Ячмень да тухлая вода, индейский рацион,
Пусть бородавки все мои немедля выйдут вон!
А после нужно зажмуриться, быстро отойти на одиннадцать шагов, три раза крутнуться на месте и идти домой, да ни с кем по дороге не разговаривать. Заговоришь, все заклинание насмарку.
— Да, похоже, способ верный. Но только Боб Таннер не так сделал.
— Нет, сэр, не так, ручаться готов, потому что бородавок у него больше, чем у любого мальчика в нашем городе, а знай он, как обращаться с тухлой водой, так ни одной бы не было. Я этим способом тысячи бородавок с рук свел, Гек. Я столько вожусь с лягушками, что бородавок у меня всегда хватает. Хотя, бывает, и бобом пользуюсь.
— Да, боб это вещь. Я сам им пользовался.
— Правда? А как?
— Значит, берешь боб, режешь его пополам, и бородавку тоже режешь, чтобы кровь пошла, а после мажешь ею половинку боба, выкапываешь на перекрестке дорог ямку и в новолуние, около полуночи, зарываешь эту половинку, а вторую сжигаешь. Понимаешь, первая-то половинка начнет притягивать к себе вторую, притягивать, ну а кровь заодно бородавку притягивать станет, вот она скоро и сойдет.
— Да, Гек, все точно, самый тот способ. Хотя, если сказать, когда закапываешь половинку боба: «Боб вниз, бородавку долой, больше меня не беспокой!», еще лучше будет. Так Джо Харпер делает, а он где только не побывал, один раз до самого Кунвилля чуть не доехал. Но ты мне вот что скажи — как ты их дохлыми кошками сводишь?
— Ну как, берешь кошку, идешь к полуночи на кладбище, туда, где недавно какого-нибудь нераскаянного грешника похоронили, вот, а в самую полночь, как черт за ним придет, — или, может, не один черт, а два или три припрутся, увидеть-то ты их не увидишь, только услышишь, что, вроде как, ветерок зашумел, а то еще, они, бывает, переговариваются, — ну вот, и когда они этого грешника к себе поволокут, ты им вдогонку кидаешь кошку и говоришь: «Черт за покойником, кошка за чертом, бородавка за кошкой, тут ей и конец!». Этот способ любую бородавку берет.
— Да, похоже на то. А ты его когда-нибудь пробовал, Гек?
— Нет, мне про него старуха Хопкинс рассказала.
— А, ну тогда, думаю, он должен подействовать. Она же, говорят, ведьма.
— «Говорят»! Ведьма, Том, я точно знаю. Она однажды моего папашу околдовала. Папаша сам так говорит. Идет он как-то и видит, как она на него порчу наводит, ну он запустил в нее каменюгой, и не будь она такая увертливая была, точно укокошил бы. Так вот, в ту же ночь сверзился он с крыши сарая, на которой заснул пьяным, и руку сломал.
— Жуть какая. А как же он узнал, что она на него порчу наводит?
— Господи, да для папаши это раз плюнуть. Он говорит, ежели ведьма прямо на тебя пялится, значит все, колдует. Особенно если еще и бормочет чего-нибудь. Потому как, ведьмы ж не просто так бормочут, это они «Отче наш» задом наперед читают.
— Слушай, Гек, а ты кошку когда испытывать пойдешь?
— А вот нынче ночью и пойду. Я так понимаю, черти сегодня за старым «Конягой» Уильямсом придут.
— Так его же еще в субботу похоронили. Чего ж они его в субботу не уволокли?
— Сказал тоже! Они ж до полуночи не могут ничего, а после полуночи уже воскресенье было. А в воскресенье черти по земле не больно-то шастают, я так понимаю.
— Да, верно, об этом я не подумал. Возьмешь меня с собой?
— Конечно — если не боишься.
— Боюсь! Вот еще. Ты помяукай мне, ладно?
— Ладно — и ты, если сможешь, мяукни в ответ. А то я в прошлый раз до того домяукался, что старый Хэйз начал в меня камнями швыряться и орать: «Чтоб ты сдохла, кошара гнусная!». Ну я ему, понятное дело, окно кирпичом высадил — только ты не говори никому.
— Не скажу. Я в ту ночь мяукать не мог, за мной тетушка следила, но в эту непременно мяукну. Постой, а это что?
— Клещ, что же еще.
— Где достал?
— В лесу.
— А что за него возьмешь?
— Да не знаю. Мне его продавать как-то не хочется.
— Ну и ладно. Все равно, клещонок-то никудышный.
— Оно конечно, чужого клеща всякий облаять норовит. А я и этим доволен. По мне, так вполне приличный клещ. видимо-невидимо. Я, если захочу, тысячу таких наловлю.
— Так чего же не наловишь? Попробуй, и ничего у тебя не выйдет. Это клещ ранний, понял? Первый, какого я увидел в этом году.
— Слушай, Гек, я тебе за него мой зуб отдам.
— А ну покажи.
Том достал из кармана свернутую бумажку, развернул. Гекльберри с завистью принялся разглядывать зуб. Искушение было сильное. В конце концов, он сказал:
— А зуб-то настоящий?
Том приподнял губу, показал ему прореху в ряду верхних зубов.
— Ну ладно, — сказал Гекльберри, — тогда по рукам.
Том положил клеща в коробочку из-под пистонов — ту самую, в которой прежде томился жук-кусач, — и мальчики расстались, и каждый из них ощущал себя разбогатевшим.
Приблизившись к маленькому, стоявшему на отшибе каркасному домику, в котором располагалась школа, Том прибавил шагу, изображая добросовестно поспешающего ученика. Он повесил на торчавший из стены колышек шляпу и с деловитой расторопностью направился к своему месту. Учитель, восседавший на возвышении — в большом кресле с плетеным сиденьем, дремал, убаюканный монотонным гудением зубривших школьников. Вторжение Тома пробудило его.
— Томас Сойер!
Том знал, что, если его имя произносят полностью, следует ждать неприятностей.
— Сэр!
— Подойдите-ка сюда. Ну-с, сэр, вы опять опоздали. По какой причине на сей раз?
Том, собравшийся было прибегнуть к спасительному вранью, внезапно увидел в глубине класса две длинных золотистых косы. Любовь пронизала его, точно электрический ток, — он узнал эти косы, мало того, он увидел рядом с ними единственное свободное на половине девочек место. И мгновенно ответил:
— Меня задержал разговор с Гекльберри Финном!
Сердце учителя замерло, он беспомощно уставился на Тома. Гудение класса стихло. Ученики гадали, не сошел ли этот безумный храбрец с ума. Наконец, учитель спросил:
— Вас… что вас задержало?
— Разговор с Гекльберри Финном.
Да, эти слова могли означать только одно.
— Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое мне когда-либо доводилось услышать. Обычной линейки за такой проступок вам будет мало. Снимайте куртку.
Рука учителя трудилась, пока не устала, а пук розог не отощал, и весьма значительно. Затем последовал приказ:
— А теперь, сэр, извольте сесть среди девочек! И пусть это послужит для вас уроком.
Хихиканье, поднявшееся в классе, казалось, сконфузило Тома. Но нет, на самом деле, смущение мальчика было вызвано благоговением перед его неведомой богиней и великой удачей, которая ему улыбнулась. Он опустился на краешек сосновой скамьи, и девочка, тряхнув головой, отодвинулась от него. По классу прокатилось шушуканье, ученики принялись подталкивать друг дружку локтями и перемигиваться, однако Том сидел совершенно спокойно, уложив перед собою руки на длинную, низкую парту и, по всему судя, с головою уйдя в учебник.
Мало-помалу, внимание учеников отвлеклось от него и класс снова наполнился унылым гудом. Вскоре Том принялся исподтишка бросать на девочку косвенные взгляды. Она заметила их, надула губки и на целую минуту обратила к Тому затылок. А когда осторожно обернулась, перед ней лежал персик. Девочка оттолкнула его. Том мягко вернул персик назад. Девочка оттолкнула снова, но с меньшей резкостью. Том терпеливо вернул его на место. И в конце концов, девочка позволила персику на этом месте и остаться. Том нацарапал на своей маленькой грифельной доске: «Прошу вас, возьмите — у меня еще есть». Девочка взглянула на эти слова, но согласия с ними ничем не выразила. Теперь Том принялся рисовать что-то на доске, прикрыв ее от девочки левой рукой. Некоторое время девочка словно бы не замечала этого, но вскоре в лице ее стали проступать едва уловимые признаки присущего всякому смертному любопытства. Мальчик трудился, якобы не замечая их. Девочка предприняла робкую попытку увидеть результат его трудов, однако Том сделал вид, что и ее не заметил. Наконец, девочка сдалась и робко прошептала:
— Покажите.
Том убрал левую руку, явив взорам девочки злодейскую карикатуру на дом с двумя щипцами и дымом, который штопором вылетал из трубы. Творение Тома поразило девочку и вскоре она забыла обо всем на свете. Когда же рисунок был завершен, она краткое время вглядывалась в него, а потом прошептала:
— Как красиво. А теперь нарисуйте человечка.
Художник воздвиг перед домом человечка, сильно смахивавшего на виселицу. Человечку ничего не стоило бы перешагнуть через дом, однако девочка чрезмерной придирчивостью не отличалась. Чудище это понравилось ей, и она прошептала снова:
— Очень красивый человечек, теперь нарисуйте с ним рядом меня.
Том нарисовал песочные часы с приделанными к ним прутиками конечностей и луной вместо головы, а затем вставил в растопыренные пальцы одной из рук небывалых размеров веер.
— Какая прелесть, как жаль, что я не умею рисовать.
— Это легко, — прошептал Том, — я вас научу.
— Ой, правда? А когда?
— В полдень. Вы обедать домой пойдете?
— Могу остаться, если останетесь вы.
— Хорошо. Отлично! Как вас зовут?
— Бекки Тэтчер. А вас? Ой, я же знаю. Томас Сойер.
— Томасом меня называют, когда выдрать хотят. А если я веду себя хорошо — Томом. Зовите меня Томом, ладно?
— Ладно.
Том снова начал выводить на доске некие слова, прикрыв их рукой от девочки. Однако на сей раз она, уже не смущаясь, попросила показать написанное. Том сказал:
— Это так, пустяки.
— Нет не пустяки.
— Пустяки. Вам не понравится.
— Нет понравится, непременно понравится. Прошу вас, покажите.
— Вы разболтаете.
— Ну что вы — никогда!
— Никому не скажете? До конца ваших дней?
— Ни-ко-му. Да покажите же.
— Нет, ну вам же точно не понравится!
— Ах вот вы как! Тогда я сама посмотрю!
Она вцепилась пальчиками в его руку, последовала короткая возня, — Том изображал сопротивление, но понемногу руку отодвигал и вскоре девочка увидела слова: «Я люблю вас».
— Гадкий!
Она шлепнула Тома по руке, однако лицо ее разрумянилось от удовольствия.
И в тот же миг на ухе мальчика сомкнулись и потянули его вверх неторопливые, роковые пальцы. Таким манером Тома провели под градом смешков через весь класс к обычному его месту. Несколько страшных мгновений учитель простоял над ним, но затем, не сказав ни слова, возвратился на свой престол. Ухо Тома горело, конечно, но сердце ликовало.
Класс затих, Том честнейшим образом старался вникнуть в учебник, однако в голове его уже успел воцариться совершеннейший кавардак. На следующем уроке — чтения — он с трудом выговаривал слова, на уроке географии обращал озера в горы, горы в реки, а реки в континенты и, в конце концов, возвратил планету в состояние первозданного хаоса; а во время диктанта не справился со словами, которые не поставили бы в тупик и сущее дитя, за что учитель приказал ему выйти из-за парты и отобрал у него оловянную медаль, которую Том вот уже несколько месяцев гордо выставлял всем на показ.
Глава VII
Беговой клещ и разбитое сердце
Чем пуще силился Том с головой погрузиться в учебник, тем дальше убредали его мысли. В конце концов, он вздохнул, зевнул и сдался. Ему стало казаться, что полуденная перемена не придет никогда. Воздух был мертвенно тих. Ни дуновения, ни шевеления даже. Стоял самый сонный из всех сонных дней. Дремотный бормоток двадцати пяти прилежно зубривших учеников убаюкивал душу подобно завораживающему зудению пчел. В лиловатой дали вставали под сияющим солнцем нежно-зеленые, колеблемые пеленою зноя склоны Кардиффской горы; какие-то птицы плыли по небу на обленившихся крыльях, а больше ни одного живого существа нигде видно не было — не считая коров, да и те спали.
Душа Тома жаждала свободы — или хоть какого-нибудь увлекательного занятия, которое позволило бы скоротать безотрадное время. И вот рука его погрузилось в карман, и лицо мгновенно озарилось благодарностью, бывшей, собственно говоря, молитвой, хоть Том того и не знал. Украдкой извлек он на свет божий коробочку из-под пистонов, достал из нее клеща и опустил его на длинную плоскую парту. Крошечное создание прониклось, надо полагать, признательностью, также равносильной молитве, но слишком поспешной, ибо едва оно с радостно заспешило куда-то, Том булавкой поворотил его, дав ему новое направление.
Рядом с Томом сидел за партой его закадычный друг, страдавший не меньше Тома: теперь и он всей своей обрадованной душой ушел в неожиданно подвернувшееся развлечение. Закадычного друга звали Джо Харпер. Всю неделю мальчики дружили — не разлей вода, — а по субботам выходили на поле боя заклятыми врагами. Джо вытащил из лацкана куртки булавку и стал помогать Тому муштровать пленника. Чем дальше, тем занимательнее становилась эта игра. Но вскоре Том заявил, что они только мешают друг другу получать от клеща полное удовольствие. Поэтому он положил на парту грифельную доску Джо и провел посередине ее вертикальную черту.
— Вот так, — сказал Том, — если клещ на твоей половине, ты гоняешь его сколько хочешь, а я тебе не мешаю; но если он уйдет от тебя ко мне, ты не будешь трогать его, пока он не сумеет опять перейти границу.
— Ладно, идет. Начинай ты.
Клещ довольно быстро удрал от Тома и пересек экватор. Некоторое время Джо донимал его, затем клещ ухитрился снова перебежать границу. Так он и метался с одной половины игрового поля на другую. Пока клеща тиранил, целиком уйдя в это занятие, один из мальчиков, другой с не меньшей увлеченностью наблюдал за ним, головы их склонились над доской, оба намертво забыли про все на свете. В конце концов, удача приняла, похоже, сторону Джо. Клещ, впавший в не меньшее, чем то, что владело мальчиками, волнение, в исступление даже, бросался туда, сюда и куда угодно, но всякий раз, как победа шла, если так можно выразиться, в руки Тома, а пальцы его начинали подергиваться от нетерпения, булавка Джо мастерски преграждала бедняге дорогу, обращая его вспять. И Том не выдержал. Слишком велик был соблазн. Он протянул руку и булавкой подтолкнул клеща к своей половине доски. Джо, мгновенно вознегодовав, потребовал:
— Оставь его в покое, Том.
— Я просто хочу немного подбодрить его, Джо.
— Нет, сэр, это нечестно. Оставьте клеща в покое.
— Да что такого-то? Я его почти и не трогаю.
— Говорят тебе, оставь его в покое.
— Не оставлю!
— Не имеешь права, он на моей половине.
— Слушай, Джо Харпер, чей это клещ, а?
— Мне все равно, чей это клещ — он на моей половине, так и не трогай его.
— А вот и трону. Клещ мой, что хочу, то с ним и сделаю, не сойти мне с этого места!
Страшный удар обрушился на плечи Тома, затем точно такой же — на Джо и в следующие две минуты из курток двух мальчиков летела — к восторгу всего класса — пыль. Они до того увлеклись, что не заметили ни тишины, павшей на класс, ни учителя, который на цыпочках подобрался к их парте и простоял недолгое время, нависнув над ними. Учитель, понаблюдав немного за их игрой, решил внести в нее некоторое разнообразие.
В полдень, как только началась перемена, Том мигом оказался рядом с Бекки и зашептал ей на ухо:
— Надень шляпку и притворись, что уходишь вместе со всеми домой, а как дойдешь до угла, отстань от них, сверни в проулок и вернись к школе. Я пойду в другую сторону и сделаю то же самое.
Бекки покинула школу с одной стайкой учеников, Том с другой, и вскоре они встретились в конце проулка и возвратились в школу, перешедшую теперь в полное их распоряжение. Они уселись за парту, положили на нее грифельную доску, и Том, вручив Бекки грифель, стал водить ее рукой по доске, на которой вскоре возник еще один удивительный дом. Когда же их взаимный интерес к искусству стал ослабевать, дети разговорились. Том, купаясь в блаженстве, спросил:
— Тебе крысы нравятся?
— Нет! Я их терпеть не могу.
— Да я, в общем, тоже — живых. Я спросил о дохлых, которых можно вертеть на веревочке над головой.