Стаи клыканов, истребляемые охотниками ради шкур, становились все малочисленнее и были уже почти неопасны. Пожалуй, эти места еще год назад можно было назвать обжитыми – повсюду здесь попадались охотничьи кочевья, а в Большой Яме – глубоком многоэтажном подвале, накрытом свинцовым колпаком, – поселилась даже целая семья из пяти человек.
У них было общее прозвище – Канители, неизвестно за что данное, как и многие другие прозвища в Городе. Яму они обживали быстро и с умом, нашли трубу, проходящую через все этажи, чуть не в каждой комнате сложили из кирпича добрую печь, и за одно прошлое лето битком набили папоротником, грибами и дичью огромный ледник. Зиму пережили так, будто нет наверху трескучих морозов и страшных зимних ураганов, а весной вдруг одна за другой стали обрушиваться на Канителей беды. Неведомый зверь появился возле Ямы, когда отец и мать были на охоте. Три дня грыз он свинцовый колпак и рыл землю у входа в Яму. Старуха Канитель с двумя внучками отсиживались в глубине подземелья, не надеясь на прочность двери. На четвертый день вернулись добытчики и попали прямо в лапы зверю. С тех пор и появилось у него имя – свирепень.
Лес вокруг Ямы скоро совсем обезлюдел, но старуха не хотела перебираться в Город – припасов у нее было еще навалом.
Этой же весной старшая дочь Канителей, Осока, полезла зачем-то в самые нижние, не расчищенные еще этажи подвала и не то заблудилась, не то провалилась в какую-то шахту, в общем, больше ее не видели. Младшая же умерла от какой-то болезни совсем недавно, но в Городе об этом ничего точно не знали, ходили какие-то слухи, неизвестно кем и как доставленные. Однако старуха Канитель по-прежнему жила в Яме – это Улисс знал точно и именно к ней-то он и хотел добраться до наступления темноты.
Соваться без оглядки в те места, где чаще всего видели свирепня, было бы неосторожно, поэтому Улисс решил остановиться у Оплавленного Пальца, передохнуть, закусить и осмотреться с его вершины.
Солнце уже начало спускаться к закату, когда за деревьями показалась, наконец, узкая прямая скала с округлой, как у гриба, шляпкой и горбатая спина каменной россыпи у ее подножия, Улисс поднялся на белесый холм и, отыскав среди огромных валунов удобное, укрытое от ветра местечко, освободился, наконец от мешка и лыж. Он развязал мешок, вынул из него кусок сушеного мяса и теткину лепешку – еще теплую, потому что хорошо была укутана, смахнул снег с подходящего камня и, удобно на нем устроившись, неторопливо принялся за еду. Палец поднимался над ним черной и гладкой, без трещин, колонной с редкими каменными наплывами, тропа, ведущая к вершине, была пробита с противоположной, более пологой стороны.
Запив мясо и лепешку очищенной водой из фляжки, Улисс прихватил на всякий случай копье и двинулся в обход скалы. Лыжи и мешок он оставил под валуном, тащить их с собой на вершину было неудобно, да и ни к чему.
Подъем занял немного времени – Палец был невысок сам по себе, но стоял на холме, и от этого вершина его поднималась выше самых высоких деревьев. Голый лес открывался отсюда как на ладони, чуть не весь.
Где-то на западе, у кромки леса, остался Город. Если бы дома строились теперь такие же высоченные, как когда-то, он был бы, наверное, виден отсюда. На север, казалось, до самого океана, тянулись все те же заросшие деревьями холмы, а на юге и востоке, за невидимыми еще, укрытыми белесой мглой Предельными Горами, раскинулись безбрежные Мертвые Поля.
Улиссу не удалось отыскать среди деревьев колпак Большой Ямы, она была еще далеко и наверняка засыпана снегом, да ему и не было в ней особой нужды, Дорогу он знал хорошо, и сейчас его больше интересовало то, что происходит в лесу. Медленно переводя взгляд с холма на холм, от болотца к болотцу, от прогалины к прогалине, он внимательно рассматривал каждое пятнышко, каждую крапинку на снегу, старался не пропустить ни одной мелочи, ведь эта мелочь могла оказаться свирепнем. В лесу, однако, было спокойно и пусто. Там вообще не ощущалось никакого движения, только ветер разгуливал по верхушкам деревьев.
А ведь раньше было не так, подумал Улисс. Он вспомнил стада быкарей, бродивших здесь год назад, выводки клыканов, спешившие присоединиться к стае, мелкую, скрытую лесную возню, которая все же была заметна опытному глазу охотника.
Окинув еще раз взглядом бесконечную даль, которую ему предстояло преодолеть, Улисс стал спускаться вниз. Надо было торопиться – солнце все ниже клонилось к западу, в сторону оставшегося позади Города.
Пробираясь среди камней к своему валуну, Улисс решил, что теперь самое главное – побыстрей выйти на дорогу к Большой Яме и по возможности нигде не останавливаться, пока свирепень спит в какой-нибудь своей берлоге или бродит где-то далеко от этих мест. Старуха Канитель не раз угощала их с Ксаной папоротниковым супом в жаркой кухне Ямы, наверное, она будет рада Улиссу или хотя бы вспомнит его и пустит переночевать, а уж завтра он встанет пораньше и за день постарается уйти подальше отсюда.
Улисс обогнул валун и вдруг остановился как вкопанный. Снег на том месте, где он отдыхал, был весь перерыт, там и сям из него торчали мелкие щепы, бывшие когда-то дедовыми лыжами. Вокруг валялись клочья мешка. Все припасы и фляжка с водой исчезли.
Улисс испуганно огляделся, боясь увидеть притаившегося среди камней свирепня или какого-нибудь другого зверя, поджидающего добычу, но никого не увидел, Осторожно повернув назад, он сделал широкий полукруг и вышел к валуну с другой стороны, но убедился лишь в том, что поблизости никого нет. Мало того, он обнаружил вдруг, что ни один след, кроме его собственной лыжни, не ведет от леса к подножию Оплавленного Пальца, и это было уж и вовсе необъяснимо. В снежном месиве никак нельзя было понять, что за зверь учинил здесь разгром, был он один или целой стаей, откуда они взялись и куда подевались. И никаких следов! Улисс с отчаянием смотрел на одинокую лыжню, тянувшуюся от леса.
Лыжня! Как легко и быстро можно было бы по ней бежать! Как весело и ловко извивается она среди деревьев в лесу, как ровно ложится на поле! Эх! Улисс только теперь осознал, чего он лишился. Идти без лыж – значит барахтаться в глубоком снегу, выбиваясь из сил и едва продвигаясь вперед, значит ночевать в лесу под носом у свирепня и дрожать всю ночь от холода, не имея ни крошки еды для восстановления сил. Хорошо хоть осталось копье! Улисс замахнулся им на невидимое чудовище. Ну, попадись мне только эта скотина!
В камнях гулял ветер, сдувая с них мелкую снежную пыль. Оставалось одно – как можно скорее пуститься в путь и идти в сторону Большой Ямы пока хватит сил. Может, и повезет, здесь ведь не так уж далеко.
С копьем на плече он двинулся вперед, инстинктивно стараясь держаться лыжни. Гладкая и прямая, как стрела, она уходила к лесу, глубоко врезаясь в мягкий снег.
Улисс вдруг остановился. В самом деле, почему она такая гладкая? Такой не может быть лыжня, проложенная одним человеком по свежему снегу! Она же так накатана, будто по ней ездили туда-сюда несколько раз!
А это значит… Улисс в растерянности опустился на снег. Это значит, что здесь были люди! Люди обокрали его! Они пришли сюда вслед за ним, сломали лыжи, забрали продукты и, тщательно уничтожив следы, укатили обратно в лес. Но кто? Кто мог это сделать?
И зачем? За что? Никогда ни у кого в Городе не возникало между собой такой вражды. Даже из-за женщин. Неужели это чужие? Но что им было нужно от него? Если они видели в нем врага, почему просто не подстерегли и не убили? Значит, им нужно было только лишить его возможности идти дальше? Почему?
Улисс не находил ответа ни на один из этих вопросов.
И самое главное, он не знал, что теперь делать. Прятаться от врагов? Или искать их и драться? Или попробовать объясниться? Но на все это нужны силы, нужна способность быстро передвигаться, а какое может быть движение по шею в снегу?
И все же нужно идти к Яме, решил Улисс, другого выхода нет. Высоко поднимая ноги, он двинулся наискосок по склону холма, постепенно удаляясь от таящей теперь опасность, ведущей к врагам лыжни…
Улисс сидел, прижавшись спиной к дереву и тяжело дыша. Было уже совсем темно, ветер утих, и в лесу стояла мертвая тишина, по крайней мере Улисс ничего не слышал, кроме лихорадочного стука собственного сердца. Он миновал уже первые развалины – остатки построек в окрестностях Большой Ямы, но до нее самой все еще оставалось отчаянно далеко.
Когда-то здесь тоже был город, думал Улисс. Жители строили странные большие дома со стеклянными окнами и двери делали во весь рост, а то и больше, словно не боялись ни вредных дождей, ни ураганов, ни холодов. Правда, говорят, тогда было теплее, солнце чаще появлялось на небе, и совсем не было пыльных бурь. Кто знает? Может, и не было. Теперь разного наговорят, только слушай, да не верится что-то во все эти россказни. Ведь это когда было? До войны? А те, кто войну пережил, умерли почти все еще в Убежище, наружу и носа не показывали. Это уж потом дети да внуки их насочиняли, как до войны было хорошо, да тепло, да какая чистая вода. Да если бы уж так им было хорошо, разве взорвали бы они все это собственными руками?
Со стороны громоздящихся невдалеке развалин вдруг послышался шум, будто со стены посыпались мелкие камешки. Улисс насторожился, вглядываясь а темноту. Иззубренные обломки здания черной массой проступали на фоне чуть более светлого неба и мерцающего под ним снега. Шум повторился. Снег заскрипел под чьими-то грузными шагами, и от развалин отделился темный громоздкий силуэт.
Свирепень, отрешенно подумал Улисс. Ну вот и все.
Зверь приближался, двигаясь не прямо к нему, а немного в сторону, видимо, он еще не заметил Улисса. Но у свирепня отличный нюх – Старый Дым, за которым зверь шел три дня и три ночи, мог бы подтвердить это, если б на четвертый день, у самой стены Города свирепень его не догнал.
Вот сейчас он учует поблизости человека, остановится, принюхается и резко повернет сюда. Улисс замер, изо всех сил прижавшись спиной к дереву, словно пытаясь врасти в него, и, скосив глаза – страшно было даже подумать о том, чтобы повернуть голову, – не отрываясь следил за темной тушей, приближавшейся большими прыжками. Уже совсем близко это огромное черное пятно, и слышен его храп, и кажется, что земля и дерево за спиной сотрясаются от его прыжков, и хочется вскочить и с криком броситься ему навстречу и бить, бить, бить копьем в его тупую, равнодушную морду и в ненасытную пасть!
Но Улисс не вскочил и не закричал. Впившись ногтями в шершавую кору дерева, он продолжал неподвижно сидеть, лишь беззвучно шевеля губами…
И свирепень прошел мимо. Уже стих вдалеке его храп и неслышно было шума прыжков, а Улисс все не мог оторваться от дерева, он забыл, куда и зачем шел, и чувствовал лишь, как ползет по шее холодная капля пота. Прошло немало времени, прежде чем он снова стал нормально соображать. Осторожно поднявшись, Улисс огляделся по сторонам. Ни малейшего движения не было заметно вокруг, мертвая тишина снова установилась в лесу. Свирепень ушел. В том, что это был он, Улисс не сомневался, ему уже приходилось видеть со стены Города тяжелые прыжки зверя и слышать его храп, эхом разносящийся над снежным полем. Как мог он не учуять человека, пробежав мимо него в каких-нибудь десяти шагах? В это трудно было поверить.
Впрочем, опасность еще не миновала, зверь оставался где-то поблизости. Тревога снова охватила Улисса, ведь свирепень ушел в сторону Большой Ямы, как раз туда, куда и ему нужно было идти. Ходить по пятам за свирепнем – не самое приятное занятие, но – Улисс уже не в первый раз убедился в этом сегодня – другого выхода у него нет.
Не спеша, словно бы нехотя, он снова зашагал, или, вернее, пополз по снегу, и скоро приблизился к пропаханной зверем борозде. Идти здесь было немного легче, и Улисс двинулся вперед быстрее, но все еще неуверенно, Не стоит торопиться, думал он, когда идешь вслед за свирепнем.
Но что это? Совсем рядом со следом Улисс заметил вдруг ровную прямую полосу, убегающую в ту же сторону, куда шел свирепень. Лыжня! Опять лыжня! И ведет, конечно, прямо в Большую Яму. Так вот почему зверь не заметил его. Он бежал по свежему следу человека! Но кто был этот человек? Не тот ли, что ограбил Улисса днем? Уж не поселились ли в Яме какие-нибудь новые жильцы? Что ж, похоже на то. Может быть, они даже не из Города. Может быть, они оттуда, Из-за Мертвых Полей.
Улисс прибавил ходу. Нужно с ними встретиться. Кто бы они ни были – ему нужно с ними поговорить…
След привел Улисса прямо ко входу в Яму, однако лыжня исчезла раньше – свирепень затоптал ее. Самого его тоже не было, судя по следам, он покрутился перед входом, погрыз колпак и ни с чем убрался в лес.
Маленькая круглая дверца оказалась не заперта, и Улисс протиснулся в тесный тамбур. Дошел, подумал он. Все-таки дошел. Что бы тут ни творилось, свирепень остался снаружи.
Он на ощупь отыскал вторую дверцу, ведущую из этого тамбура в другой, побольше, с тускло догорающей лучиной под потолком – видимо, кто-то здесь был только что. На крюках висело несколько старых, облезлых шкур. Улисс стянул свою куртку, хорошенько вытряхнул ее и тоже пристроил на крюк. Пришлось оставить и копье, бродить с ним по тесным, извилистым коридорам Ямы неудобно, и пользы-то от него мало, да и непривычно как-то входить в дом с оружием, охотиться пришел, что ли?
Улисс пристроил копье в углу и, отвалив тяжелую металлическую дверь, выбрался в коридор, кольцом охватывающий помещения верхнего этажа.
В коридоре было пусто, но со старухиной кухни (Улисс хорошо знал, где она находится) доносилось позвякивание посуды и тихий стук ножа по доске, Улисс направился туда. Дверь в кухню была приоткрыта, и он увидел саму старуху Канитель, спокойно нарезающую бледно-желтую траву для супа. На плите перед ней стоял большой ворчащий горшок, накрытый крышкой. Из-под крышки вырывался белый пар, чудный мясной запах наполнял всю кухню. Улисс сглотнул слюну. Он открыл скрипучую дверь, вошел и остановился у порога. Старуха искоса взглянула на него, но продолжала работать ножом.
– Ну, чего пришел? – проворчала она. – Вниз иди, нечего тебе тут делать!
– Бабушка Канитель, ты меня не узнаешь? – спросил Улисс.
Старуха вдруг замерла, выронила нож и медленно повернула к нему голову.
– Улисс, сынок! – ахнула она, всплеснув руками. – Да это никак ты!
– Я, бабушка, – облегченно рассмеялся Улисс.
Увидев, как обрадовалась старая Канитель, он почти забыл все свои тревоги, – конечно, я! А ты думала кто?
– Да как же ты выбрался ко мне? Вот радость-то! – продолжала старуха, пропустив его вопрос мимо ушей. – А Ксаночка-то где же? – она вдруг осеклась.. – Ах, да…
Улисс промолчал.
Канитель пригорюнилась, словно что-то вспомнила.
Выцветшие ее глаза смотрели куда-то вдаль.
– У тебя кто-нибудь живет? – спросил Улисс.
Старуха покачала головой.
– Нет. Кому тут жить? Одна я теперь осталась. И пора бы помирать, да все смерть не берет. Молодых вон берет, а меня – нет…
– Странно. А я видел, лыжня к двери подходит…
– А, это! – Старуха махнула рукой и отвернулась.
– Навещает кто-нибудь? – спросил Улисс, глядя, как Канитель бесцельно перекладывает с места на место кучку сушеных грибов.
– Нет, – снова ответила она, – никого тут нет.
– А как же лыжня?
Старуха пожала плечами.
– Ну, как… Сама это я… За дровами ходила. Печку-то надо топить, нет? Ты лучше скажи, – она внимательно посмотрела на Улисса, – сам-то просто так пришел, проведать? Или по делу?
– По какому делу? – не понял Улисс.
– Ну откуда ж мне знать, какие у вас, у молодых, дела? Тебе, небось, видней.
– Да я и по делу тоже, – сказал Улисс, – тут вот какая история, бабушка…
И он принялся рассказывать ей о том, куда идет, и что случилось с ним сегодня. Старуха только качала головой, слушая его. Затем, ни слова не говоря, подошла к плите, налила большую миску супа с мясом, поставила ее на стол и вручила Улиссу деревянную ложку.