На восток от сорок первой дороги пейзаж резко меняется. К Ананбургу ведет двухрядная асфальтированная дорога. Она проходит мимо разбросанных строительных площадок со скромными домиками на маленьких участках, а затем мимо бывших фермерских земель, ставших теперь государственной собственностью. Превращение в государственную собственность выразилось в том, что осушили большое озеро, продали землю вокруг него по пять тысяч долларов за акр и построили роскошные дома по двести пятьдесят тысяч долларов. Проехав всего шесть миль на восток от сорок первой автострады, вы попадете в настоящую сельскую местность, остаток того, чем была Калуза всего тридцать-сорок лет назад.
Я оказался среди цитрусовых деревьев, отъехав всего на восемь миль от шума и суеты сорок первой федеральной дороги, среди фермерских угодий. В пятнадцати милях от центра Калузы неожиданно появились коровы, пасущиеся на пастбищах по обеим сторонам дороги, трава за пальметто, казалось, простирается бесконечно до слияния с небосводом. Небо уже становилось серым, предвещая дождь в ближайшее время, который действительно пошел чуть позже. Я чуть не пропустил деревянные столбы с перекладиной, откуда свешивалась красная вывеска с черной надписью «Ранчо „М. К.“», резко затормозил, с опозданием взглянув в зеркало заднего обзора, и направил «гайа» в открытые ворота по узкой подъездной грунтовой дороге. Я проехал уже около полумили, когда увидел движущийся навстречу красный грузовой пикап. Я остановил «гайа», пикап тоже замедлил движение и замер. Сбоку машины были видны черные буквы «М. К.». Дверца у сиденья водителя открылась, и мужчина с ружьем в руках спрыгнул на дорогу. Он представлял собой нечто среднее между Чарли и Джефом. Немного выше шести футов, широкоплечий, с тонкой талией, в поношенных джинсах, красной клетчатой рубашке и грязных ботинках; соломенная шляпа сползла на затылок, открыв прилипшую ко лбу прядь темных волос. Черные усы и темные глаза под цвет им, черные брови, кожа, обожженная солнцем до коричневого цвета. Ремень украшала большая вычурная латунная пряжка, из левого кармана рубашки свешивалась бечевка от сигаретного ящика.
— Помочь вам, мистер? — Он направил на меня ружье.
— Мое имя Мэтью Хоуп. — Я оторопел от такого приема. — У меня назначена встреча с миссис Мак-Кинни.
Он ничего не ответил.
— Я звонил ей сегодня утром. Мы договорились встретиться в час. — Я посмотрел на часы. — Сейчас около этого.
Он все еще не произнес ни слова.
— Поднимите, пожалуйста, вверх ваше ружье, — попросил я.
Он не пошевелился.
— Я адвокат, — пояснил я, — и должен встретиться с ней по поводу ее сына.
Он все еще не убрал ружье.
— Джека Мак-Кинни, — добавил я.
Он смотрел на меня, жуя жвачку. Челюсти работали, глаза рассматривали меня, ружье целилось прямо мне в грудь.
— Я вел его дело о недвижимости.
Не отвечая мне, он вернулся в пикап, взял лежавшее на переднем сиденье переговорное устройство, сказал что-то, послушал, еще что-то сказал и снова послушал. Внезапно я обратил внимание на мух, бесшумно летавших вокруг: где скот, там и мухи. Он снова выпрыгнул из пикапа, ружье теперь свободно болталось справа.
— Миссис Мак-Кинни сейчас на Крукед-Три, но Санни разрешила вас впустить.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Советую быть поосторожней в наше время. — Таким образом он извинился за вооруженную встречу.
Я просто кивнул ему и снова завел машину.
— Она в большом доме, — крикнул он мне вдогонку, — то есть Санни. Большое белое здание слева в конце дороги.
Я покатил по узкой грунтовой колее туда, где большой белый, обшитый досками дом возвышался над расположенным рядом домом поменьше, тоже выкрашенным в белый цвет. Тут же находился сарай красного цвета и передвижной дом-прицеп, не крашенный со времен великого потопа. Большой дом располагался под сенью высоких старых дубов. Другие постройки были разбросаны вперемешку с пальметто и капустными пальмами. Насколько видел глаз, нигде не было типичных для этих мест тропических растений: африканские тюльпаны не радовали глаз своими ворсистыми кремовыми цветами, не было розовых или пурпурных бугенвиллей или стелющихся лантанов. Если не считать тонкокожих капустных пальм и пальметто, это ранчо вполне могло находиться в Техасе или Колорадо. Я поставил машину около двух ржавеющих газовых баллонов, на одном из которых было написано «Освинцованный», а на другом — «Неосвинцованный», и пошел к большому дому. Над входом был портик, к нему вела небольшая лесенка. Деревянная дверь позади решетчатой была открыта. Я постучал.
— Войдите, — прозвучал голос.
Я отворил решетчатую дверь.
— Я здесь, — сказала девушка.
«Здесь» оказалось оранжереей, расположенной позади постройки. Убожество естественной растительности снаружи с избытком возмещалось тем, что росло в оранжерее. Куда бы я ни посмотрел, везде было буйное цветение красок: розовые орхидеи соперничали с африканскими фиалками, красные глоксинии торжествовали над желтыми хризантемами, бело-желтые солнышки маргариток склонялись под закатными лучами пламенеющих фиалок. Когда я вошел, светловолосая девушка в обрезанных джинсах и фиолетовой майке-топ опрыскивала одну из орхидей, стоя спиной ко мне. Не оборачиваясь, она сказала:
— Привет, — и пошла направо, сжимая красный резиновый баллончик.
— Мисс Мак-Кинни? — спросил я.
— Да. — Она была поглощена своей работой.
— Ваша мать ждет меня, — заметил я.
— Да, я знаю. — Она откинула длинные светлые волосы и обернулась ко мне.
Это была стройная загорелая девушка в майке-топ, без лифчика, ростом пять футов и десять или одиннадцать дюймов, ее длинные ноги начинались там, где заканчивались неаккуратно обрезанные шорты, постепенно суживаясь от бедер до узких лодыжек и ступней в спортивных туфлях. У нее был тот тип лица, о котором мечтает любая манекенщица из Нью-Йорка — высокие скулы, благородный рот, заносчивый нос со слегка вздернутым кончиком, глаза, казавшиеся серыми при ярком солнечном свете, падавшем сквозь подъемную крышу оранжереи.
— Кто наставил вам синяков? — осведомилась она.
— Друзья, — коротко ответил я.
Ее брови только слегка приподнялись, и слабая улыбка тронула губы.
— Вы полицейский, правильно?
— Нет, я адвокат.
— Верно, верно, мама говорила мне. В последнюю неделю нам здесь хватало полицейских. — Она подняла глаза к небу, положила баллончик-распылитель, которым пользовалась, взяла переговорное устройство, оставленное на раковине, и предложила: — Не хотите ли холодного чая или чего-нибудь еще?
— Ну… не знаете, скоро ли придет ваша мама?
— Думаю, что скоро, — ответила девушка. — Она ушла почти час назад. Там чертовски жарко, не правда ли?
— Да, очень.
— Ну так вы хотите чая или чего-нибудь покрепче?
— Чай будет в самый раз.
— Значит, чай, — кивнула она и прошла мимо меня в гостиную в доме. — В тени деревьев прохладно, — проронила она на ходу, — я ненавижу кондиционеры, а вы?
Вопрос был чисто риторическим. Не ожидая ответа, она прошла в кухню, взяла из холодильника две банки холодного чая, вскрыла их и разлила содержимое по стаканам.
— Без лимона, — сказала она, протягивая мне стакан, — считается, что здесь уже есть лимон, во всяком случае, так написано на банке.
Блум сказал мне по телефону, что ей двадцать три года, но она казалась моложе, возможно, из-за тембра голоса и небрежности речи или из-за манеры двигаться по-жеребячьи неуклюже, хотя это могло быть из-за спортивных туфель. Блум не зря назвал ее «настоящей красавицей», она на самом деле была чертовски хороша. Но я не мог отделаться от чувства, что нахожусь рядом с одной из девчонок-хиппи, подружек моей дочери.
— Кто этот мужчина с ружьем? — спросил я.
— Вы имеете в виду Рэйфа? Мы можем сесть здесь, — предложила она. — В этой части комнаты всегда прохладнее, но не спрашивайте меня почему. Он наш новый управляющий. У нас тысяча голов, больше двух пар рук для работы не требуется. Обычно это были мой брат и Сэм — пока брат не уехал, а Сэм не окочурился, — теперь Рэйф управляющий.
Она уселась в белое плетеное кресло с ярко-желтой подушкой, поджав под себя ноги. Я сел напротив в кресло с лимонно-зеленой подушкой. Уголок, где мы сидели, был украшен папоротниками в подвесных глиняных горшках и действительно казался более прохладным, чем остальной дом.
— А зачем ружье? — спросил я.
— Можете поверить, он не из-за этих подонков, — улыбнулась она.
— Подонков?
— Там, где есть коровы, всегда находятся люди, желающие их украсть, — сказала она, все еще улыбаясь. — Крадут. Слышали такое?
Во Флориде крадут, подумал я и неожиданно ощутил, как далеко от Чикаго я сейчас нахожусь.
— Действительно, — сказала она, — мы весь день оставляем главные ворота открытыми, запирая их на висячий замок только на ночь. Мама знала, что вы приедете, и послала Рэйфа встретить вас. — Она отхлебнула чай и спросила: — Как вы думаете, кто убил моего брата?
— Не представляю.
— Это не делает чести полиции. Какой-то мышиный департамент полиции в Калузе, совсем как у Диснея.
Я воздержался от замечаний.
— Сколько уже прошло? Десять, одиннадцать дней? И нет никакого толку. Кто-то нанес Джеку много ран, а убийца ходит на свободе, быть может, замышляет следующее преступление, если уже не совершил его, а полицейские и не чешутся. — Она покачала головой. — Точно объявился любитель ночных приключений с Юга.
— Вы родились не здесь? — спросил я.
— Нет, почему? О, это просто такое выражение, неужели вы не слышали? Любитель ночных приключений с Юга. Что это значит? Это значит… ну, типа Мики Мауса.
— Да?
— Не сомневайтесь. Я родилась именно здесь. Ну, не прямо здесь, на ранчо, а в больнице Ананбурга. Это ближайшая к нам больница. Для людей, я имею в виду. Для скота мама приглашает ветеринара, живущего тремя милями выше по дороге. О чем вы хотите с ней говорить?
— Видите ли, я бы хотел обсудить кое-что именно с ней, — ответил я.
— Понятно, нет проблем.
— Что означает «Санни»? — спросил я.
— Можете представить — Сильвия! — Она сморщила нос. — Можете представить меня Сильвией?
— С большим трудом, — сказал я.
— А я никак! Меня стали называть Санни, когда я еще была ребенком. Потому, конечно, что у меня светлые волосы и очень мягкий характер, да! — И она фыркнула.
— А это не так? У вас не очень хороший характер?
— Мистер, я злобная, как дикий тигр, — выпалила она, а кто-то на другом конце комнаты сказал:
— Подбирай выражения, Санни.
Мы оба обернулись.
— Ой, — воскликнула Санни и прикрыла рот рукой.
Женщина, стоявшая в комнате у решетчатой двери, была более старой и элегантной копией девушки, которая сидела напротив меня, пряча лицо в ладони. Как ни странно, женщина оказалась именно такой миссис Мак-Кинни, как я ожидал. Она была немного ниже дочери, но коричневые туфли на высоких каблуках увеличивали ее довольно высокий рост еще, по крайней мере, на пару дюймов. На ней были белые брюки от хорошего портного и белая свободная блуза. В правой руке она держала ковбойскую шляпу, наподобие тех, что были на Чарли и Джефе в тот вечер, когда они пытались изменить мою внешность. В левой руке она держала пару коричневых кожаных перчаток. Ее светлые волосы были элегантно коротко подстрижены, но щеки, глаза и рот были точь-в-точь как у Санни. Заносчивый нос со слегка вздернутым кончиком тоже был бы точно таким, как у дочери, если бы не слабый налет веснушек на переносице. Я прикинул, что ей примерно лет сорок пять. Она направилась к нам, и я немедленно поднялся.
— Я Вероника Мак-Кинни, — представилась она, переложила шляпу в левую руку и протянула правую, — мне очень жаль, что заставила вас ждать, мистер Хоуп. Санни, пойди поиграй в куклы.
— Прости, мама, — обиделась Санни, вытаскивая из-под себя ноги и вставая.
— Так нужно, — отрезала мать.
— Приятной беседы. — Санни пересекла комнату и взлетела на второй этаж.
— Я вижу, Санни предложила вам прохладительное.
— Да.
— Что это? Чай?
— Да.
— Боже! Ну да ладно. Вы не находите, что здесь жарко? Моя дочь выключает кондиционеры и открывает все окна и двери. У нее своя теория о… ну да неважно.
Она вернулась к входной двери, закрыла ее и включила терморегулятор на стене. Ее движения, в отличие от дочкиных, были плавными и легкими. Она говорила с небольшой одышкой и довольно хриплым голосом. Но вообще она была исключительно красивой женщиной, от ее улыбки у меня перехватило дыхание.
— Наш новый помощник сказал, что на Баззардс-Руст-Гамак сдохла корова, — пояснила она, — и мне хотелось самой взглянуть. Вы не будете возражать, если мы съездим туда и поговорим по дороге?
— Конечно, нет.
— Там довольно грязно, все этот дождь. Очень плохо, что вы не носите ботинки, — сказала она и посмотрела на мои туфли. — Джип ждет нас.
Она повернулась и вышла из комнаты.
Джип был красного цвета с черной меткой «М. К.» на боковой дверце. Нарезное ружье двадцать второго калибра с оптическим прицелом покоилось на переднем сиденье между нами. Миссис Мак-Кинни запустила двигатель, подала машину назад по грунтовой дороге и сказала:
— У нас пять лошадей, для такого ранчо больше не требуется. Обычно считают, что каждому ковбою нужно, по крайней мере, две лошади. В маленьком домике живет управляющий, в передвижном — новый помощник и его жена. У нас не большое хозяйство — всего тысяча голов на четыре тысячи акров. Я знаю человека, у которого ближе к Ананбургу ранчо размером с Род-Айленд и двадцать тысяч голов. У нас здесь пять пастбищ, на каждом пасется по двести коров. Баззардс-Руст в другую сторону.
Мы ехали на север по грязной дороге вдоль огороженных пастбищ. Джип подпрыгивал и подскакивал на ухабах. Коричневая вода брызгала на боковые стенки, когда машина маневрировала в разбитой колее.
— Пастбища уже имели названия, когда мой покойный муж купил ранчо. Это все исторические названия, я не знаю, откуда они произошли. Ну, Баззардс-Руст самое простое. Здесь этих чертовых птиц больше, чем можно уничтожить. Канюки-баззард — это настоящее бедствие. Я хочу сама обследовать мертвую корову. Птицы бросаются клевать плаценту, когда корова рожает, и иногда даже нападают на новорожденного теленка. Эта мертвая корова привлечет массу птиц. Условия для их размножения могут стать благоприятными раньше, чем государство начнет программу контроля. Мы приобрели тысячу акров дикой земли и три тысячи обработанной. В 1943 году здесь были только дикие пастбища. Благодаря настойчивой работе в Пенсакола-Бахайа их теперь обрабатывают и поддерживают. Одно из пастбищ называется Шип-Ран-Гамак — кто-то в давние времена собирался разводить там овец. Вы, конечно, знаете, что такое «гамак»?
— Конечно, — сказал я, — это такая плетеная кровать, которая подвешивается между двумя деревьями.
— И это тоже, — улыбнулась она. — Но этим словом индейцы называют заросли деревьев. Здесь, на ранчо, это обычно дубы. Итак, из того, что вы сказали мне по телефону, я поняла, что Джек попал в какую-то нелепую историю, правильно?
— Ну, я в этом еще не уверен. Утром я консультировался в суде по делам наследства, не похоже, чтобы там было завещание…
— Я тоже не думаю, что оно было.
— Я сделал несколько звонков в городе — в Калузе не так много юридических учреждений, — никто из адвокатов, с которыми я связывался, не составлял для него завещания. Конечно, я говорил не со всеми…
— Кто наставил вам синяков? — перебила она.
— Ваша дочь задала тот же самый вопрос.
— И какой ответ вы ей дали?
— Я сказал, что это сделали друзья.
Она улыбнулась. Я отметил еще одно отличие от дочери — ее верхняя губа была немножко коротка и постоянно привлекала внимание тем, что из-под нее постоянно виднелся маленький беленький клинышек зубов, который увеличивался, когда она улыбалась.
— Какого цвета у вас глаза? — спросил я.
— Это провокационный вопрос?
— Я любопытен. Они кажутся серыми, но серые хороши только в романах.