* * *
Пароход как член семьи
В юности Виктор Гюго записал в дневнике: «Хочу быть Шатобрианом или никем». Прошло почти два столетия. О Шатобриане мы помним в основном благодаря строке Пушкина «любви нас учит не природа, а Сталь или Шатобриан» и… этой записи в дневнике молодого Виктора Гюго. А «Собор Парижской Богоматери» Гюго до сих пор читает каждый культурный человек. Во Франции, скажем в повести «Все впереди» единственного дважды лауреата Гонкуровской премии Ромена Гари, старик иммигрант забытой национальности на лавочке в арабском квартале не разлучается с книгой Гюго, иногда путая ее с Библией. Таким образом, мечта молодого Гюго не сбылась – Шатобриана он заметно превзошел, а никак не повторил.
Сын наполеоновского генерала, Виктор начинал как поэт и выигрывал престижные литературные премии (уже тогда были литературные премии, да). Продолжал как драматург. Его пьесы собирали аншлаги в Париже, некоторые из них цензура запрещала прямо в ходе первого представления, и это в свою очередь приводило к студенческим волнениям. Однако в историю мировой литературы он, несомненно, вошел как романист.
Эволюцию политического кредо усредненного европейца можно описать таким старым анекдотом: в двадцать лет – анархист, в тридцать – социалист, в сорок – демократ, в пятьдесят – монархист. Виктор Гюго эволюционировал вдоль этой оси в обратном направлении. Был убежденным монархистом в юности и стал в зрелости знаменем Французской республики, неудобным оппонентом императора Наполеона III в изгнании, которое продолжалось долгих девятнадцать лет и закончилось только с крахом монархии во Франко-прусской войне и Парижской коммуной.
О Гюго существует множество литературных анекдотов. Мои любимые: Гюго налысо остриг себе половину головы и выбросил ножницы в окно, когда ему нужно было срочно дописать какой-то роман; Гюго отказался от ордена Почетного легиона, чтобы не расстраивать друга – Дюма, которого такой честью обошли, и в результате правительство было вынуждено наградить орденами обоих.
Большую часть своего вынужденного изгнания он провел на английских островах Джерсей и Гернзей. Вроде как и в Англии, в убежище всех демократов типа Герцена и Березовского, но в то же время – не покинув Францию. Потому что эти английские острова расположены в Ламанше значительно ближе к берегам Нормандии, чем Британии. Более того, берега Франции окружают залив с островами с трех сторон. И, самое главное, – жители островов говорят скорее на французском, нежели на английском суржике. И вообще – всячески поддерживают многочисленные связи с близлежащими французскими, а не с отдаленными английскими портами. Вроде и в изгнании, а вроде как никуда и не уезжал. Кстати, не меньше, чем своими литературными премиями и наградами, Гюго гордился тем, что гернзейские рыбаки приняли в быту некоторые придуманные им названия местных скал и бухт, о чем не преминул изящно упомянуть в романе.
Почти все свои знаменитые романы Гюго написал именно на этих островах. Но если относительно других шедевров можно представить, что они могли бы быть написаны и в Брюсселе или Лондоне, где Гюго также некоторое время жил, то предлагаемые вашему вниманию «Труженики моря» полностью обязаны своим появлением пребыванию автора на Гернзее и Джерсее.
Более того, в неспешном вступлении «Тружеников моря», заставляющем современного читателя запаниковать – роман или все же путевые очерки он взял почитать в библиотеке? – Гюго описывает архипелаг с дотошностью первооткрывателя. Или даже еще дотошнее – с подробностями, которые сделают честь штатному ботанику или орнитологу экспедиции. Потому что острова в океане – это иной мир, открытый всем пенным валам и ветрам Атлантики, и другие люди, которые никуда не спешат и привыкли полагаться прежде всего на самих себя. Каждый остров кормит себя сам. Каждый рыбак всякий раз один на один борется с океаном.
Обитатели архипелага, островитяне, – все те рыбаки, моряки, контрабандисты, таможенные сторожа, рабочие верфей и судовладельцы, которыми переполнены страницы этого романа, словно созданы самой природой для нужд такого литературного стиля, как романтизм, ярчайшим представителем которого и был Виктор Гюго. Цельные, прямые, молчаливые, нелюдимые и в то же время неистовые, как рыбак Жиллиат. Только вот с необходимым по законам жанра сказочным злодеем, которому должен противостоять главный герой по канонам романтизма, вышло как-то неубедительно. Потому что Жиллиат противостоит значительно более могущественному противнику – самому Атлантическому океану. Гюго вроде как вспоминает о том, что в романтизме зло должно быть персонифицировано, и пытается слепить такого злодея из дотоле безупречного капитана местного парохода Дюранда, однако даже это можно посчитать намеком на то, что среди высокодостойных островитян мог жить только глубоко законспирированный негодяй. Если бы не романтизм, поступки капитана Клюбена могли бы иметь и совсем другое объяснение без потерь для сюжета. О том, что он поступил нечестно, другие герои романа и читатели узнают от автора. И вынуждены верить, потому что других свидетелей этому нет, а всеведущий автор – также одна из характерных черт романтизма.
Название парохода, кстати, Гюго пишет без кавычек, настаивая на этом. Дюранда. Потому что это новоизобретенное в те времена судно, обеспечивающее острову единственную надежную связь с материком, можно считать членом семьи местного удачливого судовладельца Летьерри. А мы можем считать «Тружеников моря» также первым романом, в котором одним из главных действующих лиц является пароход. А основной интригой – его спасение после кораблекрушения, на котором завязано все, даже свадьба племянницы судовладельца Дерюшетты, чье имя является уменьшительным от Дюранды.
Думаю, я сказал уже довольно, чтобы заинтриговать читателей и побудить их следить за интригой и сюжетными поворотами этого приключения далее самостоятельно. Отмечу только, что со времен Гюго наши знания о море несколько изменились, и благодаря изобретению другого француза, Жака-Ива Кусто, мы уже знаем, что спруты не бывают ни такими огромными, ни такими кровожадными – живут всего два года и на аквалангистов предпочитают не нападать. Но это не уменьшает достоинств романа. Колесные пароходы ведь тоже давно устарели. Но не изменилось ни море, ни его труженики.
Уже сверяя написание экзотических имен островитян для этого предисловия, я понял: если нашего Александра Грина перевести на французский, получится их Виктор Гюго.
Архипелаг Ламанша
Вековые превращения
Атлантический океан подтачивает наши берега. Полярное течение изменяет очертания береговых скал на западе. От Сен-Валери на Сомме до Ингувиля размыто основание возвышающейся над морем стены: огромные глыбы отрываются от берега, волны подхватывают и катят образовавшиеся валуны, песок и камни засоряют наши гавани, в устьях рек образуются пороги. Частицы нормандской земли ежедневно отделяются и исчезают в волнах. Эта титаническая работа, с течением времени замедлившая свой ход, прежде внушала ужас. Огромный мыс Финистер сумел сдержать ее стремительную силу. О разрушительной мощи полярного течения можно судить, взглянув на исполинские ямы, выдолбленные волнами между Шербургом и Брестом.
Образование Ламаншского пролива за счет французской земли относится к еще доисторическим временам. Но дата последнего набега океана на наш берег известна. В 709 году, за шестьдесят лет до восшествия на престол Карла Великого, во время сильнейшей бури, море откололо остров Джерсей от Франции. Кроме Джерсея, видны также части суши, отошедшие от материка. Их вершины, возвышающиеся над водой, образуют островки, которые мы и называем Нормандским архипелагом.
Здесь нашел убежище трудолюбивый человеческий муравейник.
Море сотворило развалины. Ему на смену пришел человек, сделавший их обитаемыми.
Гернзей
Гранит на юге, песок на севере; там крутые склоны, здесь – дюны. Неровные луга с волнистой грядой холмов и скалами; а вокруг этого зеленого ковра, собранного складками, – бахрома из пены океана. Вдоль побережья, на равном расстоянии друг от друга – орудия и башни с бойницами; вдоль всей низкой части берега – массивный парапет, изрезанный зубцами и лестницами. Его засыпает песок, и волны грозят ему неутомимой осадой; мельницы изломаны бурей – некоторые из них еще машут крыльями, под утесами – гавани, на дюнах – стада. Собаки пастухов и погонщиков быков зорко стерегут скот; маленькие тележки городских торговцев мчатся по узким дорогам; дома с западной стороны почернели от дождей; петухи, куры, навоз; повсюду развалины огромных стен – остатки разрушенной старой гавани.
Она была прекрасна – массивные каменные стены, могучие столбы, железные цепи! Ее ограды, сложенные из камня, образовывали на равнине подобие шахматной доски. Кое-где сохранились остатки гранитных казематов, поросших репейником; в самом заброшенном уголке приютилось маленькое новое строение, увенчанное колоколом, – это школа. В низинах долины – два-три ручейка, вязы и дубы; в траве – растущие только здесь гернзейские лилии, таких больше нигде не найти. В пору страды восьмерки лошадей запрягают в большие телеги; сено складывают перед домами в огромные стога на уложенных кругом камнях, повсюду кусты терновника; кое-где виднеются сады в старинном французском стиле, с подстриженной листвой, узорчатыми кустами самшита, каменными валами. Встречаются и фруктовые сады, и огороды; в крестьянских усадьбах рододендроны рассажены вперемежку с картофелем; по траве стелются водоросли цвета медвежьего уха; на кладбище не кресты, а изображения слез призраков из камня, освещенных луной; десяток готических колоколен на горизонте; старые церкви, в которых проповедуются новые догматы; протестантизм, проникший в католический храм. В песках и на мысах – мрачная тень кельтской эпохи; повсюду цветы – и летом и зимой, – таков Гернзей.
Гернзей Продолжение
Тучная, плодородная, богатая земля. Прекраснейшие пастбища. Известная во всем мире пшеница, породистые коровы. Телки, выросшие на лугах Сен-Пьер-дю-Буа, ни в чем не уступают премированным баранам Конфолантской долины. Сельскохозяйственные общества Франции и Англии награждают творения нив и лугов Гернзея. Сеть прекрасных дорог к услугам земледельцев, и движение на всем острове оживленное. Дороги очень хороши.
На разветвлении двух путей лежит плоский камень с изображением креста. Первый из гернзейских судей, Готье-де-ля-Сальто, был повешен в 1284 году за ложное судопроизводство. Этот крест на камне, носящий название судейского креста, обозначает то место, где он в последний раз, совершая молитву, преклонил колени.
Земля острова, удобренная пылью разрушенных утесов, очень плодородна. Ил и морские водоросли пропитали ее живительными соками. Магнолии, мирты, олеандры, голубые гортензии, исполинские фуксии, природные беседки из трехлистных вербен, герань, апельсиновые и лимонные деревья. Виноград, обычно нуждающийся в теплицах, здесь вызревает прекрасно; в садах можно увидеть огромные камелии и цветы алоэ, разросшиеся выше домов. Ничего не может быть прекраснее и пышнее этой растительности, украшающей и порой совсем закрывающей фасады нарядных вилл и маленьких скромных домиков.
Но не все побережье Гернзея так прекрасно, существует другая его часть – та, что внушает страх. Западный берег подвергнут жестокому дыханию ветров. Там вы увидите лишь валуны, мели, разбитые барки, пустыри, жалкие хижины, тощие стада, сухую, пропитанную солью траву – угрюмую картину жестокой нищеты.
Ли-Гу – это маленький островок, неподалеку от берега, пустынный, поросший кустарником, под которым притаились кроличьи норы. Кролики чувствуют движение моря и выходят из нор только в часы отлива. Они издеваются над людьми – друг кроликов, океан, оберегает их. Природа любит создавать странную и неравную дружбу.
Под вековыми наносами песка в бухтах можно найти сохранившиеся деревья.
Могучие песчаные валы скрывают целый дремлющий лес.
Рыбаки, которые живут на этом обветренном западном берегу, опытны в морском деле. Море вокруг Ламаншских островов капризно и своенравно. Находящаяся поблизости бухта Канкаль – это уголок земного шара, где приливы заметнее всего изменяют очертания морского дна.
Трава
Трава Гернзея немного сочнее обычной. В ней можно найти побеги всех тех растений, что встречаются на каждой лужайке. Но тут же вы обнаружите и такие сорта, которые растут только на островах Ламаншского архипелага. Им нужна гранитная подпочва и орошающий их океан.
Тысячи насекомых – отвратительных и прелестных – ползают и порхают в этой траве. На земле – жучки-долгоносики, муравьи, занятые доением своих коров, кузнечики, божьи коровки, навозные жуки; в воздухе, над травой – осы, стрекозы, бархатные шмели, разноцветные бабочки. Таков очаровательный вид гернзейской лужайки в июньский полдень, увиденный энтомологом, в душе остающимся мечтателем, и поэтом, склонным к естествознанию.
Внезапно вы замечаете под этим чудесным газоном маленькую квадратную плиту, на которой выгравированы две буквы: «W. D.», означающие «War Department», т. е. военный департамент. Это вполне объяснимо. Цивилизация должна была оставить здесь свои следы. Без них местность казалась бы дикой.
Поезжайте на берега Рейна, поищите там самые заброшенные уголки. Заберитесь в глубину уединенных гор и в спокойную чащу лесов; выберите, скажем, Андернах и его окрестности, посетите неисследованное темное Лаахское озеро. Вас поразит его величественное спокойствие. Кругом царит тишина. Ничто не нарушает стройного порядка великого хаоса природы. Вы будете гулять по этой пустыне в растроганных чувствах. Она нежна, как весна, и грустна, как осень. Пойдите наугад; миновав разрушенное аббатство, погрузитесь в мягкое спокойствие оврагов, пение птиц и шелест листвы, пейте воду источников, черпая ладонью, бродите, мечтайте, забывайте… Внезапно вам попадется избушка. Она является частью селения, скрытого среди деревьев. Она красива, утопает в благоуханных цветах, увита хмелем, в ней раздается детский смех. Подойдите ближе. И на одном из камней ее старой стены, залитой восхитительной игрой света и тени, над названием деревушки вы прочтете: «22-й батальон ландвера, 2-я рота».
Вы думали, что находитесь в селении, но очутились в полку! Таков человек.
Опасности моря
«Берегись!» – предупреждает человека западный берег Гернзея. Он размыт и изъеден волнами. По ночам на вершинах его утесов вспыхивают огни. Говорят, зачастую их зажигают морские бродяги, чтобы обманом заманить сюда моряков. Смелые бродяги умеют различать те места, где под водой находится опасная морская крапива, обжигающая всякого, кто к ней прикоснется. Жители относятся к здешней местности с суеверием. Некоторые местные названия, как, например Тентаже (от галльского Тен-Тагель), намекают на присутствие дьявола.
В старинных стихах Евстафия Васа об этих местах говорится:
В наши дни Ламанш так же непокорен, как и прежде. Океан таит в себе неизведанные опасности. Вот, к примеру, одни из самых частых его капризов: с юго-востока надвигается буря, вдруг наступает полное затишье, моряки успокаиваются; так проходит час; внезапно ураган, угомонившийся на юге, возвращается с севера; направление ветра изменилось. Если вы неопытный моряк, если вам незнакомы эти приказы океана и вы не воспользовались затишьем для того, чтобы переставить паруса, – все кончено. Ваше судно погибло.