунов П.А.» и, октавно спустившись до полушепота, поинтересовался:
— Как настроение?
В ответ Зоенька выразительно закатила глаза. Демонстрируя, что настроение у босса паскудное.
Юрий Платонович дважды кивнул (сперва понимающе, а затем — в знак благодарности за инсайд), вежливо поскреб кожаную обивку, нежно толкнул дверь и, набравши в легкие максимальное количество воздуха, нырнул внутрь.
* * *
Кабинет Павла Андреевича Тигунова более всего походил на миниатюрный музей — эдакая лавка былых древностей и нонешних вкусностей. Одних только спортивных самых немыслимых форм и размеров кубков здесь насчитывалось едва ли не с полсотни.