— Ты когда-нибудь слышал слово «психиатр»?
— Да.
— А ты когда-нибудь обращался к психиатру?
— Нет.
— Почему?
— Потому что мне он не нужен.
— По-моему, он тебе нужен до крайности.
— Отчего?
— Оттого, что ты, вероятно, сходишь с ума.
— Схожу с ума? — медленно повторил Около.
— Да, сходишь с ума.
— Отчего вы решили, что я схожу с ума? Оттого, что я ищу суть? Я-то думал, что вы меня поймете, — выговорил Около с мольбой в голосе.
— Я просто стараюсь тебе помочь.
— Помочь? Вы можете мне помочь, только если отведете меня к Самому Большому.
— А вот этого, дружище, я не могу и не хочу делать. Мне даны указания направить тебя в сумасшедший дом. Тебя не хотят здесь видеть. Ты и так уже доставил Сологе немало хлопот. Тебя запрут здесь в комнату, а потом пошлют в сумасшедший дом.
— Но ведь я никому не доставил никаких хлопот. Вы же знаете это сами.
— Послушай, дружище, я на работе и должен работать. — Белый забарабанил по столу пальцами.
— Даже если вы знаете, что ваша работа приносит зло?
— Не задавай мне вопросов. Это твоя страна. Спрашивай у своего народа.
— Тогда отведите меня к Самому Большому. Он ведь из моего народа.
— Однако ты ловкий парень, — раздраженно сказал белый, вставая из-за стола. — Посмотрим, что будет с такими, как ты, когда мы все уберемся отсюда. — Белый повернулся к окну. Облокотившись на подоконник, он выглянул из окна, он смотрел и смотрел на улицу, напевая песню, в которой не было ни слов, ни мелодии, и постукивал по полу носком ботинка. Затем он повернулся спиной к окну, подошел к Около и положил руку ему на плечо.
— То, что я только что сказал, не имеет отношения к делу, — с улыбкой-улыбкой сказал он. — Забудь мои слова о том, что станет с вами, когда мы уйдем из твоей страны. Забудь это, и я помогу тебе.
— Вы поможете мне увидеть Самого Большого?
— Нет, нет, нет. Я этого не имел в виду. Я хочу сказать, что если здесь есть люди из твоего племени, то я могу их позвать и помочь им спасти тебя.
— Так я не увижу Самого Большого? — Радость покинула сердце Около.
— Боюсь, что нет.
— Отчего?
— Я же тебе сказал. Будь разумным и не валяй дурака. Такие люди, как ты, очень нужны твоей стране, только тебе придется закрыть глаза на кое-какие вещи.
— Но это измена себе.
— Послушай, сынок, в жизни ведь все не так, — начал белый тихим, поучающим голосом. — Жизнь как шахматы. Неверный ход — и тебе конец. Одним ты можешь в глаза говорить самую неприятную правду, и тебе это сойдет с рук. С другими же это кончится плохо. Они могут сделать так, что жизнь твоя станет весьма-весьма неприятной. Понял?
— Выходит дело, вы не верите в правду и честность?
— Послушай, дружище, если ты хочешь чего-то добиться в жизни, если ты хочешь принести пользу своей стране, тебе придется просто забыть о таких вещах. В реальной жизни их не существует. Пойми меня правильно. Я ведь не говорю, что сам не верю в правду и честность. Я просто хочу сказать, что ты должен быть осмотрительным. Никто не скажет тебе спасибо, особенно тот, кто стоит у власти, если ты дашь понять ему, что ты нравственно выше его. Будь скромней. Сделай вид, будто ты такой же, и тогда — Сезам, откройся! Только и всего.
Около взвесил в сердце поучительные слова белого, но не увидел света.
— Все, чего я хочу, — наконец сказал он, — это возродить угасшую веру, веру в человека. Веру во что-то, — сказал он всей силой сердца, всей силой тени. — Мы утратили веру в то, к чему обращались в минуты горя, в минуты радости, — и что же у нас осталось? Ничего, пересохшее русло с мертвыми стволами и скелетами листьев. А когда ты задаешь людям вопрос, они боятся, что буря придет и сметет те хорошенькие домики, что они построили без фундамента.
Около говорил и говорил, изливая свое сердце, и остановился, лишь когда исчерпал его. Остановившись, он огляделся. Он посмотрел сюда. Никого. Он посмотрел туда. Никого. Он был один. Белый ушел. Около хотел выйти, но дверь была заперта. И он сел на скамью, стоявшую вдоль одной из непроницаемых стен, и стал ждать, разговаривая со своим сердцем и обдумывая пословицу иджо, своего народа, которая гласит: «Если возьмешь птицу с небес и изжаришь ее на глазах у курицы, у курицы будет болеть голова». Сердце его задавало много вопросов. Оно складывало веру с пустотой, неверие с пустотой. У человека нет больше тени, у деревьев нет больше тени. Все на свете утратило смысл, кроме убивающей тени троицы — золота, железа, бетона… И тогда он спросил свое сердце, по какой дороге идти сейчас — вернуться домой, если это возможно, или покорно отправиться в сумасшедший дом.
Один голос твердил, что он должен идти в сумасшедший дом. Быть может, у тех, у кого голова не в порядке, в сердце нет ни горя, ни радости, быть может, он сам сумеет изгнать из сердца горе и радость. Другой голос твердил «нет», он должен найти способ вернуться домой. Может быть, Вождь Изонго и все Старейшины уже не имеют в сердцах зла на него. Этот голос порицал его за то, что он покинул свой дом. Прежде чем выметать улицу, люди подметают свой дом, разве не так? — спросил его голос, и он согласился. Около согласился с поучительными словами этого голоса в сердце и решил возвратиться домой и предстать пред Изонго. Но другой голос сказал: Вождь Изонго и Старейшины не могли измениться за несколько дней, поэтому, если он возвратится домой, сердце Изонго станет еще ядовитей и будет смердеть от земли до ока небесного. Но поучительные слова этого голоса входили в одно ухо Около и выходили в другое, как лодки, одна за другой проплывающие по каналу. И в конце концов Около решил, что вернется в Амату, если сумеет. Но на этот раз он обратится к народу, а не к Изонго и не к Старейшинам. Если народ лишен сути, он взрастит эту суть в их сердцах. Он посеет ее и взрастит ее, несмотря на губительные слова Изонго. Он вырвет из их сердец страх, он убьет страх в их сердцах и посеет суть. Он сделает это, если только… Если только что? Около спросил, он спросил это вслух, но сердце его не ответило. И когда он поднял глаза, он увидел лишь тьму, ту тьму, которую видишь, когда закрываешь глаза перед сном.
6
В деревне Амату в одно прекрасное утро, которое было седьмым утром по изгнании Около, Вождь Изонго проснулся и, поговорив со своим сердцем, согласился с ним, что ему следует отпраздновать освобождение от Около. Он согласился со своим сердцем, он заметил также, что в сердце его уже не звучит голос Около, который подобен голосу москита, отгоняющему сон от утомленных глаз. И поэтому Вождь Изонго послал двух гонцов к Старейшинам, к Старейшинам, которые по воле или же против воли вложили свои сердца в сердце Изонго. Со дня изгнания Около они сплотились еще теснее и, о чем бы ни шла речь, непременно выслушивали друг друга. Единство их было таково, что их не мог бы разлучить никакой ураган.
И вот два гонца отправились в путь.
— Отчего ты босыми ногами шагаешь по этой холодной-холодной земле? — спросил первый гонец. — Мы же достаточно походили по этой холодной-холодной земле. Что ты делаешь со своими деньгами?
— Со своими деньгами я не делаю ничего.
— Почему же?
— Это дурные деньги. Дурные деньги добра не приносят.
— На деньги можно купить лодку с мотором. Разве это не добро? Мои ноги не босы, холодная-холодная земля не касается их. Разве это не добро? Что ты делаешь со своими деньгами?
— Ничего не делаю.
— Ты их копишь?
— Я не знаю, на что их копить.
И они шагали в молчанье, один шагал босиком по холодной-холодной земле, другой шел в новеньких черных ботинках.
— Слова Около вошли в твое сердце?
— Не спрашивай. Так же, как и в твое.
— Куда ты дел свои деньги?
— Это тебя не касается. Поэтому не спрашивай.
— Я понимаю, но что ты скажешь, когда тебя спросит Изонго?
— Это мое дело, куда я деваю свои деньги. Это не касается даже Изонго.
— Не пускай себе воду в сердце, подобно Около. Ты хочешь, чтобы то, что случилось с ним, случилось с тобой?
— Сердце мое иногда говорит мне, что это несправедливо.
— Несправедливо что?
— То, что мы сделали с ним.
Быстро зажав ладонями уши, его товарищ сказал:
— Твои слова не входят в мои уши. Я глух. Перестань говорить об этом.
И он зашагал быстрей, по-прежнему зажимая ладонями уши. И он захромал. Он шел по дороге, как человек с мертвой ногой. Он остановился и снял ботинки.
— Отчего ты снял свои черные-черные ботинки? — спросил босой гонец.
Его товарищ стоял согнувшись, изучая свои черные-черные ботинки, и не раскрывал рта. Потом он выпрямился, новенькие черные-черные ботинки болтались на шнурках в его левой руке.
— Они жмут мне пальцы, — неслышно-неслышно сказал он.
— Я же сказал, эти деньги — дурные деньги. Пусть это будет тебе поучительным словом.
— Я глух: то, что ты говоришь, не входит в мои уши.
— Мои слова не входят в твои уши, но входят в твое сердце.
— Они умрут, — сердито сказал гонец с черными-черными ботинками.
— Ты говоришь, что в моем сердце вода. Я не знаю книг. Книги белых людей не та наука земли, которую передали нам предки. По книгам ей не научишься. Ты говоришь, что в сердце мое проникла вода. Разве ты не знаешь силу воды? Твои глаза, разве они не видят реку? Твои глаза, разве они не видят ямс, кокос, тростник, банан? Может ли все это вырасти без силы воды? Знаешь ли ты, что скрывается за силой воды? Да можешь ли ты сам прожить без воды? Вода зыбкая, но разве она не главная сила в мире? Мои слова идут из воды, наполнившей мое сердце.
— Ты вышел из своего тела, — ехидно сказал гонец с ботинками.
— Я в своем теле.
— Если ты в своем теле, почему ты не скажешь всех этих слов прямо в глаза Изонго?
— Я скажу их прямо в глаза Изонго в должное время.
— Почему не сегодня?
— Дождь приходит всегда в назначенный срок.
— Ты все это говоришь лишь потому, что мы знаем вкус крови друг друга.
— Да. Я все это сказал потому, что мы поклялись. Я не могу причинить тебе зла, и ты не можешь причинить мне зла. Сердце дало мне совет рассказать это все тебе, потому что я словно чаша, переполненная водой. Все, что я тебе говорю, — это просто вода, что выплескивается через края.
Дальше они шли в молчанье. Гонец с черными ботинками, с новенькими черными ботинками, болтавшимися в его левой руке, шел, словно человек с мертвой ногой, обходя лужи и перепрыгивая ореховую скорлупу, разбросанную по земле, чтобы земля стала лучше. Другой же гонец не утратил связи с землей, он шел по лужам, ступал по колким скорлупкам ореха.
Они шли в молчанье, меж ними было молчанье. Неожиданно гонец с черными ботинками остановился и остановил товарища.
— Твои слова — правда, но у них нет тени, — прошептал он.
— Может быть, сейчас они и бессильны что-нибудь сделать, но они могут стать силой прежде, чем кончится наше время или время наших детей.
— Так не надо сейчас ни о чем говорить. Давай эти речи оставим на время наших детей. Мы только зря тратим дыханье.
— Ты думаешь, Около первый, у кого в сердце выросли эти слова? Нет. Ты пытаешься убить в себе эти слова, и в то же время во многих эти слова рождаются. Никто не может устоять перед силой слова. Около сказал свое слово. Я скажу свое слово, когда придет время, и другие скажут за мной, и тогда наши слова станут сильней урагана, и Изонго пошатнется и упадет, как подсеченный тростник.
— Эти слова — не твои слова. Их сказал отец отца твоего отца. Говорят, что он знал все, — сказал гонец с черными ботинками и молча пошел дальше. — Ничего мы не можем, ничего! — вырвалось из его рта после молчанья. — В наших словах нет силы.
— В наших словах будет сила, когда мы скажем их вслух. Посмотрим, что будет, когда придет время, подождем. У Около нет жены, нет детей, а отец и мать его умерли. Ему не о ком думать. А мы подождем. Когда придет время, мы тоже лишимся работы. Наши дети будут знать корень дела и прокормят своих матерей.
— Но ты же знаешь, что будет с Около, если он возвратится.
— Давай помолчим. В наши сердца вошел дурной дух.
Они шагали, и меж ними было молчанье. Одного за другим они обошли всех Старейшин и передали им приглашение.
В то время как гонцы обходили Старейшин, в темной-темной хижине за краем деревни Туэре и уродец Укуле обсуждали новости в мерцанье тлевших углей, озарявших только их лица.
— Но в чем корень этого празднества? — спросила Туэре.
— Лишь в том, что Изонго хочет купить сердца всех людей. Однако медленно-медленно под землей происходят события.
— Какие? — встрепенулась Туэре.
— Ты знаешь гонцов?
— Да.
— Высокого, сына того, кто был сыном сына мудрого Бумо?
— Да рассказывай.
— Слова Около выросли в его сердце.
— Откуда ты знаешь?
— Они меня не видали, но я их слыхал.
— О чем же они говорили?
— Этого высокого зовут Тири.
— Да, я знаю.
— Так вот, я тебе всегда говорил, что Тири непохож на других.
— Да. Что он сказал?
— Он сказал, что деньги, которые платит Изонго, дурные деньги и что он, подобно Около, скажет вслух свое слово. Только для этого еще не настало время.
— Еще что?
— Больше ничего. Они могли меня увидеть, поэтому я вошел в дом и ничего больше не слышал.
Наступило молчанье, Туэре смотрела со всею силой своей тени на угли, в которых теплился дух пламени. Она смотрела на угли со всей силой своей тени, а уродец Укуле смотрел на ее лицо взглядом прямым, как стрела.
— Если бы только Около дождался урочного часа, — прошептала Туэре тлеющим углям.
— Да, это все равно что рыть ямс, не дождавшись поры урожая, — сказал уродец Укуле.
— Да, но, прежде чем посадить ямс, нужно собрать и сберечь ямс прошлого урожая. Именно это делает Около. Пусть же созревшие слова пустят корни. Лишь об этом молю я Войенги. И я ничего не боюсь, ибо, что бы они ни сделали со мной и Около, их это не спасет, не спасет!
Так говорили Туэре и уродец Укуле, говорили всем сердцем, всей силой тени, говорили слова и слова перед тлевшими углями, в которых теплился дух пламени; они искали ответа, высказывали пожелания, молились, чтобы Войенги, создательница всего, дала силу словам Около до возвращенья Около, ибо знали, что он возвратится в Амату, потому что здесь зарыта его пуповина.
7
Когда Старейшины один за другим пришли к дому Изонго и расселись вокруг Изонго, тогда Изонго стал называть их хвалебными именами, как это обычно бывает перед обсуждением чего-то важного.
Изонго: «Один Человек — Одно Лицо!»
Первый Старейшина: «Да! У двух людей не бывает одно и то же лицо, у двух людей не бывает одно и то же сердце. Как звать тебя?»
Изонго: «Ты спрашиваешь меня? Я — Молния!»
Первый Старейшина: «Молния!»
Изонго: «Да. Я — Молния. Ничто не может устоять перед молнией. Как звать тебя?»
Второй Старейшина: «Ты спрашиваешь меня? Я — Вода».
Изонго: «Вода!»
Второй Старейшина: «Да! Вода. Вода самая зыбкая и самая сильная вещь на свете. Как звать тебя?»
Изонго: «Твои слова верны. Ты спрашиваешь меня? Я — Тот, кто держит голову под Водой».
Второй Старейшина: «Тот, кто держит голову под Водой!»
Изонго: «Да! Его одежда также касается воды».
Все Старейшины: «Верно! Верно!»
Изонго: «Как звать тебя?»
Третий Старейшина: «Ты спрашиваешь меня? Я — Огонь!»
Изонго: «Огонь!»
Третий Старейшина: «Да! Кто тронет меня — обожжет пальцы! Как звать тебя?»
Изонго: «Ты спрашиваешь меня? Я — Перец».
Третий Старейшина: «Перец!»
Изонго: «Да, я — Перец. Перец жжет, но без него еда лишена вкуса. Как звать тебя?»
Четвертый Старейшина: «Я — Крутой Берег».
Изонго: «Крутой Берег!»
Четвертый Старейшина: «Да, это я! Ты скатишься в реку, если будешь неосторожен. Как твое имя?»