То есть изначально Сталин не намеревался посягать ни на польские территории, ни на суверенитет и национальную независимость прибалтов. Однако опыт Чехословакии и Польши убедительно показал, что эти почти «банановые» государства не смогут сопротивляться притязаниям Германии. И уже в сентябре Советское правительство обратилось к руководителям Эстонии, Латвии и Литвы с предложением подписать договоры о военном союзе, с предоставлением права размещения на их территории советских военных баз.
Переговоры начались, но правительства Прибалтийских государств не горели желанием попасть под покровительство Советского Союза. Они предпочитали дружбу с немецкими нацистами. Уже на первой встрече в Москве 24 сентября министр иностранных дел Эстонии Карл Сельтер постарался свести влияние СССР до минимума. Он отверг предложение о размещении в стране 35 тыс. советских солдат, соглашаясь лишь на 15 тысяч.
Спор был в самом разгаре, когда в кабинет вошел Сталин. Поинтересовавшись, в чем проблема, и узнав, что речь идет о размерах гарнизона, он отреагировал со своеобразным юмором. Он укорил Молотова:
«Ну, ладно, Вячеслав, ты слишком суров с нашими друзьями. 25 тысяч, – решил он. – Не должно быть слишком мало войск, а то вы их окружите и уничтожите…»
Очевидно, что Сталин не собирался выламывать соседям руки и не крохоборствовал в мелочах существа вопросов. Договор предусматривал создание военно-морских и военно-воздушных баз с вводом ограниченного количества советских наземных и воздушных вооруженных сил.
Примечательно, что советско-эстонский договор о взаимопомощи и торговое соглашение были подписаны в тот же день, что и договор с Германией – 28 сентября. После его подписания Сталин поощрительно заметил Сельтеру:
«Могу вам сказать, что правительство Эстонии действовало мудро и на пользу эстонскому народу, заключив соглашение с Советским Союзом. С вами могло получиться, как с Польшей».
Аналогичные переговоры начались в Москве 2 октября с Латвией. Мунтерс вспоминал, что уже в их начале Сталин предупредительно, но безапелляционно объяснил:
«Договоры, заключенные в 1920 году, не могут существовать вечно. Прошло двадцать лет – мы окрепли, и вы окрепли. Мы хотим с вами поговорить об аэродромах и обороне. Мы не навязываем вам нашу Конституцию, органы управления, министерства, внешнюю политику, финансовую политику или экономическую систему. Наши требования диктуются войной между Германией, Францией и Великобританией. Если мы договоримся, появятся очень благоприятные условия для коммерческих договоров».
Хотя все было предельно ясно, Молотов многозначительно добавил:
«Австрия, Чехословакия и Польша как государства исчезли с карты. Другие тоже могут исчезнуть».
Сталин не лукавил и обратился к Мунтерсу откровенно:
«Я вам скажу прямо: раздел сфер влияния состоялся… Если не мы, то немцы могут вас оккупировать. Но мы не желаем злоупотреблять… Нам нужны Лиепая и Вентспилс».
Эта естественность и уважение достоинства противоположной стороны не могли не импонировать. Мунтерс почти восхищенно отмечает, что в процессе переговоров Сталин «показал удивившие нас познания в военной области и свое искусство оперировать цифрами». Обсуждая морские вопросы, он указал, что «через Ирбентский пролив легко могут пройти 1500-тонные подводные лодки и обстрелять Ригу из четырехдюймовых орудий».
Он пояснил свои соображения:
«Батареи у пролива должны находиться под одним командованием, иначе они не смогут действовать… Аэродромов требуется четыре: в Лиепае, Вентспилсе, у Ирбентского пролива и на литовской границе. Вам нечего бояться. Содержите 100 тысяч человек. Ваши стрелки были хороши, а ваша армия была лучше, чем эстонская».
Договор, предусматривающий ввод на территорию Латвии 25-тысячного контингента советских войск, подписали 5 октября, а позже было заключено и торговое соглашение.
Сталин оставался верен и своим национальным концепциям, действительно учитывая интересы малых народов. Когда на начавшихся 3 октября 1939 года в Кремле переговорах с Литвой министр иностранных дел Ю. Урбшис оказал сопротивление вводу советских войск, Сталин нейтрализовал его возражения «желанием литовцев получить Вильнюс». Одновременно подписанный 10 октября «Договор о передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой» согласовывал ввод 20-тысячной армейской группировки.
Он осознанно держал курс на добровольное и заинтересованное участие Прибалтийских государств в союзе с СССР. Размещение войск Красной Армии на территории трех республик началось уже 18—19 октября.
25 октября в беседе с руководителем Коминтерна Георгием Димитровым Сталин констатировал:
«Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия и Литва) мы нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать – строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации. Придет время, когда они сами это сделают».
Эти глубоко продуманные и обстоятельно взвешенные намерения Сталина жестко поддерживались и его окружением. Когда полпред в Эстонии К. Никитин внес в Наркомат иностранных дел довольно умеренные предложения, которые могли быть истолкованы как попытки «советизации», Молотов подверг его резкой критике.
А нарком обороны Ворошилов даже указал в приказе от 25 октября: «Настроения и разговоры о «советизации», если бы они имели место среди военнослужащих, нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом, ибо они на руку только врагам Советского Союза и Эстонии… Всех лиц, мнящих себя левыми и сверхлевыми и пытающихся в какой-либо форме вмешиваться во внутренние дела Эстонской республики, рассматривать как играющих на руку антисоветским провокаторам и злодейским врагам социализма и строжайше наказывать».
Политика дипломатии открытости и уважения противоположных интересов не могла не быть замечена здравомыслящими представителями правящих кругов приграничных стран. Они признавали пунктуальность выполнения советской стороной условий договоров. Полпред в Эстонии Никитин сообщал в Москву: «Сейчас ни у правительства, ни у буржуазных кругов нет никаких сомнений в том, что мы пакт выполним согласно духу и букве».
Решая вопросы укрепления западных границ, Сталин не мог оставить вне внимания Финляндию. Страна Суоми завладела большей частью Карельского перешейка в результате признания независимости в декабре 1917 года. Тогда, настояв на очень выгодных условиях, финны получили Петсаамо с ценными залежами никеля и незамерзающий порт Печенга на севере, а также ряд островов в Финском заливе, обеспечивающих контроль подходов к военно-морской базе Кронштадт. Но теперь Сталина тревожила опасная близость русско-финской границы, проходившей в тридцати двух километрах от Ленинграда.
Первоначально он намеревался заключить с Финляндией пакт о взаимопомощи. Еще 7 апреля 1939 года, после продолжительной беседы с руководителем советской внешней разведки в Финляндии Б. Рыбкиным и ознакомления со справкой, подготовленной резидентурой, – «О расстановке сил в Финском правительстве и перспективе отношений с этой страной». К предложению о договоре Сталин добавил: «Гарантировать невмешательство во внутренние дела Финляндии» [10] .
Но руководство северного соседа не страдало миролюбием. Финский президент П. Свинхуд откровенно признал: «Любой враг России должен всегда быть другом Финляндии». И летом 1939 года в Финляндии побывал начальник генерального штаба Германии Гальдер, проявивший особый интерес к ленинградскому и мурманскому стратегическим направлениям.
И все-таки в начале переговорного процесса Сталин рассчитывал на благоразумную уступчивость финнов. Его предложения, изложенные на переговорах, начавшихся 11 октября 1939 года, предусматривали перенос советско-финской границы на 20—30 километров в сторону Финляндии, а для защиты Ленинграда от нападения с моря передачу островов в Финском заливе Советскому Союзу. Кроме этого, финнам было предложено сдать в аренду порт Ханко, который предполагалось использовать в качестве военно-морской базы. Взамен Советское правительство предлагало Финляндии вдвое большую территорию в Советской Карелии.
Уже в самом начале переговоров Сталин сказал финской делегации: «Поскольку Ленинград нельзя переместить, мы просим, чтобы граница проходила на расстоянии 70 километров от Ленинграда… Мы просим 2700 квадратных километров и предлагаем взамен более 5500 километров».
Такое предложение отвечало взаимным интересам. Участвующие в переговорах маршал Маннергейм и финский посланник Паасикиви выступили за удовлетворение советских условий. Но под давлением западных держав финское правительство отвергло предложенный вариант. Министр иностранных дел Финляндии Эркко заявил: «Мы ни на какие уступки Советскому Союзу не пойдем и будем драться во что бы то ни стало, так как нас обещали поддержать Англия, Америка и Швеция».
Дружная поддержка воодушевляла. К этому времени с помощью немецких специалистов на территории Финляндии уже были сооружены аэродромы, способные принимать самолеты в количестве, во много раз превышавшем финские ВВС. Но гордостью и основным козырем, укреплявшим строптивость финнов, была «линия Маннергейма». Система оборонительных сооружений, протянувшаяся от Финского залива до Ладожского озера, имела три полосы современных укреплений глубиной в 90 километров.
Переговоры зашли в тупик. Ситуация на советско-финской границе обострялась, и уже вскоре события приобрели демонстративно-угрожающий характер. Бывший командующий Ленинградским военным округом Мерецков вспоминал: «26 ноября я получил экстренное сообщение… что возле селения Майнила финны открыли артиллерийский огонь по советским пограничникам. Было убито четыре человека, девять ранено. Приказав взять под контроль границу на всем протяжении силами военного округа, я немедленно переправил донесение в Москву. Оттуда пришло указание готовиться к контрудару. На подготовку отводилась неделя, но на практике пришлось сократить срок до четырех дней, так как финские отряды в ряде мест стали переходить границу, вклиниваясь на нашу территорию и засылая в советский тыл группы диверсантов».
В тот же день Молотов пригласил к себе посланника Финляндии Ирие-Коскинена, вручив ему ноту об имевшем место инциденте. В ней отмечалось: «Всего было произведено семь орудийных выстрелов, в результате чего убито трое рядовых и один младший командир, ранено семь рядовых и двое из командного состава. Советские войска… воздержались от ответного обстрела…» Одновременно предлагалось отвести финские войска «подальше от границы… на 20 – 25 километров и тем самым предупредить возможность повторных провокаций».
Инцидент на границе послужил поводом для денонсации правительством СССР 28 ноября советско-финского договора о ненападении и отзыва дипломатических представителей из Финляндии. 30 ноября войска Ленинградского военного округа перешли советско-финскую границу.
Возможно, что происшедший конфликт можно было урегулировать дипломатическим путем, но в сложившейся ситуации Сталин не мог демонстрировать добродетельную терпимость, которая, несомненно, была бы расценена как проявление слабости. Следует также допустить, что в обстановке ожидаемой войны он решил «обкатать» армию в условиях реальных боевых действий.
Позже, 17 апреля 1940 года, на совещании начальствующего состава Красной Армии Сталин сказал: «Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было… Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30—35 оборонной промышленности нашей страны, и, стало быть, от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны».
Конечно, Сталин рассчитывал покончить с финской проблемой в кратчайшие сроки, но то, что этого не произошло, по существу, спасло страну от поражения в войне с Германией. Война с Финляндией стала пробой сил Красной Армии в ее способности вести боевые действия в условиях современной войны. И она вскрыла много недостатков.
Условно финскую кампанию можно разграничить на два периода: с 30 ноября по 12 декабря 1939 года и с 11 февраля по 12 марта 1940 года. То есть активные боевые действия длились всего 41 день. Но что самое главное – это была именно «зимняя война», и она принесла армии неоценимый опыт, востребованный впоследствии. Первый приказ о штурме линии Маннергейма Ворошилов отдал 5 декабря. Имея перед собой огромную протяженность фронта и располагая четырьмя армиями, на начальном этапе советское командование нанесло удар в лоб по мощнейшим в мире оборонительным сооружениям.
Последовавшие события показали, что и высшее военное командование в Москве, и руководство Ленинградского военного округа плохо представляли себе реально, решение какой задачи им предстояло осуществить. Им предстояло невозможное. За все время Первой мировой войны, кроме Брусиловского прорыва, ни одна армия мира не смогла прорвать даже обороны фронта, а в начавшейся кампании необходимо было взять самую мощную в мире линию обороны.
О самонадеянности командования свидетельствует уже такой факт, что штурм начался без разведки и подготовительных работ. Тем не менее к 12 декабря войска преодолели сильную полосу обеспечения. Но, не сумев вклиниться с ходу в основные позиции оборонительной линии и понеся большие потери, наступать дальше они не могли.
На севере 14-я армия продвинулась в глубь территории Финляндии на 150—200 километров; левее – 9-я армия вошла в глубину на 45 километров, а 8-я армия – на 50—80. Обычно принято рассматривать «зимнюю войну» чуть ли не как неудачу Сталина. Да, эта кампания не была столь эффектна, как «овладение» войсками Вермахта линией Мажино, которую немцы просто обошли через соседние с Францией государства. Немецкое командование, безусловно, извлекло урок из советско-финской войны. Впрочем, французы и не защищались с таким упорством, как финны.
После безуспешной попытки лобового штурма линии Маннергейма с 12 декабря 1939 года наступила длительная пауза, прерывавшаяся лишь локальными боями. Основные сложности этой войны вытекали из самих обстоятельств ее неожиданного начала. Война началась без подготовки и зимой.
Стокгольмский корреспондент Джеймс Элридж отмечал в своих репортажах: «Без практики в лыжном деле и без особого опыта в спорте солдаты Красной Армии вынуждены были драться с силой, которая, в сущности, превосходила их в два раза. В самих сражениях финны могли выдвинуть армию больше русской. Это звучит парадоксально, но это правильно, так как колоссальная подвижность финнов делала возможным для них в проходивших боях концентрировать больше людей, чем это могли сделать русские, это один, но самый важный момент войны…»
Все это так. Кроме того, финны применили удачную тактику: пропуская войска Красной Армии вперед, они отрезали тылы, занимая коммуникации и уничтожая расчлененные соединения по частям.
Суждений об этой войне много. По мнению Василевского, неполная эффективность боевых операций объяснялась тем, что «наши войска недостаточно знали особенности организации, вооружения и тактические приемы борьбы финляндской армии». Мерецков указывал еще на один просчет: сведения разведки «занизили реальную мощь линии Маннергейма». Поэтому взять ее с ходу не удалось.
И все же финская кампания была необходима. Она стала серьезным уроком – сложным, кровопролитным, но без этой «учебной» войны не было бы разгрома гитлеровских войск под Москвой зимой 1941 года. Зимняя финская репетиция излечила армию от «шапкозакидательства», от неоправданного самодовольства. Неспособность армии расправиться с финнами в кратчайшие сроки заставила и Сталина по-иному взглянуть на состояние вооруженных сил.
Он извлек из результатов финской кампании максимум полезной информации и сделал соответствующие выводы. Выступая на Военном совете, который прошел 14—17 апреля 1940 года, Сталин подчеркивал: «Нам страшно повредила польская кампания, она избаловала нас… Наша армия не сразу поняла, что война в Польше – это была военная прогулка, а не война».