— Добрый день, Яна Викторовна!
— Леонид? — через сотни километров изумленно отозвалась юрисконсульт. — Здравствуйте. А вы… вы откуда? Мне с утра на работе сказали, что вы с Голубковым в командировку уехали? В Петрозаводск?
— Есть такое дело. Я как раз из Петрозаводска и звоню. Вашей, так сказать, милостью.
— А почему моей?
— Так ведь это вы порекомендовали Брюнету мою кандидатуру в качестве запасного игрока?
— Я?!
— А разве нет? — насторожился Купцов.
— Хм… А… А вы, собственно, чего звоните-то? Что-то случилось?
— Да нет. Просто захотелось узнать как у вас дела? Как сын?
— А что — сын?
— Он же у вас заболел?
— Глеб?! Заболел?!
— А разве… разве нет?
— Да, слава богу, еще с утра был жив-здоров… Погодите! — встревожилась Асеева. — Погодите, Леонид! Может, у вас есть какая-то другая информация? Они с бабушкой второй день на даче, и сегодня я их еще не набирала.
— Нет-нет. Все хорошо, — поспешил успокоить ошарашенный Купцов. Только-только начавший что-то такое соображать. — Это я, похоже, напутал. Перепутал вас с кем-то.
— Уф-ф, как вы меня, Леонид Николаевич, напугали!
— Простите, я не хотел.
— Ладно, проехали… Значит, говорите, просто перепутали?
— Именно так.
— Что ж, немудрено, — оправившись от испуга, привычно-язвительно теперь констатировала Асеева.
— В каком смысле?
— Холостому мужчине нетрудно запутаться в окружающих его многочисленных женщинах. Не правда ли?
— Нет, неправда. Яна Викторовна! Яна! Ты же знаешь… Вы же знаете, как я к вам отношусь!
— Леонид Николаевич, у вас всё? — ледяно отчеканила юрисконсульт. — Просто у меня сейчас в кабинете посетители. И вообще — очень много работы.
— Да, у меня всё, — потерянно сказал Купцов.
— Прекрасно. Тогда желаю вам хорошо провести время в Петрозаводске. Уверена, Виктор Альбертович сумеет организовать для вас обоих прекрасный досуг. Всего доброго…
Вот и поговорили.
«Ну, Петрухин! Ну, с-скотина! И Брюнет тоже — хорош! И ведь как складно они спелись! У-у-у-у!..»
Тверь, 24 августа, ср.
Магазинчик был невелик и по внутреннему своему убранству, а главное — по характерному типажу кустодиевского размера продавщиц в неопределенного цвета халатах и колпаках, более всего смахивал на сельпо.
Петрухин какое-то время поизучал богатейшую линейку представленной на витрине алкогольной продукции и, определившись с выбором, обратился к лузгающей семечки ближайшей работнице торговли:
— Мадам, будьте любезны бутылку «Тверской зорьки». Вот эту, за восемьдесят пять.
Продолжая щелкать плодами подсолнечника, продавщица окинула оценивающим взглядом прилично одетого Петрухина и простодушно поинтересовалась:
— Приезжий, чё ли?
— Хм… А с чего вдруг такие выводы? — искренне подивился Дмитрий проявлению такой вот проницательности.
— Наша-то, местная, алкашня вся в курсе.
— В курсе, простите, чего?
— «Зорька» — отрава редкостная. Короче, не советую. Возьми лучше «Охотников на привале». Всего на тридцатку дороже.
— «Отрава» — это как? В прямом смысле, что ли?
— Ну ласты, может, и не склеишь, — просветила Петрухина торговый работник. — Но башкой с утра будешь мучиться гарантированно и долго. А тех, — она акцентированно посмотрела на «чужака», — которые без опыта, с полбутылки с ног валит.
— Даже так? Хм… То что нужно. Беру, — согласно кивнул Дмитрий, выкладывая в блюдечко сотню.
Продавщица выставила на прилавок бутылку и отсчитала отчего-то влажной мелочью сдачу.
Дождавшись, когда за удалившимся Петрухиным закроется дверь, она поворотилась к напарнице, которая все это время с интересом прислушивалась к диалогу «продавец/покупатель» и удивленно откомментировала:
— Семеновна! Видала фрукта? А ведь с виду — приличный человек! Нипочем не догадаешься, что пьянчуга.
В ответ товарка презрительно скривила толстые губы:
— Да не пьянчуга он! Просто скупердяй! — после чего громко вздохнула о своем, о потаенно-бабьем: — Э-эх, нет середь мужиков совершенства! Те, которые поплоше, — алкаши. Те, что поприличнее, — сплошь жмоты.
* * *
Железнодорожная лежала на окраине, за переездом. Улица эта имела вид как бы деревенский, но на самом деле таковой формально не являлась. Между тем по утрам здесь кричали петухи, на лугах за домами паслись козы. Возле каждого дома был огород. Но деревне все это уже не принадлежало… Как не принадлежало и городу.
В этой «отшибленной» части Твери неспешно проистекала полугородская-полудеревенская жизнь с кроликами и козами в сараях, бочками квашеной капусты, самогоноварением, мотоциклами «ИЖ» в тесных гаражах, газовыми баллонами, сохнущим на веревках бельем, пьянством восьмидесяти процентов жителей, сериалами с утра до вечера, сплетнями, драками на дискотеке. Как все это было далеко от Казанской улицы в Санкт-Петербурге, от золотой птицы в языках пламени и выстрела карабина «Вепрь»!
От улицы с социалистическим названием «Железнодорожная» за версту тянуло тоской, желанием напиться с утра и набить кому-нибудь морду. Пожалуй, более тягостное впечатление на Петрухина производили разве только шеренги панельных пятиэтажек в ноябрьских сумерках, когда: мокрый снег, ветер, нет троллейбуса и денег на водку… и только вывеска над остановкой — скрип-скрип… скрип-скрип…
В кармане неожиданно заголосила мобила. Дмитрий четырхнулся — какого там черта кому надо? — и вытащил телефон. Правда, для этого ему сперва пришлось извлечь на свет божий бережно убранную во внутренний карман куртки бутылку.
Петрухин посмотрел на высветившееся на дисплейчике «следачок» и вместо приветствия продекламировал:
— Долго будет Карелия сниться…
— У вас с Брюнетом что, помимо общей хитрожопости, до кучи еще и единый песенный репертуар? — донеслось в ответ раздраженное купцовское.
— Ты чего такой сердитый, Лёня? Сказочный край Калевалы не впечатлил? Или командировочка напряжно складывается?
— Вот-вот, очень точно подобрано слово. Именно что «напряжно».
— А что так?
— Кончай придуриваться!
— Не понял? Чего стряслось?
— Всё! Хорош из меня идиота лепить! — окончательно рассердился Купцов. — И вообще — за эти ваши шуточки с Брюнетом после потолкуем. А пока лучше расскажи: как там у вас?
— Нормально.
— То есть вы еще никого не?..
— Адреса установили. Сейчас выставились у дома Мирошникова.
— Вы там поосторожней, Димон. Дело-то стремное.
— Да ладно, старый! — как можно беззаботнее отозвался Петрухин. — Все будет тип-топ.
— Кстати, для информации тебе: сим-карты на паспорт Нечаева регистрировал один и тот же человек. Рост ниже среднего, лысый, в черных очках, с приблатненными манерами.
— Откуда знаешь?
— Вчера вечером, перед поездом… за который мы с тобой еще серьезно поговорим… клоуны, блин! Что один, что другой!.. Так вот я прогулялся в оба салона, и в обоих случаях мне дали характернейшее описание. Человек приходил с паспортом Нечаева и объяснял, что тот, дескать, его директор. Который приказал срочно приобресть симки.
— Спасибо, дружище.
— На хрен мне твое спасибо? Лучше поинтересуйся у Зеленкова: не знает ли он кадра с такими приметами? Все. Когда сделаете — сразу отзвонись. И — ни пуха вам!
— К черту! Иди ты к черту, Лёнька…
* * *
Александр Павлович Мирошников продолжал колоть дрова во дворе своего дома. Он был гол по пояс. По мускулистому телу тек пот, на левом плече синела стандартная вэдэвэшная наколка. Сквозь тонированное стекло Петрухин наблюдал за ним в шестикратный полевой бинокль и, разумеется, доподлинно не мог знать, что видит именно «Мирошникова Александра Павловича, 1980 г. р.». Но интуиция, соответствие по возрасту и наколка на плече подталкивали именно к такому выводу.
Мирошников колол дрова умело. Играли под потной кожей мышцы, метался на груди крест на серебряной цепочке, взлетал топор…
— Колите, Шура, колите, — пробормотал Дмитрий, возвращая бинокль Сане Горюнову.
В данный момент все участники «экспедиции» находились в салоне «фердинанда», припаркованного примерно в полутораста метрах от дома № 9, возле уродливого, неясного предназначения строения без окон.
— Извини, Котька, я малость задумался. Так чего, ты говоришь, за описание?
— Я говорю, что описание Купцова не оставляет сомнений в том, что лысый мужик, регистрировавший симки, — это Бодуля.
— Я почему-то так и подумал. Значит, еще одно очко в нашу пользу. Причем подтверждающее правило.
— Какое правило?
— Убивают, как правило, «чужие». Но заказывают «свои».
— Здоровый, черт! — хмуро прокомментировал перехвативший наблюдение Саня. — Этого десантника и пустого брать хлопотно. А уж с топором в руках — совсем может выйти накладно.
— А когда мы… Ну… Брать будем? — спросил Витя. — Когда стемнеет?
Зеленков покачал головой:
— Это вряд ли. До вечера он запросто может в кучу разных мест подорваться.
— Брать Мирошникова надо в самое ближайшее время, — согласился с приятелем Петрухин. — Пока он один и пока на горизонте посторонних глаз не наблюдается. Потому, други мои, объявляю по экипажу боевую готовность. Как только он очередной перекур устроит — так и начнем.
— А пока — пущай себе рубит, — усмехнулся Зеленков. — Умудохается — нам же проще. Дрова из него лепить…
* * *
К двум часам дня температура достигла двадцати пяти градусов в тени, и Мирошников решил: «Шабаш… хватит. Потом доколю эту березу. Че надрываться-то?..»
Он вогнал топор в плаху, сел в тени сарая и закурил «Парламент». Саша не знал, что этот «Парламент» поддельный. Он банально ловил кайф от того, что все в его жизни вдруг самым волшебным образом переменилось, и он стал богат. Что отныне он может курить не «Альянс», а «Парламент». Что он наконец может купить себе новую тачку, и это только начало. Саша Мирошников закурил, откинулся назад и прислонился голой спиной к шершавой стенке сарая.
По улице шли два нетрезвых мужика. Говорили громко, размахивали руками, плевались. Один из них, рыжеватый и усатый, похожий на голодного кота, который ищет, что бы такое украсть, уткнулся мутным взглядом в Мирошникова.
— Слышь, братан, — попросил он, останавливаясь у штакетника. — Слышь, братан, дай прикурить!
Вставать, чтобы дать прикурить какому-то алкашу, не хотелось. Но солидарность курильщиков все-таки взяла верх: Мирошников лениво встал и не спеша подошел к заборчику, облокотившись на который стояли Зеленков и боксер Витя.
По знойной улице Железнодорожной медленно ехал микроавтобус «фольксваген». Саша протянул руку, поднося огонек буквально вчера купленной крутой «Zippo» к сигарете Зеленкова.
— Спасибо, Саня! — прозвучало в ответ, и в следующую секунду Костя обхватил его запястье. Мирошников увидел глаза мужика и…
Он понял. Внезапно он все понял.
Саша попытался рвануться назад, тем самым окончательно выдав себя, но сильные пальцы Зеленкова не отпускали запястье. Тем временем боксер Витя выбросил вперед кулак левой руки, обернутый в несколько слоев ткани.
Мирошников рухнул на траву. Похоже, он оказался в глубоком нокауте. Засим Зеленков посмотрел на молодого подчиненного с уважением — от не очень-то грозного на вид Соболева он определенно не ожидал нокаутирующего удара. Да еще с левой, да еще из неудобного положения…
К дому номер девять по Железнодорожной подкатил и остановился микроавтобус. Мирошникова бросили в салон, как мешок с картошкой. Петрухин привычно и ловко защелкнул наручники.
Спустя всего несколько секунд «фердинанд» плавно отъехал и взял курс в сторону леса.
Всё, Саша Мирошников исчез.
От него осталась лишь оброненная в траву крутая «Zippo»…
* * *
Витя Соболев скручивал с левой руки полоску ткани и тревожно косился на нокаутированного Мирошникова. Витя был заметно взвинчен, и Петрухин догадался, что Соболеву, по-видимому, нечасто приходилось использовать свое искусство вне ринга. Впрочем, сейчас Дмитрию было не до психологических нюансов. Так как то, что произошло минутами ранее, содержало состав преступления по статье 127, часть 2, пункт «А» и тянуло, при самом оптимистичном раскладе и самом сердобольном судье, на три года лишения свободы.
Петрухин гнал «фердинанда» по плохой грунтовке и прикидывал: не прокололись ли они в чем?
Ответа на этот вопрос у него не было. Да и быть не могло. Соотношение успеха к провалу сейчас составляло классические «пятьдесят на пятьдесят». К слову — классическое соотношение для нелегальной деятельности.
— Эй, Витя! — окликнул Петрухин боксера. — А ты, случаем, не убил его?
Соболев ответить не успел, поскольку как раз в этот самый момент Мирошников слабо застонал и открыл глаза.
И тогда Дмитрий резко свернул на вспомогательную уходящую в лес дорогу…
Петрозаводск, 24 августа, ср.
— Похоже, с этим ассимилированным горцем можно иметь дело. Как мыслишь, Николаич? — поинтересовался у Купцова Брюнет сразу после того, как господин Долиханов распрощался с питерскими гостями и горделиво, лишний раз демонстрируя «кто в городке хозяин», удалился.
— Похоже на то, — кисло согласился Леонид. — Хотя в тот момент, когда ты заговорил о возможном софинасировании, глазки у него забегали чересчур нездоро́во.
— Ну от таких цифирей и у меня бы забегали. Зато принципиальное решение приняли. И это главное! Потому что, чем сложнее принимаемое решение, тем более люди склонны оставлять все как есть.
— Да ты прямо философ!
— А вот ты — зануда, — вынес авторитетное суждение Брюнет. — Что с тобой, Николаич? Никак не можешь акклиматизироваться? Странно! Ты ж еще молодой, здоровый. В отличие от меня. Почти достигшего того возраста, когда физические недомогания и усталость докучают сильнее, чем что-либо еще.
— Да нет, я нормальный. Просто… задумался.
— О чем, если, конечно, не секрет? Шанели с панели?
— О том, как странно всё совпало. С командировкой этой.
— Знаешь, как некогда говорил мне Витька Антибиотик, царствие ему небесное: «Вот, тезка, доживешь до моих лет и поймешь, что совпадений и случайностей в жизни может быть даже больше, чем закономерностей». Не бери в голову, Николаич! Всё это муть. Сейчас мы с тобой еще в парочку мест проскочим, бонзам местным как бы почтение как бы засвидетельствуем и уже тогда — оттянемся по полной.
— Виктор, у меня к тебе просьба.
— Я буквально весь превратился в слух.
— Подкиньте меня на вокзал. Вот прямо сейчас.
— В каком смысле? — Брюнет недоуменно уставился на Купцова, и тот сбивчиво пояснил:
— Я тут в Интернете глянул: через час будет проходящий из Мурманска. Если успею, к одиннадцати вечера буду в Питере.
— Не понял? У нас ведь с тобой, помимо нынешних, еще и на завтра минимум три тёрки намечены!
— Да я тебе на этих встречах на хрен не сдался! Все едино: темой не владею, в калькуляции не разбираюсь. Даже на блатную педаль, в отличие от Димки, толком нажать не умею. Сижу балластом и номер отбываю.
— А вот это ты напрасно, Николаич! — запротестовал Брюнет. — Ты же знаешь, меня всегда дико интересует твое мнение…
— Виктор! Ради бога! — перебил Леонид. — Может быть, я идиот, но я не дебил. Я все знаю.
— Чего знаешь?
— Про вашу с Петрухиным… хм… разводку. Знаю, что ребенок у Асеевой здоров. Что никаких дифирамбов в мою честь она не пела и никаких рекомендаций относительно моей скромной персоны не давала… Димка попросил тебя отцепить меня от поездки в Тверь, и ты пошел ему навстречу, сочинив эту петрозаводскую историю. Так?
Виктор Альбертович нахмурился, закусил губу и отозвался слегка смущенно:
— Э-э-э-э… Оно конечно… Нет, ну не совсем, конечно…
— Брось! По глазам вижу, что именно так оно всё и было. В общем… Поеду-ка я домой. Уверяю, так оно правильнее будет. Для всех.